Страница 8 из 60
Полвека почти прошло, как она сказала: "Должна вас увидеть…", а всё помню, до последней черточки.
Слова помню, которые поразили:
– Вы написали – вам отвечать.
Имя ее – забыл.
3.
Я – врун…
…изобретательный и находчивый.
Фантазии не занимать.
Чем старше становишься, тем чаще говоришь неправду, бесстыдно, затейливо, с убедительной интонацией, оберегая одиночество, которое ненавистно. Чтобы не застигли врасплох со своим приглашением, иначе придется идти в гости, сидеть за столом‚ как пришитая пуговица‚ наедаться без надобности, вымучивать в тоске пустые слова, удовольствия от этого не получая.
Отец у нас был живой, легкий на подъем, любитель чаепитий и шуточных перепалок, со старостью не соглашался, ни за что!
Брат признавал в письме: "Я‚ конечно‚ похож на отца в какой-то степени. Вот живучестью не похож‚ волей к жизни‚ даже поесть-попить с удовольствием не умею. Раньше как-то подлаживался, а сейчас уже и сил нет для этого. Суета сует и всяческая муть… А поспать – это похож. Надо больше спать‚ во сне люди не так изнашиваются".
Я, должно быть, пошел в брата.
Только вру бессовестно, единственный из всей семьи.
Вру в любой компании, посреди застолья, обожая выдумки с измышлениями, будто врывается без приглашения муза-притворщица с шустрыми глазками, косматая, патлатая, непоседливая, – врунов много, ко всем не поспеть, – наговаривает без задержки:
– Что делать? Что же делать?.. Родничок не зарастает с рождения, потнички по телу, гулькаю, насытившись, с интересом приглядываюсь к соске. Ладушки, ладушки, где были? У бабушки… То ли из детства не вышел, то ли в него впадаю.
Бобе-майсес.
Тысяча и один вымысел.
Вымысел изначальный. Вымысел сотворенный. Вымысел запредельный, который всегда под рукой.
На Востоке остерегают: у лгуна должна быть хорошая память.
Пока не жалуюсь.
А муза продолжает в пароксизме воображения:
– Прихожу в поликлинику – никого не застать. Врачи с сестрами выпрыгивают из окон при моем появлении, ибо бессильны помочь. Ой, мне же пора в постель…
И вылезаю из-за стола.
– Ой, я же опаздываю...
И нет меня.
Врун без воображения – дилетант.
Врун с воображением – творец, завиральных дел мастер.
Мне нравится быть таким. Мне это подходит. Казалось порой – огораживался писаниями от неукладистого мира, чтобы за каждым поворотом сюжета причина не уживалась со следствием, – кажется оно и теперь.
Как же он переполнен, мир вымыслов!
Сколько в него набилось, натолкалось – не протиснуться!
Заявляю откровенно, во всеуслышание, дабы не было кривотолков с пересудами: измышления – наша привилегия. Это не ляп с промашкой, не оговорка с обмолвкой – сознательный вздор, небыль, вычуры с выкрутасами, несообразная затейливость причуд в утехах вранья.
Даже правдивые сновидения меня не посещают.
Врун – он и во сне врун.
Врушки меня поймут…
Вечерами выхожу на прогулку, чтобы продышаться.
Трещины по асфальту. Причудливые. По всем направлениям.
Шагаю, чтобы не наступать на них, такая у меня игра.
Немного жульничаю, укорачивая или удлиняя шаг, потому что я лгун. Лгун и обманщик – что с такого возьмешь?
Вру себе. Вру другим. Обманываю и обманываюсь.
Журите меня. Браните. Попрекайте без жалости. Врун может обойтись и без слушателя: так даже занятнее.
На подходе ночи сажусь к телефону, который промолчал до вечера. Сам отключил с рассветом, а всё равно досадно, даже обидно.
Человеку нужно, чтобы у него зазвонил телефон.
Хоть когда.
Хоть от кого.
Беру трубку. Набираю номер – 14-55. Отвечают мужским голосом, на иврите, разумеется:
– Двадцать три часа девять минут.
– Здравствуй, – говорю, – это я.
Частые гудки…
Снова набираю номер.
Тот же голос:
– Двадцать три часа десять минут.
– Здравствуй, это я.
