Страница 54 из 60
– За что?
– За то, чего нет.
– Так нет же.
– Это такое нет – из-за границы выписано! Миллионы затрачены.
Продирался через кусты в обратном направлении, причитал:
– Снова отстранят… Лишат пропитания… Мороженого судака к празднику. Банки болгарских помидоров…
Винопивец шелохнулся на половике, приоткрыл глаз:
– И у меня – прослушка. В дупле зуба. После посещения зубного врача… Тугрик не пожертвуете? Для завершения летального исхода.
Пожертвовали. Даже два.
Подкинул на ладони, вздохнул, затихая:
– Что выпьешь напоследок, с тем и к Богу придешь...
Снова захрапел.
Логово. Лежбище. Берлога. Место последнего упокоения.
– Вот, – подытожил петух. – Истина – она проста, Штрудель. Либо ты в стае, либо тебя нет.
Штрудель пригорюнился. Произнес помимо желания:
– Сказал Фридрих Укушенный отцу своему, Альфреду Выродку: "Взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала".
– Это не он сказал, – возразил петух. – Это в иные времена.
– Он тоже. Мне ли не знать?
– Браво, друг мой!
5
Посидели в кустах.
Поглядели друг на друга.
– Между прочим, – сообщил петух, – и я изыскатель. Взмывал на воздушном шаре совместно с Жозефом Луи Гей-Люссаком. Для замера магнитного поля земли. Говорил ему над облаками: раз уж взлетел, убирайся отсюда к чертовой матери! Не послушал меня, ох, не послушал Жозеф Луи…
Штрудель выслушал его, спросил с заминкой:
– Что у нас дальше?
Петух ответил:
– Тюрьма, мой друг, тюрьма.
Просипел, фальшивя:
– И в дальний путь на долгие года…
Штруделю это не понравилось:
– А не мог бы ты? Через нефролепис – птерис…
– Мог бы, да не дозволено. Естественный исторический процесс – наблюдать, не вмешиваясь.
Затюкало на аллее.
Вышел на них человек, ощупывая дорогу палкой.
Вместо головы – кастрюля по самые плечи. С двумя ручками.
– Эй! – позвали из куста. – Тут скамейка. Садись.
Обстукал палкой вокруг себя, уселся, сказал изнутри гулким кастрюльным эхом:
– Благодарствую.
Помолчал.
Они помолчали.
Штрудель спросил осторожно:
– Гражданин. Который под кастрюлей. Случаем не народ?
– Народ, – ответил. – В вынужденном заточении.
– Как же тебя угораздило?
– Жена у меня. В безумствах не насыщаемых. Не перемог – внушение. Еще не перемог – кастрюля с макаронами на голову.
– А где макароны?
– Съел, – ответил кратко.
Оглядели его. Переварили услышанное.
– Снять ее можно?
– Снять нельзя – уши мешают. Да и не нужно.
– Как же ты видишь?
– Чего тут видеть? Глаза бы мои не смотрели!
– Ах! – восхитился петух – Ах-ах!.. И требований к нему – никаких. Какие к кастрюле требования?
– Не скажи, – возразил. – От участия в манифестациях – не освобожден.
Штрудель прошептал:
– Это Железная маска… Не иначе!
– Алюминиевая, – поправил из кастрюли и постучал костяшками пальцев для убедительности. – Работы из-за нее лишился. На закрытом предприятии. Кто ж теперь пустит за проходную?
– А ежели, – предложили, – на пропуск? Фото с кастрюлей?
– Пробовал – не пускают. Нет, говорят, у твоей кастрюли отличительных признаков. Глаз щурят в подозрении: может, это не ты.
Добавил в печали:
– Я от жизни так устал, что смеяться перестал…
Петух его утешил:
– Ф. Д. Честерфилд утверждал: "Никто никогда не слышал, как я смеюсь".
– У него тоже была кастрюля на голове?
– История об этом умалчивает. Известно одно: человеку высокого звания не подобает вульгарное выражение чувств. Ибо смеяться может каждый.
– Не подобает, – согласился из кастрюли. – А хочется.
Набежал женский пикет с плакатами.
Впереди – кобылистая особа.
