Страница 18 из 85
— И хахалю твоему тоже срок обломится. Статью подберем, чтоб другим неповадно было. Ишь ты, любви ему дешевой захотелось…
«Хоть бы еще разок обернулась», — подумал Николай, не имеющий никакого представления о том, что происходит в душе Лизы. Он не отрывал взгляда от девушки. Новый черный полушубок она подпоясала тесьмой, рукава завернула и выглядела совсем как вольная. «Ничего, родная, в этом полушубке ты перезимуешь на проклятой Колыме, а весной будет амнистия и все образуется, — думал он. — Только оглянись, обернись, красивая, умная, любимая», — заклинал он ее. И чудо свершилось: она будто услышала его заклинания, обернулась, поглядела на него долгим тоскливо-печальным взглядом, а потом вдруг грустно улыбнулась и подняла соединенные вместе большой и указательный пальцы. Он понял: «Час ноль». Сулил этот знак не встречу, не счастье, а беду, и Николай обомлел, пораженный тяжелым предчувствием.
В двух десятках метров от кухни из тамбучины показались парашники. Все те же седобородый заключенный в пенсне и его опухший товарищ волокли по железу к борту пятиведерную загаженную емкость. Она ткнулась о клепаный стык, и из нее плеснуло на палубу. Старики испуганно остановились. Гошка прикрикнул:
— Чего стали, интэ-лли-хэнция, вываливай, после вылижете!
Вышел на палубу Роберт Иванович Майский, бледный от все еще донимавшей его морской болезни. Бесстрастно наблюдал он, как старики с усилием перевернули посудину за борт. Потом седобородый взял метлу и кое-как поширкал по палубе, оставив сырые полосы на крашенном суриком железе. Убрав метлу на место, старик обратился к глядевшему на него начальнику этапа.
— Гражданин начальник, разрешите обратиться с жалобой? — Лицо его было туго обтянуто сухой кожей, глаза под стеклами пенсне провалились, сухие черные губы не закрывали выступавших зубов с обнажившимися корнями. Голос старика еле шелестел, Майскому пришлось шагнуть ближе, чтобы расслышать его.
— Разрешаю, — сказал он и обернулся к подошедшему Касумову. — Вы тоже берите на заметку, чтобы мне не повторять.
— Гражданин начальник, там внизу совершенно нечем дышать… Понимаете, не все пользуются этим приспособлением, — старик показал на парашу. — Ходят прямо на палубу или на соль. И там уже не все живы, их надо хоронить.
— Врач был у вас утром, ничего не сказал. В чем дело? — спросил Майский Касумова.
— Я докладывал, гражданин начальник, вы сказали, учтете.
— Да, помню. Ну, мы учли, насколько здесь в море, возможно. Прибавили норму, утром был выдан сладкий, без меры, чай, сейчас, как видите, раздают галушки, спасибо морякам, но больше, Иосиф Григорьевич, — видите, я помню ваше имя, — больше я ничего не могу для вас сделать.
— Гражданин начальник, там задыхаются в полном смысле, — сказал старик. — Нельзя ли открыть люки?
— Капитан уже говорил мне об этом, я считаю, это нецелесообразным, — отрезал Майский. — Преступники должны быть заперты. Это закон.
— Но мы же умрем, как вы не поймете?! — воскликнул старик, протянув к Майскому иссохшую ладонь, словно просил подаяния.
— Все мы рано или поздно умрем. Каждому — свое, как говорили ваши недавние друзья, Иосиф Григорьевич.
— Я никогда не был фашистом! — крикнул старик. — Слышите, гражданин начальник?! Я только врач! Был в плену, работал в госпитале у них, но я только врач! — Он еще шумел, доказывал, но Роберт Иванович уже отвернулся и направился к ботдеку, на ходу заговорив о чем-то с Касумовым.
— Эй, ты, собака! — вдруг крикнул ему вслед старик внезапно окрепшим голосом. — Подавись же ты, пес, нашими костями и кровью! И будь проклят вовеки веков сам ты и весь твой род! — Круто повернувшись, он побежал к борту, перешагнул через цепь ограждения и прыгнул в воду.
— Я с тобой, Иосиф! — глухо крикнул второй фитиль и шагнул следом за стариком.
Лицо Роберта Ивановича не изменилось.
— Касумов, — сказал он. — Подбери людей и пройдись по трюмам. Всех покойников — наверх — и в воду, без всяких церемоний. Как эти двое.
