"Баламуты"

Обмывали и прибирали покойную старухи-соседки. У Василины лет пятнадцать как все было на смерть собрано, и она при жизни любила перебирать и перекладывать единственное свое богатство: новое сати╛новое платье, полотняную нижнюю рубаху, ситцевый платок, тюль, туфли, наволочку, ленту для рук и ног, чтобы не расходились - все новое, ни разу не надеванное.

Теперь Василина тихо лежала в тюлевом гнезде, прямая и торжест╛венная. На лице застыло безмятежное спокойствие, и проваленный рот тронуло подобие улыбки, будто она, освободившись от мирской суеты, достигла, наконец, желаемого счастья. Глаза впали, и затененные глазницы казались неестественно глубокими, заострившийся нос смотрел в потолок, а кости обтянутых пергаментной кожей рук лежали, сложенные на груди, и, выполняя последний работу, держали зажженную тонкую свечу, которая сливалась с руками и, казалось, была восковым их про╛должением.

- Деньги на похороны собирали по частям. Сотню заняла Катерина, семьдесят рублей дала Антонина, сто дал Егор.

Сын, Николай, снял с книжки двести пятьдесят рублей, но был недоволен, ходил хмурый, молча сопел, гася раздражение, и все же не вытерпел и выговорил сестрам, упрекнул за то, что дали мало денег, а дома выплеснул обиду, жалуясь жене:

- Чурки, чертовы! Когда ни коснись - все денег нет. А на водку мужикам находят. Федька, тот вообще спился.

- Да почти каждый день захлестывает, - поддакнула жена.

- Ну ладно Катерина, та с мужиком не расписана. Лешка хочет-придет, хочет-уйдет. Считай, что одна. Эту жалко. А эта. Даром, что сестры. ... Николай устрой, Николай дай. Что я, обязан, что ли?

Антонину попреки брата задели за живое. Она пошла красными пятнами и злобно зашипела на Николая:

- Где я возьму? У меня три девки. И жрать, и одевать надо! Что мне, с неба рубли валятся? Сколько могла, столько и дала.

А Катерине сказала:

- Ничего не сделается. Пусть мошной потрясет. Как сыр в масле катается. Сам по триста рублей получает, и Зинка в магазине ра╛ботает.

Антонина промокала глаза платком. А Катерине при мертвой ма╛тери разговор был неприятен, и она отмолчалась.

Николаю пришлось помотаться. Он заказывал гроб, торговался с могильщиками, ездил в магазин ритуальных услуг за венками, закупал водку и продукты. Его старшинство безоговорочно признавалось родст╛венниками, он покрикивал на сестер, готовивших поминальный ужин, распоряжался, с ним советовались по разным вопросам, связанным с похоронами и столом.

С кладбищем чуть было не вышла промашка. Хотели похоронить, как просила Василина, рядом с мужем Тимофеем на Крестительском кладбище. Но родственникам сразу отказали по той причине, что кладбище переполнено, а на памятнике мужу стерта надпись. Николай заметался. Бросился туда, сюда. В нотариальной конторе даже попы╛тался делопроизводительнице сунуть четвертной, но та, скосив гла╛за на сослуживицу за соседним столом, вдруг заорала ненормальным голосом:

- Как вы смеете? Да за это знаете что? ... Уберите немедленно.

И, упиваясь своей честностью, вдруг надулась индюшкой и завертела головой во все стороны, словно проверяя реакцию на свой героичес╛кий поступок, хотя в комнате, кроме одной сослуживицы, больше никого не было.

"Чтоб тебе пусто было", - ругнулся про себя Николай, поспешно пряча деньги в карман.

Сунулись на новое кладбище. У черта на куличках - это ладно. Так ни кустика ведь, ни деревца. И ровные, как кровати в солдатских казармах, ряды могил - без оград, одна в одну. "Как огурчики", - довольно хохотнул невесть откуда взявшийся могильщик. От него несло сивухой, свекольное лицо светилось неумест╛ной веселостью.

- Где будем копать, хозяин? - поинтересовался он и слегка качнулся.

Катерина заголосила впричет:

- Не будет ей, родненькой, тут покоя ...

Николай и сам скис лимонно от этого какого-то не русского порядка.

- Чисто немцев хоронят каких. Да что мы, в самом деле-то, не русские что-ли? Без ограды, без скамейки...

