Страница 12 из 56
— У меня есть восемнадцатиминутное окно, — вытирая губы салфеткой, объяснил Деннис. — Восемнадцать минут, стоящих полтора миллиона долларов и пяти лет напряженной работы у Хаммонда.
Рядом возник официант. Улыбчивый и мудрый, словно Будда, он протянул Деннису лист бумаги, заполненный аккуратным разборчивым почерком.
— Счет, сеньор.
Хоупер выразительно взглянул на счет, затем перевел взгляд на Доджсона.
Так они и смотрели друг на друга в течение, по меньшей мере, секунды.
— Не жмись со мной, Доджсон, — вдруг с неприкрытой враждебной злостью процедил Деннис. — Не жмись со мной. Это серьезное дело. Серьезный бизнес.
Доктор зоологии Ян Малколм оказался совсем не таким, как его представлял Грант. Говорливый, веселый, громкий, он начал свое знакомство с того что спросил, указав на Элли, у Алана:
— Это вы двое раскапываете динозавров?
— Пытаемся, по крайней мере, — улыбнулась девушка, и Малколм удовлетворенно кивнул.
Он больше походил на итальянца, чем на янки. Черные вьющиеся волосы обрамляли худое скуластое лицо и заканчивались на уровне плеч. Внимательные серые глаза изучали спутников с живым интересом. Ему было не больше тридцати пяти, от него веяло силой, выражающейся в энергичных жестах. Малколм не мог и несколько секунд усидеть спокойно. Он постоянно находился в движении. Кожаная куртка с нашивкой «Мотли Крю» подчеркивала широкие плечи и борцовскую грудь; джинсы, немного мешковатые, обтягивали мускулистые ноги и узкие бедра. На ногах доктор Малколм носил высокие кроссовки «Рибок», что, в понимании, Алана уж совсем никак не вязалось с внешностью благопристойного уважаемого ученого. Хотя, вряд ли его собственное одеяние произвело на Малколма иное впечатление. Похоже, тот придерживался демократичных взглядов на право человека одеваться так, как ему вздумается. В целом же, доктор выглядел как студент университета средней руки перед рок-концертом.
Сидя в брюхе верткого вертолета, Грант изучал Малколма, а тот, в свою очередь, улыбаясь, изучал его.
— Вы любите путешествия на вертолетах? — последовал очередной вопрос.
— Мне не часто приходится совершать их, — пожал плечами Грант. — Собственно, правильнее было бы сказать, вообще не приходится.
— А я, знаете ли, терпеть их не могу, — засмеялся Малколм. — Меня укачивает. И потом, эти машинки имеют обыкновение проваливаться в воздушные ямы в тот самый момент, когда вам вздумается сглотнуть. Ощущение такое, будто у вас выдернули стул из-под задницы.
— В самом деле? — поинтересовался безо всякого интереса Грант.
— Ага, — Малколм тряхнул чернявой головой и опять засмеялся. Громко и заразительно.
«Сумасшедший дом, — подумал Грант. — Сборище улыбчиво-смешливых психопатов. Интересно, почему они все улыбаются? И Хаммонд, и Малколм, и… Ну, впрочем, Элли улыбается всегда. Не улыбается только мрачный тип в сером костюме. Как же его… Ах, да, Джереми Эль Спайзер, так, кажется, он представился. Интересно, что значит "Эль"? Лоуренс? Людвиг? Или… Ммм… Какие еще есть имена на "Эль"?»
Грант вновь перевел взгляд на Малколма. Тот по-прежнему улыбался.
«А ведь этот "черноволосый красавец" мне совсем не нравится, — вдруг подумал он. — Абсолютно. Я даже испытываю к нему антипатию. Почему? Слишком весел. Слишком обаятелен, слишком раскован, слишком общителен для первого знакомства. Да, слишком. Пожалуй, даже неуместно слишком. Странное чувство — антипатия. Ничего не можешь с собой поделать. Спроси, почему. Не знаю. Не нравится человек, и все. Подсознательно».
Словно прочитав его мысли, Хаммонд, сидящий справа от Элли, наклонился вперед и громко сказал:
— Вам надо привыкнуть к доктору Малколму. Он страдает прискорбно сильными расстройствами личности. Особенно, в состоянии статичности.
Черноволосый красавец весело захохотал, откинувшись на спинку кресла.
— Хаотичности, друг мой, — возвестил он. — Хаотичности! Джон не признает наличия хаоса, — обращаясь к Элли и Гранту, продолжил Малколм. — Особенно в науке. Хотя никак не может объяснить предмет своего беспокойства.
