Последний пожар

Толя разлил по кружкам тёплый чай, сделал бутерброд с тушенкой, подал Телегину. Открыл бутылку с вином.

– Давай, порулю, – предложил Тимка. – Дядя давал, когда на покос ездили. А ты закуси.

– Вы пейте! – стараясь перекричать рокот двигателя, крикнул Телегин.

– Я тоже не буду, – отказался Тимка. – Кошкину налей. Может, не так будет больно.

Николай не мог держать кружку. Смеркалов приподнял ему голову, Тимка поил технорука. Подцепил ложкой тушенку…

– Не могу, – сказал тот. – Сами ешьте. Хорошее вино.

Село Лебяжье, где жили Кошкины одним боком выходит в расчерченную лесополосами степь, а другой её бок прячется в густом сосновом бору. Школьное лесничество привлекало мальчишек и девчонок формой и эмблемами. Летом дети работали на питомнике, укрывали саженцы сосёнок от солнца, пропалывали и поливали; зимой – собирали сосновые шишки на семена. В старших классах ходили в патрули, не давая браконьерам рубить сосенки перед Новым годом. Как и все юноши, Коля изучал технику. Окончив школу, получил удостоверения, разрешающие водить тракторы и автомобили. Многие мальчики уходили дорогой отцов – становились хлеборобами, агрономами или зоотехниками, но никто не выбрал лесную профессию. А он выбрал. Мечтал охранять леса, разводить кедры. Так как знал, что кедровое ядро самое полезное, самое удивительное, способное продлевать жизнь, омолаживать организм человека. Его и направляли от лесхоза учиться на специалиста по охране и восстановлению лесов.

Увидев самую прекрасную девушку в мире, которая постигала науки на другом факультете, перевёлся. Мечтали, как будут жить среди природы на самом дальнем кордоне, что в бору за большим озером. На практике Кошкин осваивал приёмы вырубки лесосек методом узких лент, трелёвкой хлыстов за вершины. Первым научился управлять валочной машиной. Знания и навыки, полученные в училище, помогли разобраться в гидравлических приводах манипулятора. Иногда думал, что изменил профессии. Из защитника леса, стал губителем. Оправдывая перевод на другой факультет, считал, что кому-то нужно заготавливать древесину, чтоб могли строиться дома, стоять в них экологически чистая мебель. Ничего страшного, не произошло. Директор мехлесхоза, направлявший его на учёбу, не перестал выплачивать хозстипендию. Родители не очень обрадовались его поступку. Бабушка, узнав, где он живёт, сказала с лукавой усмешкой: «Умных людей туда ссылали, а дураки сами поехали. Деда твоего в Клюквинный доставили всей семьёй. Кулаком был. Партизанил. В колхоз не захотел. Оказался врагом советской власти. Я маленькая была. Седьмая. Места там ягодные». Получилось так, что он сам себя сослал.

На реке поднялась крутая волна, небо затянулось плотными серыми облаками, которые стали расплываться, соединяясь в одну низкую тучу.

Семён показал знаком, чтобы Чикалёв сел ближе к носу. Тимка понял, что Телегин хочет увеличить скорость лодки. При высоких оборотах двигателя нос «Казанки» высоко задерётся, а это опасно – можно, как говорят лесники, вывернутся. Толя с удивлением и беспокойством посмотрел на покрасневшее лицо рулевого, не пожелавшего отдать румпель коллеге. Вдруг посыпалась колючая снеговая крупа, плотной завесой спрятала очертания берегов. Казалось лодка стоит на месте, лишь бьют о днище ладошки волн реки.

– Ну, герой! Потонем. Врежемся в топляк. Его не сразу увидишь. – Смеркалов смотрел на Телегина тоскливыми глазами. Тимка знал, что топляк – это бревно, напитавшееся воды. Его видно, когда оно ещё плавает. Торчит из воды вертикально, а при волнах опускается и поднимаются. Издалека напоминают плывущего человека. Старые топляки стоят вертикально, погрузившись в воду полностью. Их рулевые не видят. Вот почему повредился пассажирский теплоход, вот почему тонут люди на моторных лодках, которые опрокидываются, а пассажиры попадают под винты двигателей. Толя прав. Он попал в свою аварию. Заткнул бутылку с вином и спровадил в кузов Семёна. Кошкина корчит от боли. Чем ему не помочь. Синтомициновая мазь немного сняла боль, но обожженной кожи много; пусть даже и не второй степени ожоги, а кисти рук, ноги до колен, живот и шея покрыты волдырями. Толик мочит майку и накладывает на колени Николаю.

