Дело

— Людям, облеченным доверием, не так-то легко бывает принимать подобные решения, — вставил Кроуфорд.

— Вы что, серьезно считаете, — сказал Браун, — что мы могли поступить так безответственно, как это можно понять из ваших слов? Неплохо было бы и вам, Мартин, подумать над этим.

Мартин встретился со мной взглядом. Схватка обещала быть жаркой. Том Орбэлл, молчавший весь вечер, сейчас совсем стушевался и обратился в слух. Я понял, что лучше всего самому перейти в наступление.

— Все, что вы говорите, совершенно справедливо, — возразил я. — Конечно, никто не может обвинить вас в безответственности. Менее безответственных людей я не знаю и не знал. Но неужели вы, со своей стороны, считаете, что можно ожидать необдуманного заключения от Фрэнсиса Гетлифа? Неужели вы думаете, что он написал бы такое обращение, если бы не имел веских причин для этого?

— До некоторой степени вы тут правы, — начал Кроуфорд. — Гетлиф — выдающийся ученый…

— Прошу прощенья, но я не нахожу, что это достаточное основание для того, чтобы мы могли забыть о нашей собственной ответственности. — Браун говорил твердо и внушительно. — Я очень давно знаю Фрэнсиса. Конечно, всем нам прекрасно известно, что он выдающийся ученый. Но мне известны случаи, когда он ошибался в своих суждениях. Будь ученым вы, Люис, и выскажи вы мне подобное мнение, я склонен был бы отнестись к нему с большим вниманием, чем к мнению Фрэнсиса. Иными словами, вы двое пытаетесь заставить нас сделать шаг, который представляется мне заведомо ложным. Фрэнсис — ученый, и прекрасно разбирается в технической стороне дела, во что касается его здравого смысла, то тут я склонен подходить критически. Ваш здравый смысл, Люис, я, безусловно, ценю, но знаю, что в вопросах технических вы такой же профан, как и я.

Он примирял и льстил, он разделял и властвовал, даже когда был зол; сейчас он был очень зол, но это ничуть не отразилось на его умении подходить к людям.

— В общем, я, конечно, совершенно согласен с вами, проректор, — сказал Кроуфорд, — но, справедливости ради, не следует, мне кажется, забывать, что речь идет не просто о мнении одного человека. Я по-прежнему считаю, что мы были вправе отклонить их требования, но ведь не один Гетлиф, а несколько ученых нашего колледжа выразили мнение, что обстоятельства дела несколько неясны. Вот, например, вы, Мартин, все еще придерживаетесь этой точки зрения? Не так ли?

— Совершенно верно, ректор!

— Не могу не заметить, — сказал Браун, — что я не слишком доволен тем, как все это делается. К вам, Мартин, это не относится. Не буду кривить душой и утверждать, что вы вели себя благоразумно, — он весело рассмеялся, но глаза оставались жесткими, — но охотно подтвержу, что во всех своих действиях вы были вполне корректны. К сожалению, не могу сказать того же о большинстве ваших единомышленников. Я очень разочарован в Скэффингтоне. Казалось бы, что уж ему-то должно быть известно, как и когда следует поступать. Когда мы его избирали, я ни на секунду не мог себе представить, что из него получится такой смутьян. Что же касается Фрэнсиса Гетлифа, то он в полном смысле слова приставил нам к виску пистолет.

— А пистолеты опасны тем, — сказал Кроуфорд, — что иногда они стреляют.

Пожалуй, это была самая удачная потуга на остроту, которую я когда-либо слышал от него. Том Орбэлл сдержанно фыркнул, и на мгновение Кроуфорд просиял улыбкой, как комик, которого наконец-то оценила публика. Браун, однако, не сиял. Он сказал:

— Я всегда считал, что член небольшого общества совершает непростительную ошибку, стараясь помыкать своими коллегами, как это пытается сделать он. Далеко не все любят, когда им угрожают.

— Согласен! — сказал Кроуфорд.

— Если бы он пришел к вам, ректор, чтобы обсудить дилемму, перед которой оказался, — всю силу своего убеждения Браун обрушил теперь на Кроуфорда, — я, может, и по-другому отнесся бы ко всему этому. Именно так следовало ему поступить. Он должен был переговорить с вами, прежде чем браться за перо. Тогда, возможно, мы и нашли бы разумный способ благополучно все урегулировать. А он своими действиями превращает колледж в базар.

