Рыцарство

   - Боже упаси, с него дипломат, как с меня Папа Римский.

   - А сам он... Подруги нет?

  Энрико поморщился и отвёл глаза.

   - В замке и женщин-то всего ничего. На дешевое бабье он и взгляда не кинет, а равные... те от него нос воротят.

  Амадео видел, что Энрико помрачнел и чего-то не договаривает.

   - Что так? Собой не урод...

  Энрико сделал большие глаза и подмигнул.

   - Ну, да! Сколько раз я замечал - как какое сборище, турнир ли, вечеринка, праздник ли - если будут пять девиц с нами - все около меня, урода, вертятся, он, как сыч, один сидит...- Энрико улыбнулся, это обстоятельство явно его ничуть не огорчало. - На следующий день обязательно даст мне понять, что я плебей безродный и дерьмо вонючее, вот мухи вокруг и летают. Бьянка однажды его услышала, побелела вся, мне говорит, пошли ему вызов. Какова дурочка? Он мне, говорю, четыре раза жизнь спасал, какой вызов? Да и не пойдет он с плебеем драться.

  Амадео опешил.

   - Господи... да не для того ли тебе надо доказать свое дворянство...

  Энрико расхохотался.

   -Чтобы ему вызов послать? Да ты рехнулся, Амадео! Если удастся доказать, что мой дед во Флоренции, как и многие дворяне, приписался к цеху виноделов, чтоб во власть пролезть да налоги не платить, и что он по отцу дворянин, этим я, конечно, дорогому дружку Северино здорово нос утру, но вызова я ему не пошлю никогда. Нельзя вызвать того, кому жизнью обязан.

  Амадео почувствовал, что его сердце странно сжалось.

   - Ну, а... сестра Раймондо, почему бы Северино к ней не посвататься? Она ему ровня.

   -Делия? Да, ровня, и братец её был бы не против. Но она от него нос воротит, хоть на словах и вежлива. У них, монастырских аристократок, так принято: 'извольте, соблаговолите', я бы просто к чёртовой бабушке послал, а эта скажет: 'Многоуважаемый мессир, не будет ли вам благоугодно направить ваши стопы подальше от этого места, чтобы поприветствовать ближайшую родственницу первого из падших ангелов?'

   - И она ему это говорила? - удивился Амадео, почувствовав, что щеки его розовеют и уши начинают гореть.

  Но Энрико не заметил его волнения.

   - Ему? Нет, он никогда ей не досаждает. Он, кстати... Я недавно заметил... не знаю, как и сказать... показалось, наверное. Быть того не может. Он на прошлом турнире, в Пьяченце, против троих вышел - и смял. А тут, я пригляделся, бабу видит - и стоит чурбан чурбаном. Спесь господская, что ли, высокомерие барское? Чего он так?

  Амадео слушал с каменным лицом. Он знал о застенчивости Северино, тот подлинно всегда маскировал её деланной надменностью, и всегда завидовал легкости отношений Энрико с женщинами, его свободе и раскованности. Но... Он 'не досаждает' чернокудрой Стреге, сказал Крочиато. А кому тогда 'досаждает'? Бьянке? Но об этом не спросил.

  -Он просто застенчив, Энрико, - вяло растолковал Амадео дружку очевидное, думая о другом.

  Тот не понял.

  -Кто?

  -Северино.

  Челюсть Котяры отвалилась.

  -Ты... шутишь? Он, что, девица?

  Амадео махнул рукой и осторожно спросил.

  -А тебе Делия... по душе?

  -Мне? - удивился Крочиато, и пожал плечами, - когда я их с Чечилией из монастыря забирал, мне её ведьмой отрекомендовали. Слишком-де много знает для своих семнадцати. Ну, глупостей от неё и вправду не услышишь, но это не повод на костер отправлять. Чем такой дурой быть, как моя сестрица...- Энрико снова пожал плечами. - А так, на мой вкус, девица она видная.

  Амадео почему-то облегченно вздохнул. Энрико не был влюблен в Делию.

   - А что ты о твоих забавах с Чечилией скажешь?

  Лицо Энрико перекосилось гримасой - не то шутовской, не то болезненной.

   - А что тут скажешь? Я место свое помню - Чечилия дочь графа и сестра друга.

   - Ты влюблён?

  Энрико растянул губы в безрадостной улыбке.

   - Нет. Северино сказал, что я неспособен на это. Значит, не влюблён.

   - А почему неспособен?

