Не бросайте бескрылок

-- Ты это, -- спросил Егор жену перед уходом, -- сегодня к Мишке-то собираешься?

-- Схожу, схожу, но попозже, как с делами поуправлюсь. -- Валентина еще вчера решила навестить Михаила. Если в больницу положат, тогда поздно будет.

-- Не задерживайся и это -- без слез, -- предупредил жену Егор.

-- Зачем же плакать? Ему и без моих слез сейчас, поди, тошно.

-- Я просто предупредил, а то вчерась твой вид был дюже паршивый. Тебя такой я никогда не видал, -- сказал Егор и покряхтел.

-- Ладно, Егор, больше не буду, -- примирительно сказала Валентина. Вести с мужем разговор на эту тему у нее желания не было, а рассказывать, отчего была так расстроена, тоже не хотела. Егор кивнул жене головой и вышел на улицу.

К Михаилу Валентина поехала после обеда. Перед этим пошла на рынок и купила фруктов. Идя к остановке, думала, что вечером надо б было написать письмо Тамаре и временно отложить ее приезд. Если вдруг положат, то какой это будет отдых у дочери с внуками? А может, Антону что-то все-таки удастся сделать? При мысли о больнице на душе стало тревожно: как же все быстро изменилось. Но, отбросив мысли о больнице, подумала, как вести себя с Мишей: говорить или не говорить о смерти Наташи? Его-то зачем расстраивать? Решила так: если спросит -- скажет, а не спросит, то и говорить не будет. О себе ему голову забивать тоже не станет. Он и без того плох. Вчера предложила мужу вместе к нему поехать -- отказался. Не любит на больных смотреть, вспомнила его уклончивый ответ. Ей, значит, можно смотреть, а ему нельзя. Ясно, что -- отговорка. Просто нервничать не хочет. Странным иногда муженек бывает, довольно странным.

Об этом и многом другом Валентина думала, когда ехала троллейбусом с правого берега города на левый. Прижавшись в заднем углу вагона и не обращая внимания на толкотню, провожала взглядом через заднее стекло скверы и рядки голых деревьев, дома и улицы.

Вот и знакомый девятиэтажный дом, своим фасадом выходящий на водохранилище. Тихо и уютно. Она нажала на кнопку лифта и поднялась на пятый этаж. На звонок долго никто не отвечал. Хотела уж спускаться вниз, полагая, что, возможно, Михаила положили в больницу, но тут обостренным слухом из-за двери еле уловила:

-- Кто там? -- Это был не голос, а скорее стон человека. Ответила. Пока Михаил возился с замком, успела подумать, что жена, наверное, на работе, дети разъехались, а он лежал и подняться с постели ему было нелегко. Увидев Михаила, мысленно ужаснулась -- как же он сильно изменился: желтое, без единой кровинки лицо, отсутствующий взгляд и затаившаяся в глазах боль обреченного на смерть человека. Михаила пошатывало, и он прислонился к стене. Увидев Валентину, попытался улыбнуться, потом усталым голосом пригласил пройти. Повернувшись, нетвердой, пошатывающейся походкой пошел к дивану. Извинился, что ему неможется и что лучше, если он приляжет, а она, "елочки зеленые" (любимые слова Миши), пусть посидит с ним рядышком.

"И зачем пришла", -- подумала Валентина, понимая, что ему сейчас не до нее. Но Миша даже намека не сделал, что заявилась не вовремя. "Вот такой он терпеливый и душевный. У него, сколько помнит, слова только добрые, не обидные, как бы плохо ни было, не накричит, не вспылит".

-- Я кое-чего тебе принесла, -- сказала Валентина и нагнулась к приставленной сумке.

-- Лишнее, -- придержал Михаил ее руку, устало добавив: -- Жена скоро вернется, а я вот лежу и лежу. -- Какое-то время помолчал, потом спросил тихо, еле слышно:

-- Как вы там?

-- Дочь с внуками сулится приехать, а Егор на пенсию собирается уходить. Говорю, давай сотки возьмем да домик поставим -- все детям будет где отдохнуть. Не хочет, говорит, что поизносился. Пусть, мол, дети сами об этом подумают.

-- Может и так, чего последнее здоровье гробить, -- прошептал Михаил.

