Дело

— А почему, собственно, я должен был над ним задумываться? Не вижу для этого никаких оснований. А вы? — спросил Кроуфорд.

— Да, действительно, почему бы? — ответил Мартин.

Он сказал это так, словно сам сознавал всю нелепость своего вопроса. Он сидел рядом с Кларком, отделявшим его от Кроуфорда, откинувшись в кресле, невозмутимый и безмятежный. Однако, хоть он и казался безмятежным, глаза были насторожены — наблюдал он не только за Кроуфордом, но и за Найтингэйлом и за Кларком.

— Дело в том, — продолжал он, — что до меня дошли кое-какие слухи насчет каких-то новых данных по этому делу, которые якобы могут еще всплыть.

— Я о такой возможности ничего не слышал, — сказал Кроуфорд. Он был совершенно спокоен. — Должен сказать, Мартин, что все это звучит как-то очень уж предположительно.

— Мне кажется, — сказал Мартин, — что если бы всплыли какие-то новые данные действительно, нам, возможно, пришлось бы подумать о пересмотре этого дела. Как вы считаете?

— Ну, — ответил Кроуфорд, — не будем заранее создавать себе трудностей. Как член нашего небольшого общества, скажу, что там, где дело касается колледжа, мне никогда не нравились пустые предположения.

Это был выговор, мягкий, но тем не менее выговор. Мартин помедлил с ответом. Прежде, однако, чем он успел что-либо сказать, Найтингэйл, дружески улыбнувшись ему, заметил:

— Дело действительно несколько осложнилось, ректор.

— Ну, теперь уж вы меня окончательно сбили с толку, — сказал Кроуфорд, чего по голосу его заключить было никак нельзя. — Если возникли какие-то осложнения, то почему я об этом ничего не знаю?

— Потому что, хотя теоретически кое-что новое и есть, — продолжал Найтингэйл, — практически все это никакого значения не имеет. Во всяком случае, никаких оснований тревожить вас на рождество я не видел. Я хотел лишь сказать, что Мартин был прав, говоря о появлении новых данных. Не нужно упрекать его в том, что он увлекся пустыми предположениями.

Кроуфорд рассмеялся.

— Ну, это не беда! Если он в таком возрасте не привыкнет к незаслуженным обвинениям, так когда же ему и привыкать?

— Это не все, — не унимался Найтингэйл. — Лично я только благодарен Мартину за то, что он поднял этот вопрос.

— Что вы хотите сказать, казначей? — спросил Кроуфорд.

— Это даст нам возможность уладить его раз и навсегда.

Мартин наклонился вперед и спросил Найтингэйла:

— Когда вы об этом узнали?

— Вчера вечером.

— От кого?

— От Скэффингтона.

В глазах у Мартина вспыхнул и погас огонек.

— Никаких оснований для беспокойства, ректор, — повторил Найтингэйл. — Как вы помните, мы со Скэффингтоном входили в комиссию, которой в самом начале было поручено сделать доклад суду старейшин относительно технической стороны дела. Совершенно естественно, что с тех пор мы считали своим долгом следить за дальнейшим его ходом. Случилось так, что последняя партия научных документов профессора Пелэрета поступила ко мне уже после того, как суд вынес свое решение. Оба мы — и Скэффингтон и я — просмотрели эти документы. Должен сказать, что он сделал это гораздо тщательнее, чем я. Единственное мое оправдание — это что работа казначея отнимает у меня очень много времени.

— Уж мы-то знаем, — сказал Кроуфорд.

— Так что эти последние тетради я, собственно, смог только перелистать. И вот на них-то как раз и обратил мое внимание вчера вечером Скэффингтон.

— А когда вы узнали об этом? — спросил внезапно Кларк Мартина негромким голосом.

Но Найтингэйл не дал себя перебить.

— Рад сказать, что ничего такого, что могло бы хоть в какой-то степени повлиять на мое первоначальное мнение, я в них не нашел. Если бы мне пришлось снова делать доклад суду старейшин, я написал бы то же самое.

— По-моему, иначе и быть не могло бы. — Кроуфорд произнес это веско, с достоинством.

