Дело

— Главное, — сказал я, — не следует возбуждать ложных надежд. Вы согласны?

— Мне кажется, — заметил Мартин, — было бы лучше, если бы вы вообще ничего не писали ему, пока мы не обсудим этого вопроса. Ведь тогда вам будет виднее, что можно сказать и чего нельзя.

Часть вторая. Что заставляет нас действовать?

Глава VIII. Сомнения и вспышка гнева

Второй день рождества, сырой, дождливый и ветреный, Мартин провел, играя с детьми в большой гостиной. Играл он, совсем как когда-то в дни нашего с ним детства, сосредоточенно и азартно. Он изобрел игру, нечто вроде пинг-понга, осложненного невероятно запутанным счетом, играли в который линейками на низеньком столике, сидя на полу. Айрин и Маргарет очень потешались, смотря, как мы с ним соревнуемся.

Хотя наши жены и знали, что Мартин встревожен, так как еще накануне вечером мы рассказали им о том, какой оборот приняло дело, по виду его догадаться об этом было невозможно. Он старался во что бы то ни стало победить, играя, однако, по правилам, строго по правилам. Его сын Люис следил за игрой сосредоточенными, как у отца, и такими же блестящими глазами. Не менее увлечен игрой был и мой сын. Когда мы кончили, Мартин стал учить их обоих, терпеливо показывая, как нужно «подрезать» мяч, снова и снова повторяя удар, как будто он и думать забыл о перемене позиции Скэффингтоном, как будто сейчас по крайней мере ничто, кроме резаного удара, его не интересовало. За узкими длинными окнами мотались ветви деревьев и сверкала трава, осыпанная блестками дождя.

Перед самым чаем дети ушли к себе слушать патефон. Мартин обратился ко мне:

— Не знаю, — сказал он, — просто не знаю. А ты?

Годами уже мы разговаривали, как посторонние люди. Но способность понимать друг друга с полуслова сохранилась: по тону голоса один улавливал мысль другого.

— Хотелось бы мне лучше понимать техническую сторону этого дела. Все-таки до известной степени было бы легче, как ты думаешь?

— По всей вероятности, — ответил Мартин с чуть заметной улыбкой.

Больше в тот день по этому поводу он не сказал ни слова.

На следующий день в то же самое время, снова получив от детей временную передышку, мы сидели в гостиной с Айрин и Маргарет. По окнам хлестал дождь; было бы совсем темно, если бы не проникавший из сада рассеянный, отраженный свет, который наполнял комнату зеленоватым подводным полумраком.

— Скверная история! — сказал Мартин, не обращаясь ни к кому в отдельности; сказал не с тревогой, а скорее с досадой. И опять мне стало ясно, что он почти ни о чем другом все это время не думал.

— Завтра утром мне предстоит разговор со Скэффингтоном, — обратился он ко мне.

— А нельзя ли Скэффингтона как-нибудь отложить? — спросила Айрин.

— Что ты скажешь ему? — спросил я.

Он покачал головой.

— Я все-таки очень надеюсь, что в конце концов ты с ним согласишься, — сказала Маргарет.

— А почему, собственно, ты на это надеешься? — вспыхнула Айрин.

— Ты представляешь, что должен был пережить Говард, если допустить, что Скэффингтон прав? А для нее, я уверена, это было еще хуже, — ответила Маргарет.

— Что ты думаешь сказать ему завтра? — повторил я свой вопрос.

— Прав Скэффингтон или нет? — спросила Маргарет.

Мартин посмотрел ей прямо в глаза. Он уважал ее. Он знал, что кому-кому, а ей придется ответить не увиливая.

— Известный смысл в том, что он говорит, есть, — сказал он.

— Значит, ты действительно думаешь, — сказала она, — что Скэффингтон может быть прав?

Она говорила спокойно, почти небрежно; казалось, она вовсе не настаивает на ответе. Но не ответить ей было нельзя.

— Мне кажется, что в словах Скэффингтона больше смысла, чем во всех других объяснениях, — сказал Мартин, — но все же смириться с этим не так-то просто.

— Ты считаешь, что он прав?

— Возможно, — ответил Мартин.

