Рыцарство

  -Это проклятие. Франческа хотела наследника и требовала детей, говорила, что все её сестры плодовиты. Я сказал, чтобы он сходила к знахарке, но она заявила, что у нее перебывали они все... И одна... процитировала ей Лукреция. Она обвиняла меня, но я не верил. Я мужчина, это вздор... На мое счастье на празднике урожая она простудилась и весной умерла. Но слова её... слова её жгли меня. Я велел привести из селения пять молодых девок, правда, в одном случае кто-то опередил меня. - Феличиано говорил, уставившись в одну точку, и ничего перед собой не видя. - Я хотел только одного, чтобы хоть одна понесла... Поселил их в верхних покоях, и никогда я так не усердствовал. Прошло полгода. Ничего. Девок я отдал в село с хорошим приданым, - Феличиано отчаянно махнул рукой, - отец тогда решил снова женить меня, подумал, что я схожу с ума без жены, возражать я не мог, объяснить тоже ничего мог, покорился, отец нашёл Анджелину... Тут я узнал, что четверо из пяти девок, что я отдал в село, уже тяжелы. Эта чёртова свадьба... Я почти не чувствовал в себе мужественности, а она тоже всё требовала наследника. И отец... эти вопросы...

   -Когда Анжелина погибла, ты сказал отцу, что бесплоден?

   -Да, он хотел привести мне третью жену из Рима, я ... я уже не мог выносить этого... Мои слова убили его.

   -Господи, но...

   -Молчи. Что мне оставалось? Челестино... Я надеялся, что он... Я видел в своем бесплодии наказание за грехи молодости, я куда как не был безупречен. Но Челестино... Я держал его в ежовых рукавицах, он был чист, как агнец. Я берёг его как сокровище, берёг даже от искушений, не то что от греха! Я сделал его соправителем и мечтал женить. Он продолжил бы наш род... А что теперь? Мерзавцы Реканелли, - зарычал он вдруг, как разъяренный медведь. - Негодяи... Что толку, что их нет, что пользы, что мой народ поддержал меня, что за смысл во всем, если род мой кончится на мне? Зачем мне жить?

  -Но сестра...

  Феличиано отмахнулся.

  -Что мне в ней? Она не может родить Чентурионе. Я проклят. Мерзавцы... - он резко всколыхнулся, зарычав, - а ты ещё... с этой девкой... Её стоило зарезать на могиле моего брата - в жертву за грех её родни, вот чего она заслуживала!

  Амадео царапнули гневные нотки в голосе друга. Тот ненавидел Лучию Реканелли. Заметив тень, пробежавшую по лицу Лангирано, Чентурионе чуть улыбнулся. Его рука накрыла руку Амадео, лицо смягчилось.

  -После начала зимней охоты я выпровожу её из замка. Я поселю ее где-нибудь в захолустье, ведь в Парме или Пьяченце женщина без мужчин почти всегда станет блудницей, а вернее, внесу за неё залог монастырю, где она выросла. Но пока - пусть будет здесь.

   -Ты ... бываешь у неё? - спросил Лангирано, пряча глаза.

   -Мне ... мне по ночам плохо одному. К зиме я чуть приду в себя. Не сердись и не кори меня. - Феличиано помолчал. - И никому ни слова о том, что услышал от меня.

  Амадео, по-прежнему пряча глаза, кивнул.

  Сам Чентурионе, придя к себе в спальню, рухнул на ложе. Он, хоть и сожалел, что его горестная тайна стала известна Амадео, всё же испытывал и некоторое облегчение при мысли, что его скорбь разделяет друг, на кристальную честь которого он мог положиться. Феличиано задумался. Он не лгал Лангирано: Лучия Реканелли вызывала в нём отвращение, была живым свидетельством его низости. Сейчас, когда он чуть пришел в себя, он опомнился, но сделанного было не вернуть. Ненависть и месть помрачили его голову, он не соображал, что делал. Сейчас он не совершил бы подобного.

  Было и еще одно дурацкое обстоятельство, о коем он старался не думать. Отец рано женил его, и Феличиано привык ощущать рядом мягкую женскую плоть. Семейная жизнь не радовала, Франческа была неумна и назойлива, и порядком досаждала, а, овдовев вторично, вдоволь униженный Анджелиной, он не хотел вступать в новый бессмысленный брак, несмотря на настойчивые уговоры отца. Ему казалось, он свыкся с одиночеством, но теперь ощутил, как истосковался по женщине. Лучия, безропотная и кроткая, не осмеливавшаяся даже заговорить с ним, была неприятна, но телесно согревала его. Наступал ещё один пустой вечер - и Чентурионе шёл в башню к девке Реканелли, он видел в этом слабость и скоро к своей досаде заметил, что девка даже сугубо возбуждает его.

