Страница 43 из 53
Стрелка часов медленно ползла по желтому циферблату, начищенному до блеска.
«Не приедет!» — с горечью и обидой решил Рузвельт.
Но как раз в этот момент дверь в кабинет открылась без стука. На пороге стоял явно взволнованный Чарльз Болен. Волосы его были чуть взъерошены, узел галстука сполз под угол воротника.
— Русские уже у подъезда... Маршал! — выговорил он наконец.
И тут же, бесцеремонно отстранив, чуть ли не оттолкнув Болена, в кабинет ворвался Майк Рилли в сопровождении двух охранников.
Они быстрыми шагами, почти бегом, пересекли комнату, схватили одно из тяжелых кресел и передвинули его к торцу стола поближе к креслу президента.
— Теперь все в порядке... — пробормотал Рилли и исчез со своими людьми так же стремительно, как и появился.
— Я полагаю, что буду нужен вам, сэр? — спросил Болен, торопливо приглаживая волосы.
— Разумеется, Чип, — ответил Рузвельт и спокойно добавил: — Поправь галстук.
Несколько секунд проем открытой двери был пуст.
Затем в нем появился Сталин, и мгновение спустя за спиной его мелькнул переводчик Павлов.
…«Как выглядел Сталин, изменился ли он с тех пор, как мы впервые встретились в Тегеране? — вспоминал теперь президент. — Та же медленная, мягкая походка. Тот же взгляд. Но перемены все же были, хотя я и не сразу их отметил. Маршал сильно поседел, и морщины на его лице стали глубже».
Неслышной своей походкой, точно едва касаясь пола подошвами сапог, Сталин подошел к Рузвельту.
— Здравствуйте, уважаемый господин президент! — проговорил он улыбаясь.
— Здравствуйте, здравствуйте, мой дорогой маршал! — протягивая руку, ответил Рузвельт.
Они еще ничего не сказали друг другу, только обменялись словами приветствия, но у президента сразу стало легче на душе, словно визит Сталина сам по себе служил залогом того, что маршал пойдет навстречу всем его пожеланиям.
— Прошу вас, — с широкой улыбкой сказал Рузвельт и указал гостю на кресло.
— А куда же мы посадим наших переводчиков? — точно спрашивая самого себя, нерешительно произнес Сталин. Он положил руку на спинку кресла и скользнул взглядом по лицам Павлова и Болена, стоявших в некотором отдалении. — Ведь мы все еще говорим на разных языках...
— Мы продолжаем расплачиваться за Вавилонскую башню, — шутливо сказал президент, но тут же, усомнившись, что собеседник понял его, счел нужным пояснить: — В древнем Вавилоне люди задумали построить башню до самого неба. Разгневанный их дерзостью бог разрушил башню, и с тех пор люди стали говорить на разных языках.
— Да, это библейский миф, — кивнул Сталин.
— Вам приходилось читать Библию?
— Конечно, я читал не только Маркса, — все еще стоя у кресла, сказал Сталин. — В духовной семинарии, где я когда-то учился, изучение Библии было обязательным, а за чтение Маркса выгоняли с «волчьим билетом»... Кстати, о вавилонском столпотворении. Я не исключаю того, что в далеком будущем люди вернутся к единому языку... А пока мы должны решить, как быть с переводчиками.
— Мы усадим их на диван. А вы располагайтесь здесь, — снова указывая на кресло, сказал Рузвельт. — Рядом с вами я чувствую себя... как-то надежнее.
— Спасибо, если это не просто комплимент, — ответил Сталин, опускаясь в кресло. Он внимательно оглядел комнату и спросил: — Как вы устроились, господин президент? Удобно ли вам здесь?
— О, я вам бесконечно благодарен, маршал! По дороге с аэродрома я видел столько развалин... И вдруг — этот оазис!
— Если бы вам довелось проехать по украинской или белорусской земле, вы увидели бы и не такие развалины. Там немцы взорвали и сожгли все, что не успели вывезти.
— После войны мы постараемся помочь вам восстановить разрушенное как можно скорее, — сказал Рузвельт, но тут же его кольнула тревожная мысль: «А не спросит ли Сталин, почему мы далеко не всегда выполняли свои обязательства по ленд-лизу?.. Я сам дал для этого повод...» И он быстро переменил тему: — Я хочу поблагодарить вас, маршал, за решение проводить заседания в этом дворце. Ведь по протоколу мы должны были бы заседать поочередно во всех трех резиденциях. Я понимаю, что решающую роль сыграли тут... мои ноги, и тем не менее...