Неожиданно Маргарет разразилась смехом — смехом искренним и веселым.

— Ты только подумай, — вскричала она, — какими невероятными дураками мы все будем выглядеть!

— Да, я уже думал об этом, — сказал Мартин.

— Все мы, вообразившие себя тонкими знатоками человеческой натуры.

Но Айрин, что с ней случалось редко, не была расположена к шуткам. Нахмурив брови, она спросила Мартина:

— Слушай, а разве тебе так уж необходимо ввязываться в это дело?

— Что ты хочешь сказать?

— Предположим, что Скэффингтон решит действовать. Ведь тогда без неприятностей не обойтись?

Мартин переглянулся со мной.

— Мягко выражаясь, да!

— Ну хорошо, так зачем же тебе ввязываться? Я хочу сказать — разве это должно исходить от тебя? Разве это твое дело?

— Не то чтобы специально мое.

— А чье? — спросила Маргарет.

Он ответил ей, что по уставу колледжа первый шаг должны были бы сделать члены подкомиссии, то есть Найтингэйл и Скэффингтон.

— Вот видишь, — сказала Айрин, — обязательно ли тебе тогда принимать в этом деятельное участие?

— Нет, не обязательно, — ответил Мартин. И добавил — По правде говоря, чтобы не рассориться с половиной членов совета, мне следует держаться более или менее в стороне.

— Следует? — воскликнула Маргарет. Она покраснела. — Ты что, в самом деле хочешь, чтобы он отошел в сторонку? — горячо сказала она.

И почти тотчас же, словно ее отражение в зеркале, вспыхнула Айрин. Как ни удивительно, они с Маргарет прекрасно ладили. Даже мысль, что невестка может когда-нибудь посмотреть на нее с неодобрением или, тем более, посчитать ее черствой и эгоистичной, была неприятна Айрин. Потому что у нее, вопреки, а может, до известной степени благодаря всей ее светскости, было сердце простое и щедрое.

— Ну, — сказала она, — кто-нибудь ведь да уладит все это, если там вообще есть что улаживать. Если без нашего Мартина нельзя было бы обойтись, тогда, конечно, другое дело. А так, пусть с этим грязным делом возится Джулиан Скэффингтон. Он для этого создан. Этой паре ничего не стоит со всеми здесь перессориться. Я ведь что хочу сказать — только мы так славно устроились, первый раз в жизни у нас нет никаких врагов…

— Уж не в том ли дело… не боишься ли ты, что Мартину может повредить в будущем, если он вмешается?

Айрин ответила ей смущенно, с вызовом:

— Что ж, если говорить начистоту, — да, я боюсь и этого.

Маргарет покачала головой. Даже став моей женой, познакомившись с моими коллегами и увидав воочию, как тернист и извилист путь к успеху, она все еще сохраняла какие-то иллюзии. Ее дед вышел вместе со своим братом из членов совета колледжа в знак протеста против тридцати девяти догматов[6]. Иногда, когда мне хотелось поддразнить ее, я спрашивал, сознает ли она, какую роль для них — да и для нее тоже — сыграло то обстоятельство, что оба они были людьми состоятельными. Она сохранила прямодушие, унаследованное от них. Она вовсе не считала, что мы с Мартином скверные люди. Любя меня, она даже находила во мне некоторые достоинства. Но уловки, расчет, своекорыстье людей, прокладывающих себе путь к успеху, не встречали у нее сочувствия.

— Интересно, — сказала она, не обращаясь ни к кому в отдельности, — усомнилась ли в нем хоть раз Лаура?

— Нет, — ответил я.

— Для нее на свете никого не существует, кроме него, — сказал Мартин, — не представляю себе, чтобы она хоть на секунду могла усомниться в нем.

— В таком случае, на всем свете она была единственная. Воображаю, что она должна была пережить.

Я понимал, что Маргарет умышленно играет на наших лучших чувствах. Она тоже была непроста. Она совершенно точно знала, что ей нужно от Мартина и — если я смогу принять в этом деле участие — от меня.

Но Айрин парировала, небрежно заметив:

— Мне-то она этого, во всяком случае, не расскажет. Меня она терпеть не может.

6

Тридцать девять догматов англиканской церкви.