Огненные версты

— Зачем же в самое пекло? Такое путешествие очень рискованно.

Михаил Львов вместе со мной поднимается на крышу дома, пристально оглядывает поле боя. Потом просится к танкистам:

— Хочу людей видеть непосредственно в бою.

Я отговариваю. Львов, натянув на голову шапку, спустился вниз.

— Раненых несут, я к ним. А к вам еще вернусь.

Мне видно, как поэт наклонился над раненым, оттеснил санинструктора Тамару Костину и понес с солдатом носилки. А спустя минут пятнадцать-двадцать спецкор с автоматом в руках уже сидел на броне танка старшего лейтенанта М. Ф. Коротеева.

Поэт М. Львов читает свои стихи разведчикам. Слева направо: А. Соколов, Г. Толкачев, В. Тимофеев.

К вечеру, когда ослабли атаки немцев, Михаил Львов зашел в штаб.

— Больно ты храбр, корреспондент. Зачем на передовую убежал?

Львов с любопытством смотрит на меня:

— Вы же не возражали. — Он присел возле разведчиков, о чем-то толкуя. До меня доносятся отрывки разговора. Соколов, улыбаясь, говорит:

— Ходим к немцам, для нас это привычное дело. Приволокли «языка». Что же тут героического?

Спецкор тянется к блокноту. Соколов с трудом стягивает раскисший сапог:

— Вы уж простите, посушиться надо.

У штабного домика собралась группа солдат и сержантов. Возле вырытой могилы на плащ-накидках лежат четыре обгорелых трупа. Бойцы, обнажив головы, застыли в тягостном молчании. Подполковник Богомолов со скорбью в душе говорил о погибших танкистах.

Всхлипнул капитан Чирков, подался вперед:

— Товарищи, я не могу сейчас говорить. Я потерял лучшего друга, Яхнина, с которым вместе учился в Магнитогорске. Он сегодня всю ночь не спал, волновался за нас всех и привез нам боеприпасы. Поспешил нам на помощь и погиб.

Капитан повернулся к танкистам и крикнул:

— Смерть немецким захватчикам! Огонь!

Танк Акиншина послал в сторону леса один за другим три снаряда. Всполохи озарили вечерние сумерки. Снаряды точно легли в расположении немцев.

Когда стемнело, мы вынуждены были все имеющиеся в наличии резервы выдвинуть к реке Гнезне. За счет роты управления пополнили подразделения батальона автоматчиков, на наиболее угрожаемых участках поставили танки первого и третьего батальонов.

— А если немцы атакуют нас с запада, чем сможем помочь Федорову? — спросил меня майор Кришталь.

— Пока ничем, пусть рассчитывают на свои силы.

В подразделениях я встречался с политработниками, активистами. Говорил с солдатами. И как нам ни было трудно, воины уверенно отвечали:

— Выстоим, товарищ подполковник. Романувку ни за что не сдадим.

Лишь поздно вечером возвратился в штаб. Снял разбухшие сырые сапоги, выжал мокрые портянки. Хотел немного вздремнуть. Но едва прилег, как в штаб вошел дежурный радист старший сержант Виктор Колчин.

— Комкор вас просит, — сказал он.

Генерал Е. Е. Белов сообщил, что штаб корпуса и 29-я Унечская мотострелковая бригада выдвигаются для сосредоточения в районе Романуво Село. Я сказал, что мы с трудом сдерживаем бешеный натиск фашистских головорезов. Генерал приказал держаться до последнего. Просить подкрепления? Ведь нам уже обещали, но пока подвезли лишь боеприпасы. Рация уже молчала.

Я возвратился в подвал. Никто не спит. Молча сидит начальник штаба подполковник Я. М. Баранов. Начальник политотдела подполковник М. А. Богомолов выливает из сапог воду, беспрерывно дымит папиросой капитан И. П. Гаськов, над картой склонился офицер Валеев. Молчание. У Богомолова расстегнут полушубок. Густая прядь волос небрежно спала на выпуклый лоб. Он только что вернулся из подразделения. Был у артиллеристов, минометчиков, мотострелков.

— Успокоился немец, — отряхивая мокрую портянку, нарушает молчание Богомолов. — Только надолго ли? — Он придвигается поближе к огню, и теперь мне хорошо видно его лицо. Богомолов осунулся, глаза запали. Ему, как и всем нам, подчас рискуя жизнью, в эти дни приходится много бывать в ротах и на батареях.

