Страница 20 из 46
Персонал знал Александра Христофоровича, привык к нему и не чинил препятствий, хотя клиника была закрытой.
Чайкин получил в гардеробе сияющий белизной накрахмаленный халат и поднялся по мраморной лестнице на четвертый этаж бывшего княжеского особняка, упоминаемого во многих документах российской истории.
Дежурная медсестра на этаже посмотрела на Чайкина и всплеснула руками:
– Что с вами, Александр Христофорович? На вас лица нет!..
– А что же вместо него? – попробовал пошутить Чайкин.
– Ну, не знаю… маска какая-то… – сказала молоденькая медсестра и тут же смущенно осеклась.
– Маска – это ничего, маску менять можно, – подбодрил ее Чайкин. – А как наш больной?
– Получше, – поправила косынку медсестра. – Семен Семенович сказал, что дело идет на поправку.
Андрей занимал одноместную палату. Его койка располагалась у высокого стрельчатого окна, напоминавшего Чайкину полузабытое «веницейское», которое было в их крутоярской комнате.
Собственно, это была не койка, а сложная система, состоящая из вытяжек, капельниц и мудреных медицинских приборов, назначение которых Чайкин даже не пытался разгадать.
Когда Чайкин вошел, больной внимательно посмотрел на него. Посетитель молча сел на единственный стул, придвинув его поближе к койке, вздохнул.
– Прости, дружище, сегодня с пустыми руками. Так уж получилось, я прямо с аэродрома.
– Ну?
– Плохо.
– Как это случилось?
– Думаю, не выдержали стропы…
В тот день Сережа долго ждал отца. Подошел вечер, в открытое окно после жаркого дня повеяло прохладой, а его все не было.
Вечер незаметно перешел в ночь. Затихли голоса мальчишек, играющих во дворе. Стемнело. У Сережи возникло тревожное предчувствие, которое уже не оставляло его. Даже есть не хотелось. Он сидел на стуле и молча, словно завороженный, смотрел на дверь.
Где-то в первом часу в коридоре послышались шаги. Неуверенные, неровные. Сергей в первую минуту усомнился – отец ли это? – хотя больше прийти было некому.
В комнату вошел отец. При свете керосиновой лампы мальчику показалось, что он постарел на добрый десяток лет. Впрочем, скудное, неверное освещение все способно исказить.
– Наконец-то! – воскликнул Сережа. – Рассказывай, как прошел прыжок? А Павел где?
– Нет Павла.
– Завтра придет?
– Он не придет, – вздохнул Александр Христофорович. – Погиб Павел. Разбился. Вот такие дела, сынок.
У Сережи против воли выступили слезы. Отец подошел к нему, погладил по голове.
– При освоении нового, сын, жертвы неизбежны, – сказал он негромко. – Так было всегда, и так будет. Люди гибли, когда осваивали морскую стихию. Теперь мы покоряем воздушную. А на очереди, потом, не знаю через сколько лет – безвоздушное пространство, космос…
Сергей посмотрел на исхудавшее, как бы истаявшее за день лицо отца.
– Ну ладно. Спать, что ли, будем? – прервал молчание Чайкин.
– Нет.
– И верно. Какой тут сон?
– Пап, а может… почитаешь, пока у нас есть время?
– Будь по-твоему, – махнул рукой отец и сел поближе к лампе. Читал он тихо, иногда его голос почти пропадал, словно схваченный спазмой, и Сереже приходилось напрягать слух, чтобы различать отдельные слова.
Чудо рукотворное. Из повести Александра Чайкина
Первые дни в монастыре только и разговоров было, что об удачной вылазке.
Осажденные приободрились. Архимандрит при великом стечении народа отслужил благодарственный молебен. Обращаясь к целебным мощам чудотворца Сергия, он дрожащим от избытка чувств голосом молил, чтобы Всевышний послал им всем избавление от ненавистного врага.
Молитва, увы, действия не возымела. Тогда архимандрит задумал тайно отрядить кого-либо из бойцов за стены монастыря, чтобы поискать помощи у крестьян окрестных деревень, поскольку положение осажденных с каждым днем становилось все труднее. Ткнулись было в подземный ход, но он оказался заваленным.
Конечно, у окрестного люда едва ли хватит силенок, чтобы справиться с осаждающими, вызволить монастырь. Но какую-то часть вражьих сил они могли бы отвлечь на себя, организуя летучие отряды.
