Страница 18 из 32
Троцкий вспоминал, как Ленин бичевал его детище — концепцию перманентной революции, как и то, что Ленин фактически перешел на его позицию по этому вопросу, хотя никогда не высказался на этот счет публично. В одном из документов 1930 г., публикуемом в первом томе настоящего издания, сдержанно, но с явной критической ноткой говорилось: «Ленин в 1919 году должен был дать, не мог не дать, новую оценку теории перманентной революции, отличную от той, которую он давал в разное время до Октябрьской революции, отрывочно, мимоходом, иногда явно противоречиво, на основании отдельных цитат, ни разу не подвергая рассмотрению мою позицию в целом».
Из всего этого вытекало стремление «заземлить» Ленина в публицистике, отрицание его роли в разработке марксистской теории, отвержение понятия «ленинизм» как теории — соображения полностью обоснованные, но никак не соответствовавшие политической целесообразности сплочения большевиков-ленинцев, как Троцкий именовал своих сторонников.
Р. Даниелс с полным основанием пишет: «Его (Троцкого. — Ю. Ф. и Г. Ч.) трагедия состояла в том, что он был слишком крупным деятелем, чтобы подчинить себя Ленину или любой другой личности, или партии, или доктрине, и в то же время слишком малым деятелем, чтобы действовать без моральных оправданий, которые верность личности, или партии, или доктрине требовала от него»[102].
Между тем, после того как Троцкий объявил о разрыве с ВКП(б) и Коминтерном, призвал к созданию новых компартий и их нового международного объединения, никаких существенных изменений в состоянии «левой» международной коммунистической оппозиции не произошло. Продолжалась постоянная борьба за выживание крохотных национальных «троцкистских» организаций. Их общая численность составляла, как правило, несколько сотен человек[103], хотя сам Лев Давидович, сознавая их незначительность, все же на порядки преувеличивал число своих сторонников, утверждая, что их несколько тысяч, а иногда даже настолько увлекался, что говорил о десятках тысяч. Собственно, разница между сотнями и тысячами в масштабах земного шара была совершенно незаметной.
Эмбрион IV Интернационала Троцкий пытался моделировать по образцу III Интернационала, полагая, что это объединение должно основываться на «демократическом централизме» и состоять из идеологически единых и политически монолитных национальных партий, опираться на решения первых четырех конгрессов Коминтерна (1919–1922). Но шедших за Троцким национальных партий не было, или же они существовали только на бумаге.
Тем не менее с 1933 г. Троцкий не оставлял идеи образования IV Интернационала. Он не учитывал главного — Коминтерн был более или менее значительной международной организацией прежде всего потому, что опирался на финансовые вливания большевистского руководства, которое поначалу, щедро оплачивая своих певцов и танцоров (по данным хорошо осведомленного В. Кривицкого, Москва финансировала 90–95 % всех расходов компартий)[104], считало, что имеет все основания заказывать музыку. Троцкий же мог рассчитывать лишь на такие нематериальные понятия, как «идейная выдержанность», «сознательная дисциплина», самоотверженность его сторонников.
Сознавая крайнюю шаткость позиций своих приверженцев, их сектантскую замкнутость, Троцкий в прямом противоречии с собственными установками, со своей критикой советского руководства за его союз с британскими тред-юнионами или китайским Гоминьданом, за политику сотрудничества с «реформистами» в форме народного фронта, искал союзников в среде явно нереволюционных социалистических сил.
Он пытался установить связь с Независимой рабочей партией Великобритании, поощрял своих сторонников во Франции, когда они выдвинули идею вступления в Социалистическую партию, способствовал созданию в 1931 г. раскольнической Социалистической рабочей партии Германии, которая после прихода к власти Гитлера примкнула к Интернациональной левой оппозиции, но вскоре, уже в лице своих эмигрантских органов, высказалась за народный фронт и порвала с Троцким. Все эти опыты полностью провалились — даже внедриться в социалистические партии и организации, а тем более взять их под свой контроль сторонники Троцкого не смогли. В среде его приверженцев происходили все новые и новые расколы, причем некоторые микроскопические группы продолжали конкурировать между собой в борьбе за звание «подлинных троцкистов», другие же полностью порвали с «пророком в изгнании» и переходили к острой критике его взглядов с коммунистических, социал-демократических или даже либеральных позиций. Иначе говоря, продолжался «процесс фрагментации», как удачно определил А. Каллиникос, сам принадлежавший к одному из течений сторонников Троцкого[105].
Курс на создание IV Интернационала встречал противодействие со стороны части последователей Троцкого и других близких к нему деятелей. Уже после формального провозглашения этой организации в 1938 г. Виктор Серж писал Троцкому: «Я убежден, что невозможно построить Интернационал, если нет партий. Нельзя играть словами «партия» и «Интернационал». Есть только мелкие группы, которые не могут найти общего языка с рабочим движением. Во всем мире не более 200 сторонников Троцкого. В настоящее время никто в IV Интернационале не думает иначе, как только Вашей головой»[106].
Из публикуемых документов видно, что до создания IV Интернационала, как и после его провозглашения, международные органы оппозиции фактически не работали или, в лучшем случае, лишь изредка подавали весьма слабые признаки жизнедеятельности.
Разъедаемые внутренними противоречиями и личными склоками, Интернациональное бюро и Интернациональный секретариат как организационное целое фактически не существовали. Достаточно сказать, что сын Троцкого Лев, находившийся в Париже в центре оппозиционной деятельности, там, где располагался Интернациональный секретариат, и его гражданская жена Жанна Молинье (Мартен) — бывшая супруга Раймона Молинье — принадлежали к конкурировавшим фракциям: Жанна — к фракции своего предыдущего мужа, а Лев — к сторонникам Пьера Навилля.
Причины того, что международная «левая» оппозиция продолжала оставаться численно незначительной, сектантски замкнутой, оторванной от рабочего движения, реально представлявшей собой редкую сеть дискуссионных кружков, в которые входили ищущие, но не находившие решений революционные интеллигенты, состояли не только в их чуждости реальным процессам, происходившим в среде рабочего класса Запада, догматизме, отсутствии средств, но и в том, как обращался сам Троцкий со своими сторонниками и теми, кто присматривался к его взглядам в надежде найти истину.
На свои отношения с западными последователями и оппонентами он как бы накладывал, точнее, продолжал накладывать прежние перипетии внутренней борьбы в ВКП(б) и в любом отступлении от своей линии видел повторение то курса Сталина (иногда Сталина и Бухарина), то Зиновьева. Своим советским оппонентам Троцкий давал краткие, весьма желчные характеристики, например «Колечка Балаболкин» (о Бухарине) или «унтер Пришибеев, выступающий под псевдонимом Молотов». Троцкий настаивал на железной дисциплине в революционных организациях, совершенно непонятной для западных деятелей, хотя подчас и отказывался от этого требования, но только лишь по причинам временной тактической целесообразности.
Имея в виду особенности публицистики Троцкого, его сравнительно легкие тактические повороты, которые он умел очень ловко «диалектически» объяснить, его беспощадное бичевание подобных поворотов у других, саркастические оценки, огромный апломб, некоторые современники называли Троцкого «самовлюбленным нарциссом». Видимо, оснований для такой оценки не было. Самолюбование и тем более самовлюбленность «пророку» свойственны не были. И самым убедительным доказательством этого являются трагические страницы его жизни, прежде всего потеря четверых детей — все они были то ли убиты сталинскими палачами, то ли оказались косвенными жертвами Кремля. Но внешне многое, казалось бы, подтверждало эту характеристику, что еще более суживало сферу влияния его сторонников. Достаточно отметить, например, что самоуверенность нашего героя распространялась подчас на такие мелочи, на которые другие выдающиеся деятели попросту не обратили бы внимания. В первом томе читатель встретится с письмом М. Истмену от 13 марта 1932 г., в котором Троцкий настаивал на правильности двух очевидно неверных дат (эти настояния, разумеется, в соответствующем месте будут прокомментированы). Свойственная Троцкому безапелляционность в дискуссиях на какое-то время как бы околдовывала корреспондентов, собеседников, читателей — конечно, лишь ту часть из них, которые имели склонность поддаваться такому влиянию, своего рода гипнотическому внушению. Достаточно было Троцкому когда-то высказать ту или иную мысль, чтобы он потом (за редкими исключениями, когда позже признавалась правота Ленина), несмотря на возражения, употреблял формулу «неопровержимо доказано». Тот же Истмен записал через несколько дней после встречи на Принкипо: «Я чувствую себя уязвленным его полным внутренним безразличием к моим оценкам, интересам, к самому моему существованию. Он не задавал мне вопросов… Поэтому люди… уходят от него, чувствуя себя приниженными»[107].
102
Daniels R.V. Op. сit. P. 62.
103
Численность наиболее значительной организации сторонников Троцкого — Коммунистической лиги США — достигла максимума около 200 членов в 1932–1933 гг., а затем стала сокращаться (Drucker P. Op. cit. P. 56).
104
Кривицкий В. Я был агентом Сталина: Записки советского разведчика. М.: Современник, 1996. С. 58.
105
Callinicos A. Trotskyism. Mi
106
The Serge — Trotsky Papers. P. 109.
107
Eastman M. Einstien, Trotsky, Hеmingway, Freud, and Other Great Companions: Critical Memoirs of Some Famous Friends. New York: Collier, 1992. P. 112, 115.