Страница 60 из 65
А было так. Пришел двоюродный брат Петька Шишкин с бутылкой водки и сказал: давай, Вань, разрядимся. Ваньку особенно упрашивать не надо, тем более в выходной. Дети с сестрой в город уехали купить там кое-что из одежды, жена по своим делам на велосипеде укатила, так что никто не мешал. Вообще-то, была бы дома Клава, жена, значит, глядишь -- и на стол бы сообразила, а то вечно куда-нибудь умотает.
Нет, Ванька знал, что Клава уехала по делу и вины ее в том, что он перепил, конечно, нет, но думал так зло, потому что не на кого было накипевшее излить. Короче, поначалу распили бутылку, что Петька принес, а сколько потом добавили -- трудно сказать, да и что вытворяли не припоминает. Смутно маячило в мозгу, что вроде силой мерились (это у них завсегда бывало), а потом словно топором отрубило. Не помнит, как, словно петухи, с крыши сарая прыгали и как Петр ногу подвернул. Хорошо, что Клава вовремя вернулась да без лишнего шума огородами бабку Меланью привела. Та ногу Петру вправила, и он, в сумерках, укондылял домой. Ванька в это время уже храпел в сенях.
Эх, как бы там ни было, а разговоры по селу поползут, мрачно думал он. Такой уж в деревне народ, слишком любопытный, подобрался; обязательно им кого-нибудь пополоскать надо. А жена станет на нем злость срывать. Чего ж хорошего? Вдобавок ко всему голова раскалывалась и во рту пересохло. "Тьфу ты, чертовка!" -- пнул ногой не ко времени подвернувшуюся курицу.
Но где же бабка Марья? Куда запропастилась? Утром всегда кур кормит, а тут нету. Ванька, на всякий случай, зачерпнул из мешка полведра проса, подошел к плетню и с затаенной надеждой стал ждать ее появления.
Ваньке за сорок. Он рослый и крепкий. Когда спрашивают, как это он смог так хорошо сохраниться, отвечал однозначно -- пораньше вставать и побольше вкалывать. Глаза голубые, чуть навыкате, по ним всегда можно определить Ванькино настроение. Его несколько портили широкий, приплюснутый нос и толстые губы, отчего лицо казалось безразлично-сонным. Но это только казалось, вообще-то он с характером, причем заковыристым.
В это утро Ваньке хотелось побыстрей опохмелиться и прийти в себя. Переминаясь с ноги на ногу, заметил, что дверь со двора у бабки слегка приоткрыта. "Постой-постой, -- замелькало в голове, -- а ведь дверь-то так не случайно... Бабка Марья и Клаве, да и ему, долдону, не раз на сердце жаловалась, даже просила по утрам заглядывать -- жива ли? А он тут с вилами стоит, словно пугало огородное.
С силой воткнув вилы в навозную кучу и прихватив ведро с просом, Ванька чуть не бегом рванул огородом к бабкиному подворью. По дороге думал, что ничего страшного, конечно же, с ней не случилось, что старушка она еще крепкая, ну, может, малость прихворнула, так это с кем не бывает. А ему она обрадуется. Скажет, как же ты, Ваня, вовремя подоспел! Обязательно даст похмелиться, -- у нее всегда на такой случай бутылочка в серванте припасена, -- а потом расскажет, что они с Петром вчера вытворяли. Это у нее здорово получается, как начнет -- заслушаешься. А потом, покачав головой, вздохнет: "Эх, Ваня-Ваня, ну чего вы с Клавой дурью маетесь? Чего вам только не хватает? Двух деток вырастили -- дай Бог всем таких. -- И с печалью в голосе добавит: -- Мне бы вернуть своего муженька, я не то, что кричать -- слова бранного ему б не сказала! А вы все цапаетесь, цапаетесь, даже материтесь. И как только не надоест? Вот поговорю с Клавой, все ей начистоту выложу, скажу как жене к мужу надо было относиться..."
Ваньке такие разговоры -- сплошное удовольствие. Правда, потом она и ему выговорит, чтоб нос не больно-то задирал, посоветует иной раз смолчать и не лезть на рожон, так как у жены нервы тоже не железные... А кстати, Клава до замужества с бабкиным сыном Виктором любовь крутила. Но тот женился на другой и в город жить перебрался. Тогда-то Клава и вышла за Ваньку да стала жить с бабкой по-соседству. О том, что было у них с Виктором, помалкивает, а сам он с расспросами не пристает. Бабке же помогают: то молочка или творожка занесут, а то и пообедать либо поужинать пригласят. Да мало ли какие проблемы по-соседски возникают.