-- Сам-то своим построил, сказывал, что не дача, а мечта. А у нас -- три сотки, чего с них возьмешь? -- Разговор о даче и земле для Валентины любимый конек. Искала у Михаила поддержки, а тот слушал как-то отрешенно. Но вот припухшие веки дрогнули:

-- Извини, отключился, бывает. Если повторится -- потерпи. -- Болезненно улыбнувшись, добавил: -- Построился, говоришь? А что толку? Сын на Камчатке, дочь в Москве. Для кого только старался?

-- Прости, Миша, не подумала.

-- Да ладно, я ведь и правда в дачу душу вложил. Если встану на ноги -- свожу показать. Даже водоемчик с рыбкой есть... Думал, вместе жить станем, а не получается. Жену прошу меня там похоронить, все, может, чаще приезжать станут.

-- Никак помирать собрался? Не рано ли? -- воскликнула Валентина.

-- Может и рано, -- вздохнул Михаил. -- Только вот на этой самой постели в моем положении о чем не подумаешь. Знаешь, село наше стало сниться: детство, как у речки собирались, такие наивные были, вроде вчера. Да-а! Егор-то знает, что ко мне поехала?

-- Знает, сказала.

-- Не ревнует?

-- Есть немного.

-- Ей-Богу, смешно, ко мне и ревновать! Какой же я теперь ухажер? Тут впору хоть руки накладывай. Растолкуй ему.

-- При случае растолкую. Только зачем руки-то накладывать? Мужик ты терпеливый -- потерпи.

-- Ясно, что потерплю. Но другой раз подумаю о смерти и вроде как не страшно умирать-то. Сколько людей поумирало и среди них немало близких, родных. Ведь витает же где-то их дух, ждут же, наверное, знают, когда кто из нас Богу преставится? -- Михаил говорил и чему-то улыбался.

-- Зачем ты так, зачем? Пожить надо в радость детям, внукам.

-- Это ты хорошо сказала, что в радость детям и внукам. Поживу, значит, сколько судьбой отмерено! Облучать скоро вновь будут, может, и не все еще потеряно. А другие мысли в голову все же лезут. Жаль, что смерть за деньги не продается. Собрал бы все наличные, занял, если не хватило, и купил какую надо. Для приличной смерти можно и раскошелиться. Нет же, не купишь. Она, старая карга, сама, когда и кого надо разыщет. Небось, опять подумаешь, что чепуху несу? А что делать, если глупые мысли одолевают. Я тот самый молоточек, что по голове меня тюкнул, сто раз проклял. Надо же было ему выпасть из кармана бригадирской ветровки и шлепнуть меня по голове именно тогда, когда я снял каску? Дикое стечение обстоятельств. Теперь вот аукается. Э-эх, елочки зеленые... Видно в самом деле судьба такая.

-- Не хандри, Миша, не надо, пришла дух поднять, а ты жалобишь. Думаешь, не понимаю? Сама считала, что износа не будет... А о молотке забудь, выбрось из головы.

-- Все, все, молчу, давай лучше о чем-нибудь другом потолкуем!  Ага, вспомнил: "Все боли и беды у человека от нервов, только одна -- от любви". Скажи, как здорово подмечено?

-- Не надо и об этом.

-- Это почему не надо? -- переспросил Михаил и добродушно поглядел на Валентину. -- От любви, понимаешь?

Валентина не хотела раскрывать Михаилу свою сердечную тайну, да и зачем? Столько лет прошло. И все же решилась. Возможно потому, что он теперь болен и неизвестно сколько протянет, а если так, то должен знать о ее к нему любви. Запоздалое, правда, признание, смешно конечно, но может быть это хоть как-то ему поможет.

-- Ведь я, Миша, тебя любила и люблю посейчас, -- сказала тихо, будто боясь, что кто-то услышит. -- Страдала, и если честно, то ругала, особенно когда написал, что решай как хочешь. Егор тогда посватался и не отставал. Думала, приедешь...

Михаил вначале словно не понял, о чем она ему говорит, потом лицо его вздрогнуло, полоски бровей сомкнулись к переносью и тут же взметнулись вверх, а сам он виновато, как мальчишка, захлопал глазами.

-- Зеленый был, -- ответил тягуче. -- Все заветную мечту хотел где-то далеко-далеко ухватить. А мечта, оказывается, рядом была.

Михаил даже голову с подушки приподнял, потом, виновато постучав себя пальцем по лбу, пробормотал:

-- Не грусти, Валюш, видишь, как у меня к концу погано сложилось. С Егором-то, выходит, тебе надежней?

-- Ты, Миша, прости, но не сказать тебе не могла. Пойми и прости.