Страница 27 из 31
У молодого человека по фамилии Андервуд, стоявшего у крыльца, лицо было мрачнее тучи.
— Почему ты так себя вела? — спросил он женщину, и, хотя он понизил голос, матушка Абигайль прекрасно расслышала его слова.
Не удостоив его ответом, она прошла мимо него. Мальчик умоляюще смотрел на Андервуда, но женщина была главнее, по крайней мере в настоящий момент, и он позволил себя тянуть и увести прочь.
На мгновение наступила тишина, и матушка Абигайль внезапно растерялась, почувствовав, что не может заполнить ее, хотя ее нужно было заполнить. И не ее ли делом было заполнить ее?
И вопросительно зазвучал тихий голос: «Неужели? Это твое дело? Для этого ли Бог привел тебя сюда, женщина? Чтобы ты была Официально Встречающим у ворот Свободной Зоны?»
«Я не могу сейчас об этом думать, — запротестовала она. — Эта женщина была права. Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО устала».
«Он приходит в разных обличьях, — настаивал тихий внутренний голос. — Волка, вороны, змеи… женщины».
Что это значило? Что здесь произошло? Что, ради Бога?
«Я сидела здесь, довольная собой, и ждала знаков подобострастного почтения, — да, именно так и было, нет смысла отрицать это, — а потом пришла эта женщина, и что-то произошло, и я уже забываю, что это было. Но что-то было в этой женщине… было ли? Ты уверена? Уверена?»
В полном молчании, казалось, все обратили взоры на нее, ожидая, как она проявит себя. А она этого не делала. Женщина и мальчик скрылись из вида — ушли, словно они были истинно верующими, а она не более чем лживым, ухмыляющимся синедрионом, который они мгновенно распознали.
«О, но ведь я стара! Это несправедливо!»
А вслед за этим зазвучал другой голос, тонкий, тихий и спокойный, но это был не ее голос: «Не слишком стара для того, чтобы понять, что эта женщина…»
К ней почтительно приблизился еще один мужчина.
— Здравствуйте, матушка Абигайль, — сказал он. — Меня зовут Зеллмен. Марк Зеллмен. Из Лоувилла, штат Нью-Йорк. Вы мне снились.
И перед ней встал внезапный выбор, который лишь на мгновение четко обрисовался в ее мятущемся сознании. Она могла ответить этому человеку, добродушно поболтать с ним, чтобы он расслабился (но не слишком расслабился; это было не совсем то, чего она хотела), а затем перейти к другому, третьему, следующему, получая дань их преклонения, словно Иисус пальмовые ветви, но могла и не ответить ни ему, ни остальным.
Она могла последовать за нитью своей мысли в глубь себя в поисках того, что Бог предопределил ей узнать -
Эта женщина -
— что?
Разве это важно? Женщина ушла.
— Когда-то на севере штата Нью-Йорк жил один из моих внучатых племянников, — как ни в чем не бывало сказала матушка Абигайль Марку Зеллмену. — Городок назывался Роузиз-Пойнт. На самом севере, на берегу озера Шамплейн, рядом со штатом Вермонт. Наверняка никогда о таком не слыхивали?
Марк Зеллмен сказал, что, конечно, слышал. Почти все жители штата Нью-Йорк знают о Роузиз-Пойнт. Был ли он там когда-либо? Лицо Марка трагически исказилось. Нет, ни разу. Всегда хотел поехать.
— Судя по письмам Ронни, вы не очень-то много потеряли, — успокоила она его, и Зеллмен, сияя, отошел от нее.
Подходили и другие засвидетельствовать свое почтение, как это делали другие до них, как будут поступать другие в последующие дни и недели. Подросток по имени Тони Донахью. Парень по имени Джек Джексон, бывший автомеханик. Молодая девушка, медсестра, по имени Лори Констебл — она еще пригодится. Пожилой мужчина по имени Ричард Фаррис, которого все называли Судьей; он посмотрел на нее проницательным, умным взглядом и едва не вселил в нее смятение заново.
Дик Воллмен, Сэнди дю Чинз — хорошенькое имя, французское. Гарри Данбартон, человек, который еще три месяца назад зарабатывал на жизнь продажей очков. Андpea Терминелло, Смит Реннетт. И многие другие. Матушка Абигайль говорила со всеми, кивала головой улыбалась и приводила их в хорошее расположение духа, но того удовольствия, которое она испытывала от этого раньше, уже не было сегодня, и она чувствовала лишьболь в запястьях, пальцах и коленях да еще настойчивое подозрение, что ей необходимо воспользоваться «Портосаном», и если она не сделает это как можно быстрее, то рискует испортить себе платье.
Все это и еще чувство — уже стирающееся (и онополностью сотрется до наступления ночи), что она упустила что-то огромной важности, о чем она когда-то, может быть, будет очень сожалеть.
Ему лучше думалось, когда он писал, и поэтому онбыстро, в общих чертах, записывал все, что могло бы быть важным, двумя фломастерами: синим и черным. НикАндрос сидел в кабинете дома на Бейзлайн-роуд, в котором, кроме него, жил еще Ральф Брентнер со своей женщиной, Элизой. Уже почти стемнело. Дом был просто великолепен, расположен у подножия горы Флагстафф, но чуть выше самого Боулдер-Сити, так что из широкого окна гостиной улицы и дороги города, казалось разбегались, словно на огромной карте. Окна с внешней стороны были покрыты какой-то серебристой отражающей ерундой, так что жилец мог смотреть наружу, a прохожий не мог заглянуть внутрь. Ник предположил, чтодом стоил от 450 тысяч до полумиллиона долларов… но владелец и его семья непостижимым образом отсутствовали.
На протяжении своего долгого путешествия из Шойо в Боулдер, вначале в одиночку, а затем с ТомомКалленом и другими, Ник прошел через сотни больших и маленьких городов, и все они казались смердящимисклепами. У Боулдера не было причин отличаться от остальных… но он отличался. Здесь были трупы, да, тысячи трупов, и необходимо было что-то делать с ними, пока не кончились жаркие, сухие дни и не начались осенние дожди, которые ускорили бы их разложение и вызвали бы инфекционные заболевания… но трупов было не так много. Ник задал себе вопрос, заметил ли это еще кто-то, кроме него и Стью Редмена… разве что Лаудер. Лаудер замечал почти все.
На каждый дом или общественное здание, где были трупы, приходился десяток других, абсолютно пустых. Видимо, во время последней вспышки этой чумы большинство жителей Боулдера — и больных, и здоровых — покинули город. Почему? Ну, подумал он, это не имеет никакого значения, и, возможно, они никогда этого не узнают. Самым удивительным было то, что матушке Абигайль, руководствуясь каким-то внутренним зрением, удалось привести их в этот, возможно единственный, маленький город в Соединенных Штатах, который столь непостижимо очистился от жертв эпидемии. Даже такому агностику, как Ник, было над чем задуматься: откуда она могла получить эти сведения.
Ник занял три комнаты в цокольном этаже дома, они казались ему прекрасными — со своей атмосферой, со стенами, обшитыми узловатой сосной. Никакие доводы Ральфа не заставили Ника увеличить свое жилое пространство — он и так чувствовал себя захватчиком, но эти комнаты ему нравились… и до своего путешествия из Шойо в Хемингфорд он даже не представлял себе, насколько ему опостылели чужие лица. И он еще не отдохнул от них.
И несомненно, этот дом был самым красивым из всех, в которых он когда-либо жил. У него был отдельный вход с заднего крыльца, а свой десятискоростной велосипед он поставил под длинным, нависающим над дверью карнизом, где тот сразу же по самые оси погрузился в многолетнюю мягкость прелых осиновых листьев. У него была небольшая библиотека, то, что он всегда хотел, но никогда не мог иметь в годы своих странствий. В те дни Ник очень много читал (сейчас у него редко выдавалось время пообщаться с какой-нибудь книгой), и некоторые книги на полках — полках, еще в основном незаполненных, — были его старыми друзьями, большинство из них были когда-то взяты из общественных библиотек по два пенса за день; последние несколько лет он ни разу, ни в одном городе, не задерживался настолько, чтобы приобрести постоянный читательский абонемент.
Остальные же книги он еще не прочитал, книги, к встрече с которыми его привели поиски в общественных библиотеках. И вот в то время как он сидел здесь с фломастерами и бумагой, одна из таких книг лежала рядом на столе, возле правой руки, — «Подожги этот дом» Уильяма Стайрона. Ник заложил страницу, на которой остановился, десятидолларовой банкнотой, найденной на улице. На улицах было много денег, разбросанных ветром, и его до сих пор удивляло то, что многие люди — и он в том числе — по-прежнему останавливались, чтобы поднять их. Для чего? Книги теперь были бесплатные. Идеи были бесплатные. Иногда эта мысль забавляла его. Но чаще все же пугала.