— Согласен и с этим, — сказал Кроуфорд. — Кто бы мог ожидать, что Гетлиф захочет создавать в колледже ненужные волнения. Я постараюсь переговорить с ним в следующий четверг на заседании Королевского общества.

— Тем временем, — Браун по-прежнему обращался не к нам, а к ректору, — я думал над тем, какую позицию нам следует занять, и, кажется, решил остановиться вот на чем: если члены колледжа допустят, чтобы ими помыкали, и образуют большинство, которое обратится к старейшинам с просьбой пересмотреть дело, тогда по уставу мы, естественно, должны будем согласиться на это. Это само собой разумеется. Но я как-то не могу себе представить, чтобы члены совета колледжа могли настолько потерять голову. Я уверен, что мы выражаем желание большинства, отражая все попытки заставить вас действовать вопреки требованиям здравого смысла.

— Уверены ли вы в том, что выражаете желание большинства? — спросил Мартин.

— Да!

— Не хочу заниматься подсчетом голосов, — продолжал Мартин в тон Брауну, — но должен заметить, что из девятнадцати членов девять придерживаются обратного мнения.

— Вы уверены в этой цифре, Мартин? — спросил Кроуфорд.

— Из девятнадцати членов девять выразили желание голосовать за пересмотр.

— Признаться, я предпочел бы, — сказал Кроуфорд, — чтобы перевес на той или иной стороне был более определенным.

— Я готов согласиться с тем, что названная Мартином цифра правильна, — сказал Браун. Еще бы не согласился, думал я. Оба они знали друг другу цену, знали каждый голос, каждое очко. — Но уверен, что и он согласится со мной, если я скажу, что в число этих девяти не входит — за исключением Гетлифа и его самого — никто из наших старших и наиболее уважаемых членов.

— Совершенно верно, — ответил Мартин. Преувеличивать свои возможности он не собирался.

— Во всяком случае, — заметил Кроуфорд, — для всех заинтересованных было бы гораздо приятнее, если бы разрыв между этими двумя цифрами был более ощутим.

Снова мы с Мартином переглянулись и убедились в том, что мысль наша работает параллельно. Пора было кончать. Прежде чем Браун успел открыть рот, в разговор вступил я и сказал, что на них надвигается еще одна неприятность иного характера, и пояснил, что старый Гэй спрашивал моего совета, как возбудить судебное дело против колледжа.

Кроуфорд не усмотрел в этом ничего забавного. Он пошел к шкафу и достал копию устава. Он показал нам параграф, согласно которому совет колледжа должен был официально принять резолюцию, признающую Гэя неспособным занимать место в суде старейшин. Как выяснилось, подобного случая не было за всю историю колледжа. Поэтому они — не только ректор, но и Браун и Уинслоу — ездили к нему и писали ему письма по этому поводу надеясь, что он оставит свое место добровольно. Он особенно не протестовал; раза два он даже выразил в разговоре согласие, но со старческой хитростью, указывающей отнюдь не та дряхлость ума, а скорее на его живость, ни разу не подтвердил своего согласия письменно.

Мне казалось, что, по мнению Брауна, ректор тут не то сплоховал, не то снебрежничал. Когда Кроуфорд спросил меня о юридической стороне дела, я ответил, что особенно беспокоиться им не о чем. Какое-то время я смогу помочь им держать старика в рамках. Если он обратится к своим поверенным, они, безусловно, не дадут ему затевать это дело. Он мог, конечно, связаться с какой-нибудь недобросовестной адвокатской конторой, если бы у него хватило пороху, но я просто не представлял себе, чтобы человек девяноста четырех лет — пусть даже сам Гэй — мог бы затаить против кого-то злобу на такой долгий срок.

— Я только тогда уверюсь, что эта беда миновала нас, когда мы отстоим по нему в капелле панихиду, — проговорил Артур Браун. Недавнее раздражение было причиной столь необычной для него черствости. Усовестившись, он, однако, добавил: — Но конечно, ничего не скажешь, — по-своему, он замечательный старикан!