— Вот он, — Хаммонд ткнул в него пальцем, и Ян расхохотался снова. — Мы никогда не сидели наедине, лицом к лицу. Я доказал бы вам, что хаос — чушь. Его нельзя воспринимать, как факт, или как теорию, поскольку это — не более, чем выдумка.
— Это старомодный взгляд на проблему, — весело отмахнулся собеседник. — И он меня не интересует. Доктор Сетлер, доктор Грант, вы, надеюсь, слышали о новой теории хаотичности?
Алан не собирался вступать в научный спор, а уж в псевдонаучный — тем более. Если его оторвали от работы, то это вовсе не значит, что он намерен спорить до хрипоты о заведомо недоказуемых вещах. И уж подавно, его не интересует теория хаотичности, как сам факт, так и определение хаоса. Поэтому он коротко ответил:
— Нет.
— Нет? — еще веселее удивился Малколм. — А как же тогда с уравнением необъяснимой притягательности? Доктор Сетлер, я отказываюсь признавать, что вы не знаете о необычайной притягательности!
Элли улыбнулась, а Джон Хаммонд спокойно констатировал, обращаясь непосредственно к Джереми Эль Спайзеру:
— Я везу ученых, а ты везешь ненормального. Он сидит рядом с тобой, и зовут его Ян Малколм.
Малколм захохотал снова.
Сверху остров выглядел, как яркое зеленое пятно на лазурном фоне океанских волн. Белые барашки разбивались о прибрежные скалы, и брызги, сверкающие словно звезды, вздымались влажной стеной. Грант улыбнулся, рассматривая миниатюрную радугу, повисшую над серым берегом. По кронам деревьев пробегала дрожь, разрисовывая тропическую листву в более глубокие тона. Сквозь темную зелень проглядывали серые коробки административных строений, производящие довольно гнетущее впечатление и до неприличия не вписывающиеся в окружающий их пейзаж. Несколько раз мелькали длинные прямые лезвия причалов, вонзавшиеся в мягкую голубизну океанской глади. Покачивались на волнах катера, вокруг которых тоже висела туманная дымка микроскопических капель. Они ударялись цветными бортами о бетон пристаней, и их было не меньше десятка.
«Хью-Кобра» завалился набок и понесся вглубь острова, почти касаясь брюхом верхушек деревьев. Он то поднимался в небо, то вновь нырял вниз, надсадно взвывая двигателями. Дважды Грант замечал на горизонте огромные плешивые холмы, сплошь каменистые, светло-серые. Холмы эти портили вид. Они казались уродливо-чужими, непонятно как попавшими в сплошной растительный мир поднимающийся от земли до самого неба. Скалы, увитые плющем, устремлялись вверх, расщелины прорезали равнины, ломая ровный фон джунглей. Пестрые пятна тропических цветов вносили приятное разнообразие в богатейшую гамму зелени. Грант удивлялся богатству красок этого крохотного, возникшего посреди бескрайнего океана мира. Солнце освещало остров, придавая ему торжественно-праздничный вид.
«Должно быть, вот так же Колумб рассматривал появившуюся на горизонте изломанную линию берегов Америки», — ни с того, ни с сего подумал Грант. Ему казалось, будто его забросили на миллионы лет назад, и он, будучи в безопасности, с изумлением и благоговением созерцает первобытную, не изуродованную грубым, беззастенчиво-нагловатым вмешательством цивилизации дикую природу. Иллюзия была удивительно реальной. Этот остров сохранил первозданную красоту.
— Вам нравится, доктор Грант? — мягко спросил Хаммонд.
У него сейчас был странный голос. Так мать спрашивает, понравился ли окружающим ее ребенок.
— Вид великолепный. Я рад, что природа острова сохранена.
— О, да, да. Я с самого начала решил: никакого асфальта, бетона и прочей тяжеловесной глупости, — кивнул бородач. — Кроме самого необходимого.
— Что вы понимаете под самым необходимым? — осведомилась Элли.
— Постройки. Часть из них выполнена из дерева, — в основном, это комплекс для посетителей, но административная часть собрана из блоков. Так же причалы и площадка для вертолетов. Но никаких дорог. Дороги уродуют, портят вид. Заметьте, собственно, разрушение и уничтожение лесов всегда начинается именно с этого. Приходит какой-нибудь болван в удивительнейший лес и говорит: «Здесь будет хайвей!» Все. Через полгода вы не узнаете этого места. Где лес? Его нет. Его вырубили. Кругом голая степь, бетон и машины. Армада машин и миллионы тонн бетона. Конец жизни. Пришел человек. Человек-гений. Но гений разрушения, при том, что мог бы созидать! Человечество делится на две части: созидателей и разрушителей. Причем, замечу с прискорбием, вторых все-таки гораздо больше.