Не бросайте бескрылок

...Посиделка по случаю приезда Тамары с внуками не получилась: какое уж тут веселье. Упрямую Валентину еле уговорили ложиться на операцию. Антон пообещал завтра же заехать за ней и отвезти в больницу.

XIV

Антон боялся, что перед отъездом в больницу сестра расклеится и даст волю слезам. Как же, дочь с внуками приехали погостить, а тут в срочном порядке укладывают на операцию. Характер-то у нее порой бывал непредсказуем.

К дому на тихой улочке Антон подъехал чуть раньше назначенного времени: опаздывать не любил, полагал и в этот раз, что сестра должна собраться без спешки. Все было так, да не так. Когда вошел в дом, семья сидела в сборе. Егор и дети хмурые, молчаливые, а Валентина хотя и кисло, но улыбалась и что-то им для поднятия настроения рассказывала, отчего они еще больше мрачнели.

-- Какие же вы, братцы, скучные, пасмурные, будто в космос лететь собрались, -- заметил Антон.

-- Уж лучше бы в космос смотать, -- ледяным голосом прогудел Егор.

-- Чего так?

-- Вроде сам не знаешь.

-- Хоть ты, Егор, тоску не нагоняй, -- заметила Валентина. -- Подумаешь -- операция, сколько их поделали и еще поделают и, слава Богу, живут же. -- Валентина говорила так, потому что не знала о всей каверзности болезни, а муж и дети знали и потому мучились.

-- Верно, -- говорит сестра. -- Тут поддержка нужна, а не хныканье. Хороший настрой перед операцией для нее много значит. Верно говорю, -- обратился Антон к пригорюнившимся племянницам. Те завздыхали, зашевелились, но дипломатично промолчали.

-- Вот и я такого же мнения, -- сказал Антон, посчитав их молчание согласием.

-- Ну, что, брат, пора ехать, -- сказала Валентина поникшим голосом и поднялась с дивана. -- Что бестолку сидеть, да и все уже обговорили.

-- Нет, перед дорогой малость посидим и помолчим -- так положено. -- Сели, помолчали, потом неохотно засобирались к выходу. Выйдя за калитку, Антон взял у сестры сумку, и положил в машину, затем приоткрыл переднюю дверцу "Жигулей". Прощание было тягостным, но Валентина и тут себя держала молодцом. А вот Егор и дочери -- всплакнули, особенно расплакалась Лена. Егор, обняв жену и, словно стыдясь своих слез, негромко говорил:

-- Ты за нас голову дюже не ломай, поняла?

-- Поняла, поняла, только чего это вы все расхныкались. Прямо хоть самой реви... -- Подошла к Лене, обняла, прижала, стала успокаивать.

-- Все, все, довольно эмоций, -- засуетился Антон и быстро усадил сестру в машину, потом сел сам и, прощально посигналив, тронулся в сторону окружной дороги. Когда выехали за город (больница находилась в десяти километрах от областного центра), Антон, посмотрев на сестру, довольно сказал:

-- Ты просто молодец, Валюша!

-- О чем это, брат?

-- Думал плакать начнешь...

Лицо Валентины показалось Антону дома бледно-желтым, губы посиневшими, а глаза замутненными страданием и болью. Жаль стало ее. Теперь же более пристально посмотрев на сестру, заметил, что лицо немного порозовело и даже успокоилось. Она морщила лоб, вспоминая и вороша недавние минуты прощания.

-- Не пойму, почему все нюни распустили, будто им, а не мне под нож ложиться?

-- Волнуются, ты же для них -- все... Вот и переживают. И не только они, -- добавил Антон с намеком.

-- Даже Егор всплакнул, а ведь из него слезу не вышибешь. Тут же вспомнила, как он назвал ее Валюхой-горюхой, и просил не переживать.

-- Ну какая я, брат, горюха?

-- Никакая, -- добродушно ответил Антон. -- Ты гордая, сильная, нашей породы.

-- Да ладно, скажешь тоже -- сильная. Самая, что ни на есть обычная и, к тому же, больная.

-- Слушай, а чего ты только одну Лену целовала? Трогательно со стороны это выглядело.

-- Ну как не поймешь -- у Тамары семья, муж, дети -- там если что, все будет нормально, Егор тоже не пропадет, а вот Лена -- не замужем и на работу не устроена. Согласись, что с матерью ей было бы легче.

