Противостояние

В нижнем ящике письменного стола Бейкера Ник нашел кобуру с револьвером сорок пятого калибра и после некоторого колебания надел ее на ремень. Глядя вниз, на рукоятку с деревянными боковинами, прижимающуюся к его костлявому бедру, он казался себе смешным, но тяжесть револьвера подбадривала.

Во второй половине дня двадцать третьего июня он вошел в камеру Винса и положил ему на лоб, грудь и шею по пакету со льдом. Винс открыл глаза и посмотрел на Ника с такой молчаливой и отчаянной просьбой о помощи, что Нику внезапно захотелось что-нибудь сказать ему – то же желание не отпускало его и теперь, двумя днями позже, с миссис Бейкер – слова, которые могли принести хотя бы секундное облегчение. Наверное, хватило бы: «Все будет хорошо», – или: «Я думаю, температура начинает спадать».

Пока он заботился о Винсе, Билли и Майк кричали на него. Когда он наклонялся над Винсом, это не имело значения, но всякий раз, поднимая голову, он видел их испуганные лица, губы, с которых, казалось, готовы были сорваться слова: «Пожалуйста, выпусти нас». Ник старался держаться подальше от них. Он прожил на свете достаточно долго, чтобы знать, что паника делает людей опасными.

В этот день он мотался взад-вперед по практически пустым улицам Шойо, всякий раз ожидая найти труп Винса Хогана в одной конечной точке своего маршрута или Джейн Бейкер в другой. Высматривал машину доктора Соумса, но она так и не появилась. Несколько магазинов по-прежнему работали, и заправочная станция «Тексако» тоже, однако Ник все более убеждался в том, что город пустеет. Люди уходили по лесным тропам и лесовозным дорогам, возможно, даже по руслу реки Шойо, которая протекала через Смакоувер, поднимаясь к городу Маунт-Холли. Ник не сомневался, что с наступлением темноты поток беженцев только увеличится.

Сразу же после захода солнца он пришел к Бейкерам и увидел, что Джейн, неловко передвигаясь по кухне в банном халате, заваривает чай. Она с благодарностью посмотрела на него, и он заметил, что жар у нее спал.

– Я хочу поблагодарить тебя за то, что ты ухаживал за мной, – сказала она ровным, спокойным голосом. – Я чувствую себя гораздо лучше. Хочешь чашечку чая? – И расплакалась.

Он подошел в ней, опасаясь, что она может потерять сознание и упасть на горячую плиту.

Она взяла его за руку, чтобы устоять на ногах, и положила голову ему на грудь. Темные волосы падали на светло-синий халат.

– Джонни, – позвала она в сумрак кухни. – Бедный мой Джонни.

«Если б я только мог говорить», – тоскливо подумал Ник. Но он мог только покрепче обнять ее и подвести к столу.

Чай…

Он указал на себя и усадил ее на стул.

– Ладно, – кивнула она. – Мне действительно лучше. На удивление хорошо. Это просто… просто… – Она закрыла лицо руками.

Он налил горячего чая и поставил чашки на стол. Некоторое время они пили в молчании. Она держала чашку двумя руками, словно маленький ребенок. Наконец опустила ее на стол и спросила:

– Многие в городе больны, Ник?

Точно не знаю, написал он. Но дела чертовски плохи.

– Ты видел доктора?

Последний раз – утром.

– Эм выбьется из сил, если не будет осторожен, – покачала головой Джейн. – Но ведь он будет осторожен, правда, Ник? Не выбьется из сил?

Ник кивнул и попытался улыбнуться.

– А что с арестованными Джона? Дорожная полиция их забрала?

Нет, написал Ник. Хоган очень болен. Я делаю что могу. Другие хотят, чтобы я их отпустил до того, как Хоган их заразит.

– Не выпускай их! – воскликнула она. – Надеюсь, ты об этом не думаешь?

Нет, написал Ник, а мгновение спустя добавил: Вам надо снова лечь в постель. Вам нужен отдых.

Она улыбнулась ему. Ник заметил темные припухлости под ее нижней челюстью с обеих сторон подбородка и усомнился в том, что худшее для нее позади.

– Да. Просплю не меньше суток. Это, наверное, неправильно: я сплю, а Джон мертв… Мне просто не верится, знаешь ли. Постоянно приходится напоминать себе об этом. – Он сжал ее руку. Она чуть улыбнулась. – Со временем, может быть, появится что-то другое, ради чего стоит жить. Ты отнес арестованным ужин, Ник?