  Как-то, дождавшись, чтобы она уснула, он даже зажег свечу и, отбросив одеяло, внимательно воззрился на ту, что стала его наложницей. Девица была хорошо сложена, у нее были красивые коленки, ножки с маленькими изящными стопами, округлые гладкие бедра, хорошая грудь. Но мало ли у него было женщин прекрасного сложения? Ему нравился цвет её волос - оттенком похожих на золотящуюся на солнце гриву гнедой кобылы, но завивающихся, как акантовые листья. Ну и что? Ведь она манила его в темноте. Может, запах? Да, от девки шел странный аромат чего-то неопределяемого, но благовонного... А впрочем, всё это был вздор, понял он.

  Плоть его вздымалась не её запахом, но ненавистью. Он не любил женщин как таковых - кроме первых страстных лет бурной юности, когда плоть жгла до воспаления, все остальные годы предпочитал развлечения охоты и общество умных мужчин. Он не понимал Северино Ормани с его завороженной любовью, не понимал Энрико, восторгавшегося женщинами. Феличиано Чентурионе умел быть галантным, но ценить женщин не умел. Он был умен, силен и рожден повелевать, и женщины, в его понимании, созданы были умножать род, другой цели их существования на земле он не видел.

  Когда он осознал собственное бесплодие - очерствел, потом заметил, что испытывает все меньшую нужду в женщине. Но молодое тело рядом пробуждало желание. Бесплодное, пустое, похотливое, но пробуждало...

  Минутами Чентурионе ненавидел себя.

  Глава 20.

  Сентябрь промелькнул незаметно. Феличиано, по просьбе Амадео Лангирано, помиловал Паоло Корсини и Эмилиано Тодерини, и горожане, восхищенные его великодушием, славили графа на каждом углу. Престарелый Гильельмо Тодерини, готовый, как древний Приам, умолять позволить хотя бы взять тело сына для похорон, получил его живым и потрясённый таким благородством, со слезами припал к руке графа Чентурионе.

  Сам Феличиано благодаря заботам и любви друзей редко оставался в одиночестве, он начал потихоньку заниматься городскими делами, выезжал на охоту с Энрике и Северино, молился с Раймондо, проводил вечера с Амадео Лангирано. Немного пришла в себя и Чечилия, чему немало помогало заботливое внимание супруга. Энрико боготворил жену и не мог на неё наглядеться, обожал все ее причуды, исполнял все прихоти, лелеял, как дитя.

  Но его кроткое благодушие снимало как рукой, едва на глаза ему попадалась дорогая сестрица Бьянка. Мессир Крочиато, если сказать правду, бесился при одном только виде сестры. Причин было несколько. Ему было мучительно стыдно при одной мысли, что именно из его сестрицы предатель Пьетро выудил все нужные сведения, позволившие ненавистным Реканелли пробраться в замок. Не добавляло ему радости и понимание, что если бы не тупое упрямство Бьянки - он породнился бы с Северино Ормани. Несчастное лицо друга в эти месяцы было ему немым укором. К тому же Бьянка категорически отказывалась приходить на обеды и ужины в замке, когда там была Делия ди Лангирано, что тоже в глазах брата чести ей не делало.

  Сестра была бельмом на глазу Энрико и раздражала.

  Сама Бьянка после гибели Пьетро Сордиано померкла и поблекла, стала тише и мрачнее, замкнулась в себе. Долгими часами она вспоминала прошлое, и плакала, при этом неожиданно поняла, сколь мало у нее друзей: к ней никто не приходил и не искал её общества. В замке молодые люди, знавшие о ее любви к Пьетро, теперь избегали ее, она целыми днями не выходила из комнаты, размышляла над словами брата, которые раньше не хотела и слышать, но теперь проступившими столь пугающей правдой.

  Амадео Лангирано, встретив в замке Чечилию, весьма превратно передал ей разговор с её братом. Жалость к несчастному Феличиано смягчила его сердце, он уже не мог осудить его, и, доверившись его словам, сказал, что граф обещал ему устроить жизнь Лучии. Чечилия выслушала его молча. Кивнула. До этого она тайно просила Катарину пропустить её к Лучии, но та покачала головой - граф запретил. Но потом добавила, что девчонка сама не хочет никого видеть. Сидит целыми днями, в Псалтирь уткнется и молчит. Однако кормилица согласилась передать Лучии записку от Чечилии.