-- Кончай себя хоронить.

-- А я и не хороню, но ведь могу и не проснуться, всякое бывает.

-- Чушь несусветная, выбрось из головы.

У Антона с Валентиной разговоры иногда кончались спором, но друг друга они не обижали и долго не сердились.

Машина свернула налево, проехала через КПП областной больницы и запетляла среди множества больничных корпусов и других строений. Остановились с тыльной стороны огромного десятиэтажного корпуса. Вошли в приемное отделение. Антон поговорил с дежурившей медсестрой, та, кивнув головой, попросила Валентину пройти с ней в соседнюю комнату и переодеться. Вскоре они вышли: сестра уже была в больничной одежде, вид усталый, но не обреченный. Передав Антону сумку с одеждой, сказала:

-- Все, брат, пойду. -- А у самой слезы на глазах -- не стерпела в последний момент, а может, так и лучше...

-- Так я пойду, брат, -- повторила она. А сама стоит, смотрит на него и не уходит. По глазам видно, что не хочет в больнице оставаться.

-- Кажется, и в самом деле пора, -- вздохнула она и прильнула к нему. Антон обнял сестру, прижал к груди. Сочувственно, но как можно бодрей напомнил: -- Не забывай, мы всегда с тобой, мы рядом, я договорюсь, что Леночка будет около тебя дежурить. Поняла?

-- А разве это можно?

-- Какая разница, где практику проходить. Только прошу -- духом не падай, -- напутствовал Антон сестру вдогонку.

"Хорошо советовать, а каково ей", -- подумал чуть позже, садясь в машину. Задумался. Ему надо было еще многое успеть сделать: обговорить по Лене, известить Егора с Тамарой, ну и вернуться в больницу, чтобы продолжить свой курс лечения. За эти два дня Антон почувствовал, как резко подскочило у самого давление.

Развернув машину, стал выезжать на трассу. С хирургом решил не встречаться. Зачем, если все обговорено с главврачом. Тот обещал, что оперировать будет опытный хирург. Такая встреча была бы лишней. Сейчас надо будет заехать в медтехникум и договориться по разрешению дежурства у матери Лены, потом успокоить Егора с детьми и ждать, ждать результатов операции. Дай Бог, чтобы она прошла удачно. Все, что можно было сделать -- сделал.

XV

После наркоза, первое, что Валентина почувствовала, это тупую боль в животе: не трепыхнуться, не шевельнуться. В себя пришла не сразу. Кое-как приоткрыв слезящиеся веки, тут же смыкала их и забывалась. Мешала дышать трубка в носоглотке и, к тому же, страшно хотелось пить.

Врач предупреждал, что после операции будет мучить жажда, но сразу пить давать нельзя и придется потерпеть. Заработала мысль, выхватывая то одну, то другую предоперационные картинки. Они разные и в голове не задерживались.

-- Да-а, вздохнула с тяжелым облегчением, наконец-то, самое страшное позади. Дома, что операция прошла, еще не знают. Стоп, стоп, а может, страшное только начинается? Неужели будет так, как говорили женщины из соседней палаты? Рак неизлечим, утверждали они, потому как его трудно вовремя заметить, а значит, успеть вовремя прооперироваться. Это невозможно. Кто бы об этом подсказал? Никто. В больницу-то сходить некогда.

"Теперь я инвалид, -- размышляла Валентина, -- а пожить ой как хочется, потому как детей и внуков люблю. Как же они без меня"? На глаза навернулись слезы.

Пошевелиться нельзя, руки и ноги будто не свои -- онемели. Но это пройдет, успокоила себя, а пока полежит как деревянная колода. Вообще-то можно начинать шевелить пальцами. Попробовала -- получилось. Врач еще говорил, что после операции надо будет больше двигаться и она начнет это делать.

Вспомнилась сумбурная, в целых шесть дней, предоперационная колгота. С ума можно было сойти. Только и думала, когда начнут резать: сегодня или завтра? Хирург сразу понравился, а уж она по глазам могла определять -- хороший перед ней человек или плохой. Николаю Петровичу под сорок. Какие умные и внимательные у него глаза, а как участливо и по-доброму с ней разговаривал. Не называл больной, а только уважительно, по имени -- отчеству. Как только всех запоминал, ведь сколько больных? Беседы с ним успокаивали. Когда привезли на операцию спросил: