Прыжок над бездной

– В парашютисты!

Ребята удивленно уставились на него: Чайкин оказался единственным среди них, кто выбрал парашютную специализацию.

– Хорошая вещь. Перспективная, – одобрил Пухначев, занося карандаш над списком. – Как твоя фамилия?

Сережа ответил.

– Чайкин? – внимательно посмотрел на него гость. – Фамилия знакомая. Ты не родственник Александра Христофоровича Чайкина?

– Сын.

– Вопросов нет, – развел руками Николай Андреевич. – Одно слово – наследственность.

– Охота тебе, Серега, всю жизнь прыгать на землю одуванчиком, парашюты испытывать, – произнес пренебрежительно Димка. – То ли дело – самолет! Давай переписывайся к нам, пока не поздно!

– Одно неотделимо от другого, – сказал Пухначев. – Чтобы покорить воздушный океан, нужно уметь не только взлетать, но и возвращаться. Так что летчик и парашютист – братья.

Пухначев прошелся между партами, сопровождаемый внимательными ребячьими глазами.

– Запомните, друзья, эти слова: воздушный десант, – произнес он со значением. – Солдат шагает по земле. Мы хотим дать ему крылья. Группы десантников можно забрасывать в тыл врага на парашютах. Конечно, создание таких отрядов – дело будущего. Тут многое от техники зависит: самолеты нужны соответствующие. Да и парашюты наши пока, честно говоря, оставляют желать лучшего… Но главное, конечно, – люди! Уже сейчас могу сказать вам по секрету, – улыбнулся он, – что в десантные войска будут набирать лучших из лучших. Самых сильных, ловких, умелых ребят. Десантник должен быть хорошо обучен. В принципе он должен уметь делать все. Сами понимаете, действовать ему придется в глубоком вражеском тылу, а это ох как непросто. Малейшая недоработка может погубить тщательно спланированную операцию… Не должно быть ничего, что было бы не под силу десантнику: надо – он машину поведет, на коне проскачет, патруль бесшумно снимет, языка возьмет. Короче, универсальная специальность – десантник! – закончил Пухначев.

Слушая Пухначева, Сергей припомнил далекое детство – уездный городок, ленивая речка Разиня, рыбалка, отец, рассказывающий о десанте. Тогда это казалось несбыточной сказкой, выдумкой. Теперь приобретает реальные очертания. И он будет, обязательно будет причастен к этому необходимому для страны делу!

Глава седьмая. Встреча в Тушино

До злополучного прыжка Андрей Балабанов никогда не жаловался на память. Однако уже по дороге в больницу, трясясь на двуколке, Андрей с беспокойством и ужасом почувствовал, что с его памятью происходит что-то странное. В результате удара что-то словно сместилось, и далекий мир истории, Смутное время, в котором он мысленно обитал, размышляя о нем долгими ночными часами, теперь становились для него реальностью. Это были яркие, красочные картины осады, героизма защитников крепости, и себя Андрей мысленно видел среди отважных ратников. Боясь, что потеряет сознание, он, торопясь, рассказывал о картинах, мелькавших перед его мысленным взором, человеку, спасшему его от верной смерти. Тот слушал поначалу рассеянно, а затем все более внимательно, стараясь все запомнить. По просьбе Андрея Чайкин и начал писать повесть о защитниках монастыря.

Когда Александр Христофорович переехал в Ленинград, он получил возможность регулярно навещать Балабанова.

Из окон палаты, в которой лежал Андрей, открывался великолепный вид на Финский залив. Андрей попросил пододвинуть свою кровать поближе к окну и в первое время подолгу смотрел на серые волны, украшенные перед штормом белыми барашками, которые неутомимо бежали к берегу.

Прошло несколько месяцев, прежде чем дела Балабанова пошли на поправку.

– Скоро вас выпишем, – сказал врач. – Поскольку вы в некотором роде мое творение, позвольте поинтересоваться, каковы ваши планы на будущее?

– Получил я одно интересное предложение. От человека, который навещает меня, он работает в КБ. Пойду к нему.

– А может, в санаторий месяца на два-три?

– Исключено.