— Не думаю, что нужно скрывать от вас, то есть я просто уверен, что делать этого не следует, — сказал Найтингэйл, — что под влиянием момента Скэффингтон отнесся к этому несколько иначе. Он приписывает одному факту непомерно важное значение — с чем я совершенно не согласен, — и, мне кажется, я не ошибусь, высказав предположение, что, если бы ему пришлось переделывать доклад, он счел бы своим долгом упомянуть этот факт. Ну что ж, тут уж ничего не поделаешь. Но если даже допустить такую возможность, я твердо уверен, что в конечном счете ни малейшего влияния на решение суда старейшин это оказать не может.

— И это означает, — сказал Кроуфорд, — что нам неизбежно пришлось бы принять те же самые меры.

— Безусловно! — сказал Найтингэйл.

— Само собой разумеется! — сказал Кларк.

Кроуфорд сел поудобнее, сложил на животе руки и устремил взгляд на панель.

— Так, — сказал он. — Вот уж действительно ненужное осложнение. Я начинаю склоняться к мысли, что казначей прав и что Мартин весьма кстати начал этот разговор. Как ректор колледжа, скажу — я очень хотел бы, чтобы все вы хорошенько уяснили себе одну вещь. Хотел бы я также, чтобы это хорошо уяснили себе и Скэффингтон и другие наши коллеги. На мой взгляд, колледжу невероятно повезло, что нам удалось избежать серьезного скандала из-за этой истории. Лично я никогда не испытывал к Говарду столь бурной неприязни, как некоторые из вас, но сам по себе научный подлог, конечно, непростителен. И почти столь же непростительна всякая ненужная гласность на этот счет — даже сейчас. Насколько я могу судить, внутри колледжа мы обошлись без каких бы то ни было трений. Что же касается мира внешнего, то и тут мы отделались значительно легче, чем можно было ожидать. И я очень прошу вас уяснить себе, что нам нужно благословлять за это судьбу, а никак не осложнять положение. По моему мнению, всякий, кто попытается вновь всколыхнуть эту неприятную историю, примет на себя очень серьезную ответственность. Мы сделали все от нас зависящее, чтобы вынести правильное решение, и, как верно заметил казначей, имеем право сказать, что наш приговор, поскольку это в человеческих возможностях, был справедлив. Всякий, кто будет добиваться пересмотра дела, ничего не выиграет — разве только нанесет вред колледжу, последствия которого трудно даже предугадать.

— Я хочу снова задать вопрос, который не раз задавал каждому из вас наедине, — сказал Найтингэйл. — Если этот человек считал, что с ним обошлись несправедливо, почему — скажите на милость — он не возбудил против нас дело за незаконное увольнение?

— Я совершенно согласен с вами обоими, — вступил в разговор Кларк. Он сидел согнувшись в три погибели, облокотившись о стол, чтобы не утомлять больную ногу. На лице у него была милая улыбка — немного беспомощная, немного капризная. Внезапно я понял, что Мартин был прав, что это человек огромной внутренней силы. — Согласен с той лишь разницей, что сам я гораздо худшего мнения о человеке, виновном в этой истории. Я всегда считал избрание его в члены совета ошибкой и очень сожалею, что наши коллеги настояли в данном случае на своем. Я понимаю, что никто из нас не хотел касаться его политических убеждений. Политика становится у нас запретным словом. Я же собираюсь говорить совершенно открыто. Я далеко не уверен, что в создавшейся обстановке человека с политическими взглядами Говарда можно рассматривать как человека порядочного, в моем понимании этого слова. И я не намерен открывать свои объятия таким людям во имя терпимости — той терпимости, над которой сами они глумятся.

— Мне очень жаль, что я не нашел в себе смелости сказать все это раньше, — прервал его Найтингэйл.

Мартин не вступал в разговор уже довольно давно. Сейчас, тем же тоном, что и вначале, — тоном, который никак не выдавал ни его раздражения, ни чрезмерной озабоченности, он сказал:

— Но ведь суть совсем не в этом. Суть в том, что представляют собой эти новые данные, о которых сказал нам казначей.

— По-моему, то, что сказал по этому поводу казначей, — возразил Кларк, — исчерпывает дело. Не так ли?

Забавнее всего, думал я, что Найтингэйл, Кларк и Мартин симпатизируют друг другу. Когда мы перешли в гостиную, на их лицах нельзя было обнаружить и тени недовольства. Да, собственно, открытого расхождения между ними и не было.