На земле живых

  - Зачем вошел ты в тело этой девицы? - спрашивал аббат.

  - По злобе, - отвечал демон.

  - Каким путем?

  - Через цветы.

  - Кто их прислал?

  - Урбан Грандье

  - Скажи, кто он?

  - Священник церкви Святого Петра.

  - Кто дал ему цветы?

  - Дьявол.

  Урбан Грандье, видя, что выдвинут в качестве главного зачинщика в этом деле, понял, в какую беду попал. Он поспешил подать жалобу, что его оклеветали. Его заступником оказался митрополит, монсеньор де Сурди. Он оправдал Грандье и запретил патеру Миньону производить дальнейшие экзорцизмы, поручив их патеру Барре, в помощники которому командировал монахов Леске и Го. Сверх того последовало запрещение кому бы то ни было вмешиваться в дело.

   Но народная молва все росла и стала громко требовать возмездия служителю алтаря, предавшемуся дьяволам. Вести о луденских происшествиях дошли и до Парижа. Всемогущий кардинал Ришелье имел свои причины недолюбливать Грандье. Самонадеянный и дерзкий патер написал на него ядовитый пасквиль. Из переписки, захваченной у Грандье, его авторство, раньше только подозревавшееся, было установлено. Раздраженный Ришелье отнесся к своему обидчику без всякой пощады. Вероятно, по его наущению король командировал в Луден провинциального интенданта Лобардемона, снабдив его широчайшими полномочиями на расследование. Тот взялся за своё поручение тем с большим усердием, что одна из наиболее пострадавших урсулинок доводилась ему родственницей.

   Первым делом он арестовал Грандье. Созвали целую комиссию врачей, чтобы изучать явления, обнаруживаемые одержимыми во время припадков беснования; к ним прикомандировали аптекаря и хирурга. Урбан сначала отказался отвечать на обвинения, но потом разговорился. Чрезвычайно важной обличительной статьей колдуна служили 'печати дьявола', особые знаки на теле колдуна, чаще всего анестезированные места, где не ощущалось боли. И вот дьяволы устами своих жертв показали, что на теле Урбана они наложили несколько таких печатей; консилиум врачей проверял эти дьявольские изветы и, увы, они оправдались: у Урбана нашлось четыре нечувствительных участка на теле. 'In diabus natibus circa anum et duobus testiculis', сказано в протоколе освидетельствования. Этим устранялись все сомнения в колдовской профессии Грандье.

   Риммон слегка наморщил лоб, пытаясь перевести латинскую фразу, а Хамал просто тихо хихикнул.

  - Ну, переведите же, господа! Где это? - Риммон знал латынь куда лучше книг Брентано и Новалиса, но этого не понимал.

   - Что, отцы-иезуиты вам этого не говорили, Сиррах? - насмешливо проронил Хамал, - как же это? Говорят, что они дают своим подопечным прекрасное знание латыни...

   - Я вообще-то всё понимаю, но такого не припомню... - растерянно пробормотал Риммон.

   - На двух ягодицах вокруг анального отверстия и на обоих тестикулах, сиречь, яичках, - сжалился над ним Невер, видя, что Эммануэль твердо намерен ограничиться только латинской цитатой, а Хамал давится смехом и тоже ничего переводить для Сирраха не собирается.

  Брови Риммона взлетели над заблестевшими глазами.

  - Как интересно, господа...

  - После предварительных испытаний, - продолжал меж тем Эммануэль, - было решено поставить Урбана на очную ставку с одержимыми. Она состоялась в церкви, в присутствии многочисленной публики. Вввели одержимых. Один из священников обратился к народу с увещанием 'вознести сердца к Господу и принять благословение владыки', епископ благословил предстоявших и возвестил, что церковь обязана прийти на помощь к несчастным одержимым и изгнать из них бесов. Вслед за тем, обращаясь к Грандье, сказал, что, так как он, Урбан, облечен священным саном, то и должен прочитать над одержимыми молитвы. То есть Урбану предписывали изгнать им же напущенных бесов.