Выкрикивала – другие повторяли:
– Он меня не уважает...
– Он меня не понимает...
– Он меня не перемогает...
Ходили по кругу, распаленные, взъерошенные, возглашали по команде:
– У каждой есть право...
– На насыщение…
– Ублажение…
– Завершение...
– Вплоть до кастрюли на голову...
Побежали дальше.
Стало тихо.
Лишь всхрапнул винопивец на половике.
Чихнул народ в глубинах кастрюли.
Петух произнес, ни к кому не обращаясь:
– "Похищать чужое удовольствие, домогаясь своего, несправедливо на острове Утопия. Наоборот, отнять что-нибудь у себя самого, чтобы придать другим, есть исключительная обязанность человеколюбия…"
– Это ты к чему? – спросил Штрудель.
– Это я – просто так.
Из заточения донеслось нараспев:
Весна уходит.
Плачут птицы. Глаза у рыб
Полны слезами.
– А ты к чему? – спросили хором.
Ответил кастрюльным эхом:
– Мацуо Басе. Японский поэт. И я – просто так.
Глава восьмая
НЕУДАЧИ, ВПЕРЕД!
1
Тут они и подошли.
С разных сторон.
Сели на соседнюю скамейку.
С разных концов.
Седые. Благообразные. С непомерным к себе уважением.
Уткнулись в газеты, каждый в свою.
Непримиримо шелестели листами.
Первый не выдержал, скомкал газету, произнес, ни к кому не обращаясь:
– Нет, вы мне прямо скажите. Без уловок. Вы – за?
Второй ответил решительно, глядя перед собой:
– Я – за.
– За что?
– За то.
– А за это?
– Тоже.
– Но ведь то противоречит этому!
– Мне это не мешает.
Вышла к ним собачонка.
Шелудивая не в меру. Истомленная от несытости.
В надежде на человеческое сострадание.
Двое на скамейке обратили на нее внимание.
– Ах, ты, моя хорошая! Ах, ты, моя славная!..
– Осторожно, укусит.
– Ну что вы, они понимают! Они всё понимают, шельмы, кто их любит, а кто нет.
– Я очень люблю животных. Побольше вашего. Год назад у меня умер хомяк – по сей день горюю.
– Ах, какой чувствительный! У него траур по хомяку.
– Да, я чувствительный. В отличие от некоторых. А в детстве – чтоб вы знали – у меня была прекрасная коллекция бабочек.
– На булавках?
– На булавках.
– Вот-вот… Вы и собак хотели бы видеть на булавках.
– Смотрите, слюна! Слюна – значит, бешеная…
– У вас, между прочим, тоже слюна.
– Сравнили! Она животное, а я – человек. Я звучу. Знаете, как я звучу? Я звучу гордо.
– Животные тоже звучат. Они так звучат, как вам и не снилось.
– Вы! Не унижайте человечество!..
– Хочу и буду. Собачка, собачка, на, на, на…
– А про двадцать уколов вы забыли?
– Про сорок.
– Нет, про двадцать. Я лучше знаю. Меня в детстве кололи.
– Вас бабочка укусила?
– Какая бабочка?
– Из коллекции.
– Меня укусила собака. Мне делали двадцать уколов. Понятно?
– Понятно. Нужно сорок, а вам делали двадцать.
Разошлись в разные стороны.
В который раз – навсегда.
– Мутные какие-то, – сказал Сиплый, прищурившись. – Их бы процедить. Через ситечко.
– Где надо, там процедят, – сказал Сохлый.
Штрудель возмутился:
– Что они всё пугают? Пугают и пугают… Не упакуете в свою тару.
Хмыкнули с небрежением:
– Не таких паковали.
2
А в доме по соседству бурлила жизнь.
Звонили телефоны, шелестели бумаги, начальственные указания глушили шепоток подчиненных.
На входе красовался иной плакат: «Стерилизация на благо человечества. Удаление способности к размножению. По окончании – прием пищи».
Стояло у подъезда ответственное лицо, разминало папиросу. Топтался перед ним тот же заморыш, искательно заглядывал в глаза.
– Гражданин, идите домой. Вы обследованы, и способности к размножению не обнаружены.