Полдня просидел в горисполкоме в очереди, и вышел, облегченно вздохнув, - добился. Надпись была в самом деле стерта, но сохранил╛ся инвентарный номер, по нему нашли фамилию, а `места рядом запас был: ограда стояла просторная.

Хоронили Василину с попом. Когда стали выносить из квартиры, Зинка ударилась голосить. Бабки-соседки сразу подхватили ее под руки, будто только того и ждали. Антонина с Катериной сдержанно шмыгали носами. Николай размазывал слезы по щекам, и его некрасивое лицо становилось почти уродливым от оскала неровных зубов и обна╛женных десен.

Рыжеволосый батюшка, отец Афанасий, с круглым брюшком, барабанно натягивавшим рясу, привычной скороговоркой в нос проговаривал заупокойную молитву, глотая при этом не только концы слов, но и целые слова, завораживая, однако, красотой старославянского стиха: "Со святыми упокой, Христе, душу раба Твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная. Сам один еси Безссмерт╛ный, сотворивый и создавый человека, земнии убо от земли создахомся в землю туюжде пойдем, якоже повелел еси, Создавый мя, и рекий ми: яко земля еси, и в землю отъидеши, а може вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя".

Ухоженное, сытое лицо его скучало от обыденности. Певчие, мо╛лодые женщины, все будто на одно лицо, слаженно подпевали в три голоса тонкими церковными голосами. Дело свое они знали туго, ус╛певали деловито о чем-то перешептаться, пока свое гнусавил батюшка, и во-время вступить в нужном месте.

Родственников и провожающих в церковь набилось неожиданно много. От легкого подвального холодка плясали огоньки свечей, густо пахло ладаном, и святые угрюмо смотрели со стен на панихиду.

Регентша стала отбирать и гасить свечки. Певчие пропели три раза "аллилуйя", и установилась тишина.

- Попрощаемся с покойницей! - речитативом пропел батюшка, и было в его красивом баритоне что-то оперное.

- Сначала близкие.

Первым подошел Николай. Он поцеловал мать в губы и не отошел, а стал вдруг всматриваться в желтое лицо, стараясь запомнить каждую черту. Лицо его при этом мученически исказилось и опять, словно в судороге, застыло в уродливой гримасе.

Потом подошла Катерина. Она просто приложилась к губам покой╛ницы, поправила тюль в головах и отошла с окаменевшим лицом.

Зинка с Антониной тоже целовали мать в губы и тоже вглядыва╛лись в нее, слезливо дергая веками.

Старухи смело прощались с покойницей, а молодые переминались с ноги на ногу, пропуская вперед старших, и чувствовали при этом неловкость.

- Бояться надо живых, а не мертвых. Мертвого бояться нечего, душа к Богу отлетела, а тело - тлен, - свистящим шепотом изрекла регентша. - В венчик целуйте, в венчик.

Недавно поверившая в Бога соседка Катерины Лиза, бестолково хлопотала напоказ батюшке, следя за тем, чтобы все шло как нужно, по ритуалу. Она шепталась с регентшей, с бабками, что-то наказывала на ухо Николаю, наводила порядок.

Гроб вынесли и поставили на две табуретки. Стали выстраивать╛ся с венками. Певчие, все уже с хозяйственными сумками в руках, не╛терпеливо поглядывали на церковную дверь. Вышел батюшка с кадилом и молитвенником в руках. Он тихо распорядился относительно порядка шествия и дал знак трогаться. Сам стал во главе и пошел первый. Процессия растянулась цепочкой по дорожке кладбища. Время от вре╛мени батюшка по-лошадиному косил глазами назад, и тогда Катерина совала ему в руку рубль из наменянной ради этого случай десятки. Батюшка ловко прятал рубль куда-то в складки рясы и еще усерднее частил старославянскими словами.

Обходя грязь и выбирая места посуше, рассеялись по кладбищу и собрались, когда могильщики стали заколачивать гвозди в крышку гроба.

И тут Катерина заголосила навзрыд, стала причитать, размерен╛но выпевая сквозь рыдания приходившие в голову слова.

Слова все больше подчинялись ритму и завораживали белым пра╛вильным стихом. Озаренная каким-то диким вдохновением, Катерина впала в транс, и выплескиваемые ею слова, казались бесовским наваж╛дением и драли морозом по коже.