— Слушаю, — сказал фельдшер.
— Так будет лучше, без церемоний. Вся эта сволочь их не заслужила. — Майский шагнул к трапу на ботдек.
Николай увидел, как при последних словах Майского вдруг перекосилось, стало некрасивым лицо Лизы. Она резко наклонилась, схватила топор, которым только что колола чурки, и бросилась вслед за начальником этапа, на ходу закричав не своим, бешеным, голосом:
— Сам ты сволочь, людоед проклятый! На, получи!
Майский только успел оглянуться на ее голос — и топор опустился ему на голову. Начальник этапа покачнулся, словно от безмерного изумления вытаращил глаза и, хватаясь за порчну трапа, стал оседать на подкосившихся ногах. А Лиза, продолжая что-то кричать, подняла и снова опустила топор. И тут прогремела автоматная очередь. Подскочивший с опозданием Гошка резанул пулями по новому черному полушубку. Лиза забилась в ногах у Майского. Шапка и очки свалились с головы начальника этапа. Кашляя и шевеля красными толстыми губами, он шарил перед собой руками, словно пытался за что-то ухватиться.
Еще не осознав непоправимости случившегося, Николай сбежал по трапу и, ухватив Лизу за худые даже под шубой плечи, кричал:
— Девочка, девочка моя, Лиза, встань…
— Назад! — крикнул ему Гошка. — Назад! Ты еще скажешь мне спасибо, тюха, — добавил он, глядя в бессмысленно застывшие глаза Николая.
На ботдеке появились выбежавший из каюты капитан и вахтенный помощник Леонид Сергеевич. С левого борта, загребая рукавицами, как веслами байдарки, спешил боцман. Николай опустил Лизу и выпрямился, с ненавистью глядя на охранника.
— Что ты наделал, гад?! — Он шагнул к Гошке, выставив перед собой окрашенные кровью руки.
— Стой, застрелю! — Гошка отступил назад, подняв автомат на уровень груди Николая.
— Не стрелять! Аминов, остановись! — закричал, впервые сорвавшись, капитан. Но Николай уже бросился на охранника, свалил его, ухватился обеими руками за толстую, мускулистую шею. Автомат покатился по палубе к борту. Подскочившие боцман и Леонид Сергеевич оторвали Николая от Гошки, потащили его в коридор, держа за руки. Гошка встал, растирая руками испачканное в крови горло, подобрал свой автомат и огляделся. Из коридора с сумкой медикаментов пулей вылетел Касумов. Он склонился над Майским, все еще ловившим в воздухе невидимую опору. Фельдшер быстро и умело, как умеют это делать только фронтовые медики, обмотал вмиг намокающими бинтами голову начальника. Кивком подозвал Гошку, вдвоем они усадили Майского спиной к трапу.
— Как она? — спросил подошедший к ним капитан.
Фельдшер поднял на него черные глаза.
— Живой будет, гражданин начальник.
— А девушка, девушка как? Я про нее спрашиваю.
Касумов перевернул Лизу, рука ее стукнулась о палубу, серые глаза смотрели в небо. Фельдшер стянул с головы шапку, обнажили головы все, кто был на ботдеке и палубе, кроме Гошки, все еще державшего автомат наизготовку.
Из коридора с красными глазами вышел Николай. Снял шапку, опустился на колени возле Лизы.
— Аминов, на руль, — строго сказал Леонид Сергеевич и пошел вслед за матросом на мостик, на ходу натягивая шапку.
Лизу завернули в кусок нового брезента, отрезанного Романом Романовичем. Трижды простонал тифон, провожая девушку в глубины Охотского моря.
Похоронщики качнули и сбросили за борт еще несколько трупов. И для них простонал тифон, вопреки воле начальника, желавшего хоронить без церемоний. А сам начальник в этот момент лежал в госпитальной каюте, и Касумов кормил его с ложечки.
Прошли еще сутки — и борта «Полежаева» заскрежетали о льды. Пароход приближался к цели назначения. Унылые, безлесые холмы, покрытые снегом, уходили от бухты в глубь ледяного материка. Пароход ошвартовался у деревянного причала с тремя кранами, матросы открыли трюма — оттуда в поднебесье ударили столбы густого зловония. Подогнали крытые брезентом «студебеккеры», к борту подкатили трапы, и грязные, источающие гнилостный запах человеческие ручьи потекли из трюмов на причал. Роберта Ивановича Майского приняла подкатившая к парадному трапу санитарная машина.