Незадолго до выписки Балабанова в клинику привезли мальчишку, который разбился, прыгая на крыльях с крыши. Мальчика звали Сережа Чайкин.

Появление Сережи и его история глубоко взволновали Андрея. Его полет как-то удивительно сливался с тем, что Балабанов рассказывал Чайкину.

Сразу после выписки Андрея Чайкин, как и обещал, рекомендовал его в конструкторское бюро по проектированию и производству парашютов. Балабанов с жадностью принялся за работу, сочетая ее с учебой на заочном отделении авиационного института. Приходилось трудно, поскольку после травмы память была частично утрачена.

– Ты что, Балабанов, с Луны свалился? – частенько спрашивали у него сотрудники.

Так было до тех пор, пока Александр Христофорович не объяснил самым ретивым, что Андрей провел немало времени в клинике между жизнью и смертью после неудачного прыжка с парашютом. После этого шутки прекратились.

А в общем новый сотрудник пришелся в КБ, как говорится, ко двору. Он хорошо соображал, вносил немало дельных предложений по усовершенствованию конструкции парашютов. Иногда его идеи поражали новизной и неожиданностью.

Стояли напряженные дни – в конструкторском бюро заканчивали разработку нового типа парашюта, который по своим качествам должен был намного превзойти все предыдущие.

Александр Христофорович торопил сотрудников: нужно было успеть запустить серию ко Всесоюзному слету спортсменов-парашютистов, который был намечен на август будущего 1935 года в Тушино.

Как-то Андрей вбежал в чертежную, размахивая свежим номером «Известий».

– Друзья! Поздравляю!

Все обернулись.

– А что, собственно, случилось, Андрюша? – спросила новая чертежница Ниночка. Все замечали, что в последнее время эта ветреная особа была явно неравнодушна к Балабанову, который, впрочем, никак не поддавался ее чарам.

– Есть шанс отличиться!

– На каком поприще? – поинтересовался кто-то.

Балабанов раскрыл газету и торжественным голосом прочел решение правительства об учреждении звания «Мастер парашютного спорта СССР».

– Так это опять только вам, мужчинам, предоставляется возможность отличиться, – разочарованным тоном протянула Ниночка.

– Нет, – возразил Балабанов. – По положению, женщина тоже может завоевать это звание. Так что, Ниночка, слово за вами.

– Очень нужно! – бросила чертежница. – Пусть прыгают те, которым больше ничего в жизни не остается. Что касается меня, я парашюту предпочитаю танцы. – С этими словами она демонстративно отвернулась.

Андрей, поглощенный новым замыслом, едва дождался конца рабочего дня. Когда сослуживцы начали потихоньку собираться домой, он пошел в кабинет Чайкина. «Кабинет» – это, пожалуй, слишком громко сказано. Скорее – узкая бандеролька, отделенная от чертежного зала несколькими листами некрашеной фанеры.

Пока Александр Христофорович распекал кого-то, Балабанов со скучающим видом изучал сто раз виданные-перевиданные плакаты, которыми была заклеена стенка: «Молодежь! Вступай в ряды Осоавиахима!», «Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой!», «Мускул свой, дыханье и тело тренируй с пользой для военного дела!»

– Меня не интересуют ваши объективные обстоятельства, – повысил голос Чайкин. – Либо проект будет готов через неделю, либо вы положите на стол заявление об уходе.

Когда за сотрудником закрылась дверь, Чайкин перевел усталые глаза на Балабанова:

– Что новенького, Андрюша?

Чайкин вышел из-за стола, сделал несколько шагов по кабинету, засмотрелся в окно. Там, не переставая, лил серый дождь, лил уже четвертые сутки подряд. Небо было тусклым, словно лицо Балабанова – усталое, измученное, с мешками под глазами.

– Отдохнул бы, брат, – сказал, не оборачиваясь, Чайкин. Ответ, впрочем, он предугадывал, поскольку делал свое предложение не в первый раз.

– Понимаешь, Христофорыч, – услышал он глуховатый голос Андрея, – со мной происходит то, что я назвал бы эффектом волчка.

– Что еще за волчок на нашу голову? – резко обернулся Чайкин.