   -Потому что я гаер и комедиант, фигляр и скоморох, пустозвон и кривляка, человек неглубокий и поверхностный, бесчувственный и пустой. - Энрико подмигнул Амадео, но без улыбки, - короче, полное дерьмо...

  Амадео улыбнулся. Крочиато в его глазах был человеком приличным, он признавал в нём и честь, и великодушие, и благородство, и сейчас был подлинно заинтригован: зачем человеку внутренне благородному понадобилось заверять своё благородство рескриптом на пергаменте?

  Энрико ушёл, трепещущими руками завернув в бархат драгоценные документы.

  Через час должен был прийти Северино, а пока Амадео обдумывал разговор с Крочиато. Вообще-то Котяра мало изменился: все те же кривлянья и неунывающее веселье. При этом, было очевидно, что он не желает говорить о сокровенном, но это могло означать как то, что Чечилия подлинно свела его с ума, так и то, что на самом деле Энрико понимал, что им просто забавляются. Менее очевидным было скрытое соперничество между ним и Северино, Энрико явно гордился неизменным преимуществом, оказываемым ему женщинами. Вопреки тому, что из них из всех Рико был наименее красив и знатен - он пользовался невероятным успехом у женщин, который завистники были склонны объяснять колдовством. Амадео же казалось, что он постигает тайну этой дьявольской привлекательности друга: Энрико обожал женщин, причём ценил не только постельное упоение, но был романтичен и чист в своём восхищении, умел упиваться красотой и уважал женское достоинство. Он никогда не хвастал победами, ни об одной девице не выразился уничижительно, а светившийся в его глазах искренний восторг столь льстил женщинам, что с ним каждая чувствовала себя королевой.

  Амадео знал и то, что Северино всегда страдал от замечаемого поминутно преимущества Энрико, ибо сам, несмотря на внешнее благообразие, никогда не пользовался успехом, был робок с женщинами, хоть в мужской компании превосходил всех. Но это, как ни странно, не разрушало дружбы Ормани и Крочиато, разве что Северино позволял себе ворчливо-уничижительные замечания в отношении кривляки-Селадона, а Энрико отшучивался и паясничал, не замечая даже прямых оскорблений в свой адрес и игнорируя все злобные выпады Ормани, и помня только благие деяния дружка, подлинно несколько раз вытаскивавшего его из самых дурных передряг - иногда на своей спине.

  Северино появился без опозданий и восковая бледность его лица проступила явственней - он, казалось, был подлинно болен. Они обнялись, Северино в нескольких лаконичных словах рассказал Амадео, что им предпринято: приём работников в замок прекращён, за поваром установлено тайное наблюдение, его люди - три человека - проверяют все, что подается на стол его сиятельства.

  Надо сказать, что сообщение Амадео Лангирано не прошло мимо ушей Энрико Крочиато и Северино Ормани, и оба, уединившись после расставания с Амадео в покоях Северино, обсудили опасность, угрожающую Феличиано. Оба знали братьев Реканелли и ни минуты не считали угрозу пустой.

  После смерти Анджелины Ланди и Амброджо Чентурионе по приказанию молодого графа службы были сокращены, многие вассалы отпущены, бывшие фрейлины виконтессы разъехались по домам, и ныне в замке помимо дюжины слуг и служанок, Энрико Крочиато оставил только истопника, пекаря, мясника, кузнеца, шорника, плотника, двух каменщиков да повара, выходца из Ареццо Мартино Претти, и пару его поварят. Охранял замок Эннаро Меньи, начальник эскорта конников, куда входили шестеро конных стражей - Пьетро Сордиано, Микеле Реджи, Никколо Пассано, мантуанец Руфино Неджио, Теодоро Претти, сын Мартино, и венецианец Урбано Лупарини. Меньи командовал и двумя привратниками - сиенцами Джулио Пини и Сильвио Тантуччи. Самому Энрико Крочиато, казначею и управляющему, помогали писарь Дарио Фабиани, стольник Донато ди Кандия, кравчий Джамбатиста Леркари и камергер Гвидо Навоно.

  Главный ловчий Северино Ормани имел в подчинении ловчих Людовико Бальдиано и Гавино Монтенеро, ему повиновались шталмейстер Луиджи Борго с сокольничим Пьетро Россето. На особом положении в замке была Катарина Пассано - кормилица графа Феличиано, по мнению донны Лоренцы Лангирано - умнейшая женщина, но по мнению весьма многих - старая ведьма.