— Решающую роль сыграло наше уважение к вам, господин президент, — прервал его Сталин. — Мы не забыли о том вкладе в наше единство, который вы внесли в Тегеране. Ноги же, как гласит русская поговорка, волка кормят. А человеком управляют ум и сердце.
Павлов переводил слова Сталина, Болен — президента.
Разговор с самого начала приобрел доброжелательно-шутливый характер, и Рузвельт почувствовал, что сразу же приступать к вопросу о войне с Японией было бы бестактно. Нужен был переход — плавный, естественный переход.
— Как дела на фронте, маршал? — спросил президент и тут же добавил: — На борту «Куинси» я заключил пари, что ваши войска будут в Берлине раньше, чем Макартур вступит в Манилу.
— Пари с Черчиллем? — спросил Сталин и рассмеялся хрипловатым смешком.
«Почему с Черчиллем?» — чуть было не спросил растерявшийся от неожиданной реплики Рузвельт. Конечно же, в ней заключался скрытый намек — Черчилль мечтал войти в Берлин первым. Сталин сам вызволил Рузвельта из неловкого положения. Точно забыв о своем вопросе, он продолжил:
— Боюсь, что вы проиграете, господин президент. Правда, наши войска на ряде участков уже пересекли Одер и создали несколько предмостных укреплений по ту сторону реки. Но немцы фанатически сопротивляются, и нам пришлось приостановить наступление. Обо всем этом подробно доложит на Конференции наш начальник Генерального штаба.
Сталин умолк. Интуитивно Рузвельт почувствовал, что маршал не хочет говорить о Дальнем Востоке. Видимо сейчас он считает возможным коснуться только положения в Европе. И, как бы прочитав мысли президента, Сталин спросил:
— А как идут дела на западном фронте?
— Генерал Маршалл подробно доложит об этом. Но пока могу вам сказать, что в четверг, восьмого февраля, мы начнем ограниченное наступление. Следующее будет предпринято еще через неделю. А удар в самое сердце Германии мы предполагаем нанести через месяц.
Глядя на своего переводчика, Сталин медленно проговорил:
— Что ж... рад это слышать.
И, как бы противопоставляя тому, что еще только собираются сделать американцы, то, что уже сделано советскими войсками, добавил:
— А наши армии уже захватили Силезский бассейн... И если войска союзников захватят Рур и Саар, то Гитлер лишится своего последнего источника угля.
Сталин непрерывно курил — на этот раз трубку. Рузвельт вынул из своего мундштука догоревшую сигарету и вставил новую.
— Я вижу, — сказал он, — что победа не за горами, и, конечно, на Конференции мы будем обсуждать вопрос о послевоенной администрации в Германии. Тут, казалось бы, все ясно... разве что кроме вопроса о французской зоне оккупации. С де Голлем очень трудно договориться. Кстати, как вы к нему относитесь? По-моему, он очень упрям.
— Я привык судить о людях по их делам, — уклончиво ответил Сталин.
— Вам не кажется, что он мнит себя своего рода Наполеоном?
— Наполеоном? — приподнимая брови, переспросил Сталин и усмехнулся. — Нет, не кажется. Если уж вы хотите аналогий, то скорее Жанной д'Арк.
И тут же перевел разговор на другую тему:
— Кстати, я забыл спросить: довольны ли ваши сотрудники тем, как их разместили?
— О да, все довольны! — воскликнул Рузвельт, хотя и покривил при этом душой: отдельная ванна была только у него. Остальные члены американской делегации были вынуждены довольствоваться меньшим комфортом, и среди них уже назревали мелкие конфликты. — Все довольны, и все завидуют адмиралу Кингу: ему досталась спальня царицы. Завтра мы его спросим, не пытался ли призрак царя забраться к нему в постель.
И тут же президент понял, что фривольная шутка пришлась маршалу не по вкусу.
— Царь каждую ночь менял спальни, — сухо заметил Сталин, — но это не спасло его от гнева народа. Говорят, единственное место, где царя можно было найти наверняка, это утром в... уборной. Интересно, где мы найдем Гитлера...