Страница 18 из 37
Сиска содрогнулась от всего, что надвигалось. Потом, разразившись рыданиями, воскликнула:
— Мадам, мадам, не ходите туда! Они не сделали вам ничего плохого, они любят вас, дайте же и им быть счастливыми. Не ходите туда, мадам! Как недобро все это. Господь, сущий на небесах, накажет вас. Не ходите туда, мадам.
На мгновенье смутившись, Розье тут же вновь приняла лицемерно безмятежный вид:
— Да не переживай ты, завтра и пойдем, но я буду совсем не такой злюкой, как тебе показалось.
Этой ночью Сиске приснился жуткий сон: она видела, как Розье отрезала доктору голову и, видимо, сварила ее, потому что голова стала совсем белая и студенистая. Она воткнула в нее большой нож и длинную вилку. Раскрыв рот и ощерив зубы, она собиралась сожрать ее.
В дорогу до деревни они могли бы пуститься прямо на следующий день, рано утром, не будь у Розье стольких шкафов, сейфов и ящичков, которые надо было закрыть, запаковать и запереть.
Что до мелкой мебели — она боялась, что воры утащат ее из-за дорогой древесины, — то она всю ее заперла на ключ, всю, с пола до потолка во всех спальнях. Все наличные деньги она сдала в банк, разместив под хорошую и надежную гарантию, а старому еврею, рекомендованному ей друзьями как человек честный, отдала на хранение дорогие ткани и серебро, а в дом впустила отставного военного, искавшего места консьержа, не взяв с него денег за постой; однако предоставила в его пользование только лишь кухню с мансардой. Потом, заперев на два оборота двери всех погребов и спален, опечатала их.
Тогда, вздохнув немного свободней, она принялась скрупулезно обмозговывать план действий, точно паучиха, плетущая паутину в надежде заманить туда врага своего.
Обе женщины пустились в путь на третий день, в четыре часа пополудни.
Розье и сама не смогла бы счесть, о скольких же за эти два дня она мечтала злых делах, выпущенных ядовитых стрелах, бесчисленных неприятностях, доставленных свежеиспеченным супругам, дабы внести печаль и скорбь в дом своего супостата.
Мошка, радостно вспархивающая к самому солнцу, не замечает сетки, на которой, разорванная на части, сложит свою жизнь; птица не замечает охотничьего силка; так и оба несчастных влюбленных, неразлучные друг с другом, думали лишь о том, как быть милыми, счастливыми и творить добро.
Любовь — поэма. Беспечные, они вдвоем читали ее.
XV
Это произошло в один из тех прекрасных дней конца августа, когда кругом уже пахнет закатом, а свежие и повлажневшие морские ветерки напоминают, что не за горами осень. Был полдень, погода стояла великолепная. Небо нежно-голубое, еще подкрашенное бледными дымками: на горизонте массивные белые барашки облаков казались небесными постелями, приготовленными для влюбленных ангелов. В воздухе была разлита смутная печаль — эта томная печаль смены времен года, — уже темнели и отливали позолотой кроны деревьев, прежде чем совсем избавиться от летних украшений, им хотелось надеть самые красивые и потом уснуть на три месяца тем самым живым сном, которому могли бы позавидовать столько детей человеческих.
Поль и Маргерита были счастливы — нет, не тем послеобеденным счастьем глупцов, которое выглядит лишь брожением плоти; но неподдельным счастьем любящих существ, тем счастьем, в глубине которого всегда, как жемчужина, таится оправленная слеза.
Они шли по дороге на Париж, той самой, знаменитой еще в Средние века дороге, на которой свирепых разбойников так отважно укрощали «любезнейшие дамы и девицы», на дороге, что порождала мечты, змеясь промеж двух высоких откосов, обсаженных вздымающимися к небесам деревьями, и где каждый миг можно ждать, что вот-вот мелькнет сильф с крыльями из листьев кувшинки, говорящая королевна-лягушка, фея-кротиха — благословит она вас или проклянет своими мохнатыми лапками, похожими на руки старика адвоката, чьи пальцы одряхлели от копания в извилистых прорехах на крутых подземных тропинках права.