Ник покачал головой.

– Обязательно надо это сделать. Почему бы тебе не взять машину Джона?

Я не умею водить, написал Ник. Спасибо. Я пройдусь до стоянки грузовиков. Это недалеко. Зайду к вам утром, если не возражаете.

– Нет, – ответила она. – Прекрасно.

Он поднялся и строго указал на чашку с чаем.

– До последней капли, – пообещала она.

Он уже открывал сетчатую дверь, когда почувствовал осторожное прикосновение к рукаву.

– Джон… – Она замолчала. Потом заставила себя продолжить: – Я надеюсь… они отвезли его в морг Кертиса. Оттуда провожали в последний путь родителей Джона и моих. Думаешь, они его взяли?

Ник кивнул. По ее щекам покатились слезы, и она вновь зарыдала.

Из дома Бейкеров Ник прямиком отправился на стоянку грузовиков. Увидел в окне покосившуюся табличку «ЗАКРЫТО». Обошел кафе-закусочную. Позади стоял кемпер, запертый и темный. Никто не откликнулся на стук. Ник подумал, что в сложившихся обстоятельствах у него есть полное право взломать дверь в кафе – в копилке шерифа хватит денег, чтобы оплатить ущерб.

Он разбил стеклянную панель рядом с замком и отпер входную дверь. Помещение пугало даже с включенным светом: молчаливый и темный музыкальный автомат, бильярдный стол и игральные автоматы пустуют, за столами никого, гриль закрыт.

Ник прошел на кухню, поджарил на газовой плите несколько гамбургеров и положил их в мешок. К ним добавил бутылку молока и половину яблочного пирога, который стоял на прилавке под стеклянным колпаком. Потом пошел в тюрьму, оставив на прилавке записку, объясняющую, кто вломился в кафе и с какой целью.

Винс Хоган умер. Он лежал на полу камеры среди тающего льда и мокрых полотенец. Перед смертью Хоган расцарапал себе шею, словно сопротивляясь невидимому душителю. На кончиках его пальцев запеклась кровь. Над ним кружились мухи. Шея почернела и раздулась, как велосипедная камера, которую какой-то безголовый пацан накачал чуть ли не до предела.

– Ну а теперь ты нас выпустишь? – спросил Майк Чайлдресс. – Он умер. Ну что, гребаный выродок, ты доволен? Считаешь себя отомщенным? Он тоже заболел. – Майк указал на Билли Уорнера.

Билли перекосило от ужаса. На шее и на щеках горели яркие красные пятна. Рукав рубашки, которым он постоянно утирал нос, затвердел от соплей.

– Это ложь! – истерично закричал он. – Ложь, ложь, гнусная ложь! Это л… – Внезапно Уорнер начал чихать, согнувшись пополам, изо рта и носа полетели слюна и сопли.

– Видишь? – спросил Майк. – Ну что? Доволен, гребаный безмозглый выродок? Выпусти меня! Можешь оставить его, если тебе так хочется, но выпусти меня. Это же убийство, вот что это такое! Настоящее хладнокровное убийство!

Ник покачал головой, и Майк озверел. Начал биться о прутья, в кровь разбил лицо, ободрал костяшки пальцев на обеих руках. Смотрел на Ника выпученными глазами, колотясь лбом о решетку.

Ник подождал, пока тот не устанет, а потом с помощью швабры пропихнул подносы с едой в зазоры под решетчатыми дверями. Билли Уорнер некоторое время тупо смотрел на него, затем начал есть.

Майк разбил стакан молока о решетку. Осколки и брызги полетели в разные стороны. Оба своих гамбургера он швырнул в покрытую надписями и рисунками заднюю стену камеры. Один прилип к стене в окружении брызг горчицы, кетчупа и приправы, гротескно веселый, будто картина Джексона Поллока. Затем Майк принялся яростно топтать кусок яблочного пирога. Его ошметки заляпали пол. Белая пластиковая тарелка треснула.

– Голодовка протеста! – завопил он. – Я объявляю гребаную голодовку протеста! Скорее ты съешь мой член, чем я съем что-нибудь из твоих подачек, гребаный глухонемой придурковатый говнюк! Ты у меня…

Ник отвернулся, и немедленно воцарилась тишина. Он пошел в кабинет Бейкера, испуганный, не зная, что делать. Если бы он умел водить машину, то сам отвез бы их в Камден. Но он не умел. Плюс Винс. Нельзя же оставлять его на полу на поживу мухам.