Старец знал наперечет лучших бойцов монастыря. Выбор его пал на Ивана Крашенинникова, и он велел разыскать парня и пригласить в свои покои.
Иван перешагнул порог, поздоровался и остановился, разглядывая высокие палаты.
– Проходи, чадо, – радушно пригласил архимандрит. – Присаживайся, в ногах правды нет. Плечо-то как?
– Заживает… – Крашенинников шевельнул сильным плечом, сел на широкую, отполированную до блеска лавку.
– А друг как? Багров? – продолжал архимандрит, пронзительно глядя на гостя.
– С ним похуже… Колено… хрящ задет. Монах один его пользует.
– Инок Андрей? – спросил архимандрит.
– Да.
– Хорошо пользует?
– Хорошо.
– Ну ин ладно. Потолковать хочу с тобой, Иван, – начал архимандрит. – Но чтобы ни одна живая душа не проведала про то. Не зря бают: у стен есть уши. Внемлешь ли мне?
– Внемлю, отче, – кивнул Иван, хотя пока ровным счетом ничего не понимал.
– Ведаю, отрок ты хоробрый, – продолжал Иоасаф. – С ворогом зело добро сражался в вылазку, лестницу им подпортил – до сих пор починить ее не могут, чтобы штурм начать. И про то ведаю, что товарища своего спас. Не зря завещано отцами нашими: за други своя живот положиша… Но не о том я.
Иван ждал.
Архимандрит наклонился к Крашенинникову и жарко зашептал ему в самое ухо:
– Бегаешь ты шибче всех – никто за тобой не угонится. Прыгаешь дальше всех. Ловок, как бес… тьфу, не к ночи будь помянут, – осенил себя Иоасаф крестным знамением. – А надобно, Иван, за стены монастыря тайком проникнуть.
Он встал, прошелся по покоям, зачем-то выглянул в мутноватое окно, затем ловко, словно рысь, подкрался к двери и рывком отворил ее: в коридоре никого не было.
– Будем поднимать людей на борьбу с ворогом. – Успокоенный Иоасаф вернулся на место. – Рати собирать.
– Поговаривают об этом у нас, отче, – рискнул вставить Крашенинников, на ходу ухватывая замысел архимандрита. – Да где оружие взять?
– Оружие найдется, была бы охота. Вилы, дреколье – все в ход пойдет. А еще петух красный!
– Жечь?
– Жечь! – схватил Ивана за руку Иоасаф, ладонь его была горячей и липкой. – Жечь все, елико возможно: любое жилье, сарай всякий… А самим в леса уходить. Дело к зиме, пусть супостаты без крыши над головой останутся. Чтоб ни сна, ни роздыха не ведали, минутки спокойной не знали. Но для этого перво-наперво нужно из крепости выбраться.
– После вылазки нас так обложили – и мышь наружу не проскочит.
– Ведаю, чадо. Потому и позвал тебя.
– Сколотим ватагу из самых сильных и смелых да и ринемся, благословясь…
– И порубят вас всех, – докончил архимандрит. – А мне не смерть, мне жизнь ваша нужна.
– А может…
– Ну?
– Может, я один попробую вырваться на волю?
– Справился бы, пожалуй, ты и один. Народ – как порох сухой, только искры ждет. Верного человека я бы там, на воле, тебе дал… Только как вырвешься?
– Ночью…
– Костры жгут до утра поляки, разве не знаешь? За воротами крепостными наблюдают. Вот ежели мог бы ты птицей обернуться, соколом сизым… Да Господь оного не дал человекам.
У Ивана мелькнула смутная мысль. Он поднялся:
– Дозволь, отче, пойду я. Поразмыслю.
– Ступай, проводят тебя. Подай-ка колоколец. Через три дня придешь ко мне.
Аникей встретил рассказ Крашенинникова без того интереса, на который рассчитывал Иван.
– Что тут советоваться со мной? – сказал он после долгой паузы, когда Иван смолк. – Я не Господь Бог. Как за ворота вырвешься? Ужом и то не проползешь.
Багров неловко задел локтем больное колено, туго перебинтованное, поморщился от боли.
– Донимает?
– Ага.
– Лекарь был?
– Лекарь ничем помочь не может, – раздраженно произнес Аникей. – Я наказал ему больше не приходить. Только Андрей спасает меня, пользует как нужно.