...Дверь со двора была чуть приоткрыта. Раньше в сенях кроме небольшого дощатого сундука, стеклянных банок с вареньями и крупами да висевших на стенах пучков высушенной лекарственной травы ничего не было. Теперь все позаставлено мебелью, что сын Михаил недавно в подарок матери привез. Себе, выходит, купил новую, а старую ей отдал, чтоб мать по-городскому избу обставила. Но обставляться бабка Марья решила после побелки и со дня на день ждала приезда невестки.
Уличная дверь была закрыта на щеколду -- значит, хозяйка никуда не отлучалась, подумал Ванька. Ну а во дворе он бы ее сразу увидел. Постучал в дверь, никто не ответил, постучал громче -- опять тишина. Поставив ведро на пол, вошел в избу и нерешительно остановился у порога. Окна были плотно зашторены, лишь окно с улицы наполовину приоткрыто. Наконец, кое-как разглядел на неразобранной кровати бабку. Она лежала на спине, в новой кофте, черной юбке и темных, еще не ношенных тапках, -- старые заметил он, стояли на полу. Руки у бабки сложены на груди, между пальцев зажата тонкая свечка. Было так тихо, что Ванька слышал, как гулко билось собственное сердце, как стучало в висках, да и от сухости вдруг что-то засвистело в горле. Хотел подойти ближе к кровати, но, поглядев на свои грязные сапоги, не стал.
Несколько раз осторожно и даже как-то боязливо позвал:
-- Баба Марья, а, баба Марья! -- В ответ звенящая тишина и нежилая прохлада. У бабки, сколько он помнит, всегда в избе было прохладно. Это и понятно -- печь топила редко, тем более летом. Да и много ли еды одной надо? А в голове билась мысль: "Неужто померла?! Вот так, раз-два -- и насовсем отмаялась? Нет, не может быть... На здоровье ж почти не жаловалась. Только недавно стала говорить, что сердце покалывает, и просила по утрам заходить. Боялась, что соседи вовремя о смерти ее не узнают, потому и дверь оставляла открытой...
Так, так, -- пытаясь сосредоточиться, думал Ванька, -- и чего же теперь делать? Одному-то, пожалуй, в такой обстановочке не тово да и на работу уже пора... Хотя какая работа -- человек же помер!.. Внутренний голос подсказывал, что первым делом надо отправить телеграммы сынам, Михаилу и Виктору, а потом уж все остальное...
Помнится, бабка говорила, что адреса и текст телеграмм будут лежать на столе в конверте. Осторожно, чтобы не замарать пол, подошел, забрал конверт...
Да, смерть бабки нарушила все его "планы". Ванька даже на какое-то время позабыл, зачем к ней шел и, только выйдя из избы, вспомнил, что надо б похмелиться. Голова болела по-прежнему, во рту было до невозможности сухо, губы слипались. Пробираясь к серванту, зацепил ногой ведро с просом. Взяв его, поспешно вышел во двор и полукругом рассыпал просо возле курятника, после чего выпустил кур. Увидев на земле бабкину чашку, поставил ее в курятник.
Вернувшись в сени, достал из серванта бутылку водки, налил в стакан, какое-то время подержал его перед собой, потом, морщясь, выпил. Заесть было нечем, а в избу возвращаться не хотелось. Только теперь подумал, что пить-то, наверное, и не следовало, так как придется ехать на мотоцикле и можно чего доброго, нарваться на гаишника или участкового. Но тут же сам себя успокоил в особой важности последней бабкиной просьбы. Как ее не выполнить? Да и у милиции должно быть человеческое понятие!.. Голову чуть-чуть отпустило, в животе приятно теплело, настроение поднималось. А думок сколько разных появилось!.. Взять хотя бы те же мозолящие душу мысли о жене. Ну зачем она утром так на него наорала? Всю жизнь человек в навозе, со скотиной, каждый божий день -- приготовь -- накорми -- вычисти, и снова, и снова... Ну подурачились вчера с Петром, и что? А она -- ты не человек, скотина! Ну даешь, женушка! Зато теперь, вот как узнает, что бабка померла, точно одумается. "Вань, -- скажет, -- как жить-то станем?" Да-да, Клавдия, когда тебе тяжко, ты сразу соображаешь что к чему...