  Грандье принял из рук монаха требник и, поклонившись земно епископу, просил его благословения начать экзорцизмы. Когда епископ дал свое благословение и хор грянул 'Veni Creator', Грандье спросил у епископа, кого он должен отчитывать? Епископ указал ему на толпу одержимых дев. Грандье на это заметил, что коль скоро церковь верит в одержимость, то и он должен в нее верить, но он сомневается, можно ли человека сделать одержимым насильно, помимо его воли? Тогда со всех сторон поднялись крики о том, что Урбан еретик, потому что отрицает положения неоспоримые, принятые Церковью и одобренные Сорбонной. Грандье возразил, что он не выдает своего мнения за окончательное, что сомнение не есть ересь, ибо ересь есть упорство в своём мнении, противном церковному учению. Если же он теперь решился высказать это сомнение, то затем, чтоб из уст епископа услышать, что он, совершая экзорцизмы, не совершит ничего противного учению церкви. По окончании этих переговоров к Урбану подвели одержимую сестру Екатерину, девицу простого звания, совсем необразованную. Избрали ее именно потому, что она несомненно не знала не только латинского языка, но и по-французски читать не умела.

  Вот тут-то и произошло самое необъяснимое. Понимая, что на него устремлены сотни глаз и его слышат сотни ушей, Грандье начал читать заклинание, но на первых же словах сплутовал. Текст требника: 'Praecipio et impero', то есть 'повелеваю и приказываю' он произнес, как 'Cogor vos praecipere et impere...', то есть 'я вынужден повелеть и приказать вам...' Епископ, разумеется, немедленно его остановил, сказав, что Церковь не должна говорить в таком тоне с демонами. Грандье, впрочем, и без того не мог говорить дальше, потому что все одержимые подняли ужасающий крик самого возмутительного содержания. Одна из них, сестра Клара, бросилась на Грандье с бранью. Он попросил позволения говорить с ней по-гречески, считалось, что одержимые говорят на всех языках. Ему это разрешили, но демон устами игуменьи крикнул ему, что по договору, заключенному с ним, он не имел права задавать вопросы по-гречески. Но сестра Клара перебила настоятельницу и крикнула Урбану по-гречески, что он может говорить на каком угодно языке и ему ответят. Урбана этот окрик смутил чрезвычайно, и он замолчал...

  Этот подлец совершил ошибку. Предававший друзей, сам он... поверил дьявольским обещаниям.

  Суд рассмотрел дело Грандье и признал его изобличенным в колдовстве, сношениях с дьяволом и в ереси. Дело рассматривалось сорок дней, и, по словам одного из историографов, судьи убедились, что дьяволы 'не сказали против него ничего, кроме правды'. Урбан Грандье был приговорён к сожжению на костре. На месте казни духовник-капуцин протянул ему крест, Грандье отвернулся от него. Его уговаривали исповедаться, он сказал, что недавно исповедовался. Палач, накинув ему на шею веревку, хотел его задушить, прежде чем его опалит огнем костра, но веревка перегорела, и Урбан упал в огонь. Как раз в эту минуту заклинатель читал экзорцизмы над одной из одержимых, сестрой Кларой. Демон, сидевший в ней, когда Урбан упал в огонь, вскричал: 'Мой бедный владыка Грандье горит!'

  Вот это и есть подлинные забавы демонов. Одурачить и уничтожить - что ещё может хотеть дьявол? А глупцам мерещится, что дьявол должен был спасать Грандье. С какой стати?

  - Если так, Нергал и Мормо здорово рискуют. - Риммон потянулся к бутылке шамбертена. - Хотя, если откровенно, я вообще не понимаю, что им обоим надо от дьявола. Оба богаты, здоровы, молоды, вы же сами говорили, Хамал, далеко не глупы. Чего им не хватает?

  В разговор снова вмешался Эммануэль.

  - Ум здесь не причём. Они просто, как и Грандье, развращены сверх меры. И всё.

  - Да. Там у них одни размалёванные содомиты да сбесившиеся нимфоманки. - Сирраха передернуло.

  - А вы кого хотели там встретить, Риммон? Доменика Гусмана? Людовика Святого? Игнатия Лойолу? - изумился Хамал.

  - Не задумывался я над этим, Гиллель, - кокетливо сообщил Риммон. - Дела мне никакого нет до вашего дьявола. Гори он синим огнем! У меня, вон - свадьба на носу. Кому вообще нужно это смердящее страшилище?

  - Вы его видели? - Хамал в изумлении распахнул огромные глаза.