Гудки…
Хожу неприкаянно по коридору, по комнатам, вслушиваюсь в квартирную тишину.
На что похоже опустевшее жилье?
У кого как.
Набираю номер – 14-55.
Раз за разом.
– Двадцать три часа семнадцать минут.
– Ты забыл меня? Это же я!
– Двадцать три часа восемнадцать минут.
– Это я! Я! Я – это…
– Двадцать три часа двадцать минут.
– Ты меня узнал! Узнал, не притворяйся!.. Мы говорили когда-то, и я рассказывал, я всё рассказывал – больше некому. Что же ты молчишь?..
Гудки…
– Виноват, конечно, давно не объявлялся, но и ты… Позвонил бы, справился: как жизнь, приятель? Всё еще тоскуешь? Теснишь самого себя?..
Снова набираю номер…
Снова и снова…
– Двадцать три часа сорок семь минут.
– Двадцать три часа сорок восемь минут.
– Двадцать три часа…
– Не хочешь, – говорю, – не надо. Повторяю в последний раз. Здравствуй, это я!
– Здравствуй…
Девушки взглядывали на меня сегодня…
…женщины ко мне с интересом.
Дамы дрожжевой сытости отмахивали ресницами, – с чего бы это?
Вид мой?
Непривлекательный.
Одежда моя?
Неброская.
Спина?
Сутулая.
Походка?
Валкая.
Машина?
Не мытая, с вмятиной на боку.
Давно не взглядывали, я уж отвык, – что же теперь, снова привыкать?..
Когда заныло в глубинах ягодицы, пожаловался сыну-хирургу, а он сказал кратко:
– Отрежем.
Пошел к иглоукалывателю женского рода. Спросил между делом:
– Жизнь заодно не наладите? К пробуждению ощущений?
– Что бы пожелали?
На иврите нет "вы", но она моложе меня лет на сорок, – какое может быть "ты" к пожилому человеку, если сочиняешь по-русски?
Лежу на возвышении, утыкан иголками, ежиком на старости лет. Чувства приглушены, но не исчерпаны; по телу вяло блукает "ци", жизненная сила, которой недостает.
А за стеной, в том же оздоровительном центре – массаж души и тела, связь с иными мирами, блуждания по извилинам разума, омоложение с помощью ангельского вмешательства в клинике и на дому.
Это не для меня.
Ощетиниваюсь иголками по указанию знатоков Поднебесной, – но отчего равнодушно к моему мужскому началу ян ее женское начало инь? Интересует она меня, ох, интересует, неподступная иглоукалывательница. Беспокоит меня, ох, беспокоит до пределов желаний…
Человеку не помешают нежданные потрясения, даже в почтенном возрасте, но "ци" недостает в организме, ах, недостает!..
"Для сближения с женщиной необходимо нечто, обладающее ян, и темное время суток. Если ян и мрака слишком много, то возникают внутренний жар и безумная порча".
– Изнашиваюсь, – говорю, – с годами. Легкость уходит первозданная. Желания обходят стороной. Оправдание появляется при неудаче: не больно хотелось.
– Объясни(те) в подробностях, – хрипотца в голосе.
– Не получится. Надо об этом написать, чтобы разобраться.
Думаю – не думается.
Пишу – не пишется.
Зажигаю свет по комнатам в надежде на просветление. Хожу по квартире взад-вперед, набираясь разумения. Причитаю негромко:
– Чтобы меня так понимали, как я понимаю их… Чтобы меня так почитали, как почитаю их… Чтобы они меня… Чтобы я их…
Звоню по заветному номеру.
– Помогите, – прошу.
В том доме снимают обувь на входе и надевают тапочки. В том доме люстра под потолком, хрусталь в буфете, фортепьяно у стены; всё лежит на своих местах и ничего не теряется. В том доме живут замечательные женщины, которые отвечают:
– Нам некогда. У нас подруги рожают.
По замыслу Всевышнего, родам полагалось проходить без мучений, в день зачатия, – после изгнания из рая женщин наказали длительными страданиями.
Потому им и некогда.
Звоню по другому номеру в разброде чувств. Выговариваю слова тихой горести:
– "…но одиночество не враждебно общению, отнюдь, ибо ни в ком общительность не развита сильнее, чем в одиноком человеке…"