Маргерита с мечтательной улыбкой склонила головку на плечо Поля.
— Маргерита, — сказал ей он, — над всем этим маленьким мирком господствует мощная сила, которая зовется Случаем, быть может, не по праву, ибо действия случая в действительности не порождают ничего, кроме поступательного ряда природных хитросплетений. Нам ничего не известно о характере таких хитросплетений, и в то же время, любя чудеса и таинства, мы воображаем себе под личиной этих природных хитросплетений — Бога, лукавого, непостоянного зубоскала, почти всегда несправедливого…
Философия подобного толка не прельщала Маргериту, но чарующим чутьем своего доброго сердца она понимала — бывают минуты, когда мужчины, привыкшие мыслить, чувствуют необходимость выговориться, особенно если они не поверяют своих мыслей бумаге, что само по себе дело недоброе, или издателю, что и вовсе худо. Даже больше — она была так влюблена, что не могла и вообразить, будто из уст ее «муженька», как забавно выражаются германские народы, может исходить что-либо, кроме слова истины, и что в любом его движении — будь то манера говорить или интонация, в любой форме — философии или религиозных размышлений — таится что-нибудь еще, кроме песен, на разные лады прославлявших любовь Маргериты.
Итак, она склонила головку на плечо Поля, а он продолжал:
— Один философ, такой же безумец, как все люди этого сорта, однажды покинул город, в котором было понастроено множество домов, чтобы на голову ему никогда не упала ни черепица, ни строительный камень. Он удалился в привольные поля, уверенный — как будто можно быть хоть в чем-то уверенным в этом мире, — и даже твердо убежденный, что так он уж наверняка избежит насильственной смерти. И что же! Дьяволу-Случаю было угодно, чтобы как раз в этот миг орел схватил черепаху, взмыл с нею ввысь и, решив, что она слишком тяжелая, а может быть, из ненависти к философии как таковой, выронил ее на голову философу и совершенно ее проломил. Тот же, полагая, что избежит смерти от черепицы, не принял в расчет, что смерть может прийти и от черепахи. Вот несчастный случай.
— Однажды случилось так, — подхватила Маргерита, сопровождая слова мелодичным вздохом, поджав губки и взглянув так, как она одна только умела, — однажды на кровати лежала девица, которую некий доктор, больше влюбленный в пивной суп, чем в медицину, приговорил к смерти. И, не явись в трактир красивый юноша, больше влюбленный в женщин, нежели в пивной суп; не почувствуй он жажды, привлеки его внимание какая-нибудь другая вывеска, встреть он десятью шагами дальше какого-нибудь друга — он прошел бы мимо этого трактира, и юную девицу бы заживо похоронили. Но он вошел, он пробудил ее, полюбил, взял в жены, и любит ее больше, чем она стоит: вот счастливый случай.
Поль крепко прижал к себе Маргериту. Солнце, величественное и сияющее, смотрело, как дарят друг другу нежные поцелуи эти прекрасные влюбленные.
Вдруг Поль произнес:
— Давай мы с тобой вдвоем испытаем бога по имени Случай, но только счастливый случай.
Он вытащил из бумажника монетку в двадцать франков, внимательно огляделся вокруг, убедившись, что ни за изгородью, ни на обочинах дороги нет ни души. Они были одни. Поль кинул монетку наземь, прямо в круг тени, отбрасываемой стволом высокого бука.
Потом оба взобрались по откосу вверх, пролезли в дыру густого сосняка от упавшего дерева, оказавшись уже во владениях М… Ничуть не заботясь ни о том, чтобы остаться незамеченными, ни об опасности стреляющего ружья, чье угрожающее изображение красовалось на табличке, — ведь они знали, что в этих краях ружей в ход не пускают, — они притаились в кустах и стали ждать, как рассудит случай.
На дороге вдали показались господин и дама. «Мсье» был хорошо одет. Его вальяжная походка сразу выдавала богатого господина. Широкую грудь обвивала в три оборота золотая цепочка, а сама грудь, казалось, плавно стекала в невыразимо респектабельное брюшко. Доктор сказал:
— На железных вертелах Страсбурга вертятся столько гусей, — а у этого вид поважнее их!