Меня одолел сон. Поспать, однако, долго не пришлось. На рассвете немцы открыли сильный ружейно-пулеметный огонь. Завязалась перестрелка. Мы ожидали, что гитлеровцы вот-вот пойдут на нас. Прошел час, второй. Взошло солнце, и день обещал быть погожим, не дождливым. Но немцы прекратили огонь. Стрельба также неожиданно стихла, как и началась.

Гитлеровцы ведут себя загадочно. Интересно, что они замышляют? То, что они попытаются ворваться в Романувку, мы не сомневались. А вот когда — через час, к вечеру, ночью — не знали. Не мог этого нам сказать и пленный. Он все мычал себе под нос: «Гитлер капут, Германия капут». Наш переводчик, отважный разведчик Кочемазов, так и не смог от него ничего добиться.

В бинокль хорошо видно движение в лесу и на опушке. Вероятно, немцы подтягивали силы, готовились для решающего удара.

К обеду фашисты вновь оживились. Они начали по селу вести методический огонь из тяжелых шестиствольных минометов. В отдельных местах вспыхнул пожар. Загорелись хаты. Дымом заволокло улицы. Челябинцы бросились тушить пожар.

Вдруг раздались залпы вражеских батарей. На опушке леса появились небольшие группы гитлеровцев. Что-то выкрикивая, они где перебежками, а где ползком продвигались вперед. Перед фронтом атакующих появилась стена заградительного огня. Наши танкисты и артиллеристы ударили дружно, согласованно. Фашисты залегли, начали пятиться назад, отвечая огнем из пулеметов и автоматов.

Я подбежал к минометчикам. На разостланных плащ-накидках рядком уложены мины, на хвостовых оперениях белеют мешочки с порохом — дополнительные заряды. Сунцов, прильнув к стереотрубе, неотрывно следит за противником. Он пока не открывает огонь — экономит боеприпасы. Я приказал:

— Дайте беглый огонь по опушке!

Старший лейтенант Сунцов взглянул на записи:

— По отступающей пехоте, — раздался его охрипший голос.

На опушке леса заплясали разрывы мин. Немцы, оказавшись в огневом мешке, заметались. И тут их настиг огонь наших пулеметчиков.

Атака захлебнулась, перестрелка прекратилась. Опушка леса опустела, валялись лишь трупы гитлеровцев. Стало необычно тихо.

— Надо разведать лес, — решили мы в штабе.

День был на исходе. Выделенный в разведку взвод офицера Ермакова из батальона Приходько и группа разведчиков во главе с лейтенантом Дмитрюком переправились вброд на противоположный берег речушки. Мотострелки скрытно передвигались по полю. Прошли сто, двести метров. Фашисты молчат. Разведчики взбежали на бугор. И тут немцы дали о себе знать: они открыли огонь из минометов.

Младший лейтенант повел взвод назад к речке. Отход смельчаков мы прикрыли огнем из танков. Возвратился Ермаков, доложил:

— В лесу много немцев. В бинокль с бугорка была хорошо видна пехота и легкие орудия.

Особых потерь взвод не понес. Ранило трех — командира отделения сержанта Степанова, автоматчика Петина и пулеметчика Гуменюка. Санинструктор Тамара Костина перевязала раненых и отправила в бригадный медсанвзвод к капитану Кириллову.

Мы получили хорошие сведения: немцы по-прежнему в лесу и надо быть начеку.

Наступила темная ночь, какие бывают на Украине в марте. Промозглая сырость пробирает до костей. Я с начальником штаба стою возле моего танка. Кругом тихо-тихо. И вдруг в нескольких местах вспыхнули языки пламени, раздались пулеметные и автоматные очереди. Улицы прошили трассы пуль. По звуку узнаю: бьет немецкий пулемет.

— Откуда немцы? Что случилось? — спрашиваю по рации у комбатов.

Вскоре все прояснилось. Немцы скрытно обошли наш левый фланг, оседлали шоссейную дорогу Проскуров — Тернополь, а затем ворвались в село. И вот идет бой, жестокий, напряженный. Со всех сторон раздаются выстрелы. Взвод коммуниста младшего лейтенанта Митько вступил в рукопашную. Его помощник старший сержант Кельмензон прикладом уложил двух немцев, автоматными очередями свалил еще нескольких фашистов.