– Останови! – просит Смеркалов, показывая рукой на берег. – Нужно переждать. Ничего не видно.

Из дымной пелены слева выросла чёрная почти отвесная стена. Яр. Видны уродливоскрюченные корни, вытягивающиеся из промоин-трещин жадными щупальцами. Опрокинутая вниз вершиной повисла сосна, готовая в любую минуту или секунду сорваться в воду вместе с кусками земли. Иглы ещё зелены. Ветки подрагивают. Чикалёв провожает дерево. Донёсся едва слышный короткий мяукающий вой сирены. Впереди или позади судно? Он знает, что таких сирен у маленьких катеров не бывает. Звук раздаётся впереди, становится громче.

– Причаливай! – кричит Толя, показывая, что нужно плыть к другому берегу, который всегда пологий с песчаным берегом. Осенью Кеть мелеет, а потом уровень воды немного поднимется. Говорил недавно дядя – Анатолий Алексеевич. Но сейчас фарватер настолько узок, что плоты с трудом проходят.

– - Здесь не выплывешь. Тимка, скажи ему. Тебя послушает. Это же яр. Тут такие воронки, что деревья крутит, как спички.

Толян прав. Около яров видел вращающиеся хороводы из брёвен и больших сосновых стволов. Напоминают сучья рога плывущих оленей. Нужно остановиться, переждать метель, но как ждать. Каждая минута кажется Кошкину вечностью. Смеркалов начал снимать сапоги, свернул тент, убрал в сторону. Звук сирены приближался. Семён почему-то медлит, не выводит лодку на середину реки, хотя обороты двигателя сбавил. «Казанка» уже плывёт у самого обрыва. Из серого полумрака начало проявляться тёмное пятно.

– Уходи от яра на середину! – крик заглушил вопль сирены. Поздно. Но ведь и обрыв скоро должен кончиться. Яр не бесконечен. – Тимка, я не боюсь утонуть. Боюсь остаться живым, если кто-нибудь утонет. Снимай сапоги. В воде не снимешь. Что же он такой бестолковый.

– На мелких местах больше всякого сора. Там ещё опасней. Можно переждать. А ведь вечер. Солнце заходит, – сказал Чикалёв, увидев высокий светло-зелёный борт огромной самоходной баржи, видно груженой под самые завязки. Потянуло воду от берега. Начала обнажаться уходящая вглубь стена – подводная часть яра. Лодку понесло на судно. Телегин прибавил обороты, чтобы бороться с возникшей подводной силой, подтянул к себе ружьё. И сигнал подавать поздно. Запахло краской, дизельным топливом и жареной рыбой. Донеслась песня о силачах, которые любят выходить на арену.

– Раздавит или не раздавит? – спрашивал себя Анатолий. Тимка разглядывал яр. Ни одной подходящей выбоины, на которую можно было забраться, в случае если тяжелая махина приблизится ещё на метр. Телегин взял ружьё, подняв ствол вверх. В узкой трещине между яром и бортом самоходки стемнело. На дне этого каньона крохотная лодочка выглядела игрушечной. Небольшое касание стального борта могло расплющить «дюральку» – так ласково называют рыбаки своё транспортное средство, склёпанное из тонких листов сплава – дюралюминия. А самоходка всё тянулась и тянулась, словно океанское судно. Работали дизеля, журчала вода, вытекаемая из трубки в борту. На ней размеренная жизнь команды, которая в последний рейс доставляет по малой воде в какой-то посёлок зимний запас продуктов. Капитан принял меры безопасности – снижена скорость, включён «ревун», работают прожектора и сигнальные фонари. Нет времени. Нужно спешить, чтобы доставить лесорубам груз. Хотя можно постоять, переждать снежную крупу. А где гарантия, что после разгрузки судно не вмёрзнет в лёд? Гарантии такой нет. Северные притоки Оби замерзают рано и быстро. Погода изменчива. Прогноз – утешение слабое. Рулевому видны маячки-фонарики на перевальных полосатых столбах. Видны и бакены, указывающие мели и перекаты. Он правит на свет сигнала до тех пор, пока в створе не покажется впереди свет ещё одного фонарика. Только ему понятен язык разноцветных сигналов, согласно которых речник начинает вращать штурвал или двигать рукоять электрического руля, которые стали появляться на новых судах, чтобы сделать манёвр, нацеливаясь на свет следующего огонька.