Лесные солдаты

– Там сейчас могут быть немцы. Не думаю, что они оставили заставу в покое.

Чердынцев не сдержался, усмехнулся:

– Молодец, боец! Настоящий полководец. Зришь в корень.

Маленький боец ещё раз повернул на огне самодельный шампур и протянул «шашлык» Чердынцеву.

– Угощайтесь, товарищ лейтенант! – шумно потянул ноздрями. – Чувствуете, какой дух? А?

– Дух знатный, это верно, – лейтенант снова насторожился, покрутил головой. – Не нравится мне это место, Ломоносов. Надо уходить отсюда.

– Почему, товарищ лейтенант? Тихо тут, спокойно… Птицы галдят. Солнышко светит. Хорошо!

– Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего, Ломоносов. Прихлопнут нас здесь, как двух раздобревших на солнце мух – даже в сторону отползти не успеем.

– Значит, всё-таки война… – печальным голосом взялся за старое маленький боец.

Чердынцев никак не отозвался на это, глянул вверх – под облаками негромко тянул свою песню авиационный мотор. Наш самолёт это или не наш?

Далеко в воздушной глубине, за рисунчатыми сосновыми макушками проплыл хорошо освещённый солнцем силуэт самолёта. Крылья его были украшены крестами. Немец.

– Похоже, вы правы, Ломоносов, – сказал лейтенант, – это война.

Застава номер шесть располагалась на берегу тихого рыбного озера с выкошенными под нуль берегами, чтобы был лучше обзор. Здание заставы было наскоро собрано из щитов, сшито на живую нитку, также наспех была сколочена и наблюдательная вышка, стоявшая чуть в стороне, примерно в пятидесяти метрах от основного помещения, в котором, как понял Чердынцев, располагались канцелярия, кабинет начальника, оружейная комната и подсобные помещения.

На вышке, свесив руки вниз, на ступеньки лестницы, лежал убитый пограничник. Ещё один пограничник – сильный, мускулистый, в белой нательной рубахе, лежал рядом с канцелярией, на присыпанной жёлтым песком дорожке. Судя по позе, был убит, когда бежал к огневой точке, оборудованной около озера и обнесённой невысоким плотным бруствером. У входа в щитовой дом стоял бронетранспортёр с заглушенным мотором и вымазанными жирной рыжей грязью передними колёсами и гусеницами – вместо задних колёс у него стояли гусеницы, такая машина могла пробиться сквозь любые топи и таранить любые препятствия. Из ветрового окна торчал ствол пулемёта, забранный в кожух, похожий на пожарную кишку, дверцы бронетранспортёра были открыты.

– Вот хорошо было бы, товарищ лейтенант, захватить эту машинёнку, – горячо зашептал Ломоносов, – ох и показали бы мы тогда немцам кузькину мать!

На борту бронетранспортёра был нарисован крупный серый крест, окаймлённый свежей белой краской.

– Из пулемёта можно много накрошить капусты, – продолжал шептать Ломоносов. – вот тогда бы фрицы и умылись красной юшкой, вот тогда бы и погоготали по-гусиному… А, товарищ лейтенант?

Чердынцев молчал – обдумывал ситуацию и дальнейшие свои действия, тем более, что решение надо было принимать за двоих – за себя и за маленького бойца… Вон как воинственно задрался у него нос-кнопочка, вон как лихо блестят круглые глазёнки-крыжовины!

– Слушай, Ломоносов, а чего ты меня будить в дощаник примчался? – неожиданно перейдя на «ты», – собственно, пора уже, они достаточно хорошо знают друг друга, – спросил лейтенант.

– Да, капитан, Царствие ему Небесное, послал, – маленький боец вздохнул. – Он почувствовал, что дело пахнет керосином, и послал меня: иди, говорит, растолкай лейтенанта, а то как бы чего не вышло… Я и помчался. А что дальше было, вы и сами видели.

– Понятно, – задумчиво проговорил Чердынцев, сорвал травинку, машинально покусал её зубами, взгляд его не отрывался от бронетранспортёра – действительно завидная цель. В машине и оружие есть и еда, и то и другое нужно позарез.

Куда же подевались немцы, прибывшие на этой машине сюда? Полдничают, что ли? А ведь их должно быть немало. На заставе находилось не менее двадцати пяти человек. Значит, и нападающих должно быть не меньше.

Но нет никого – ни наших, ни «ваших», только несколько убитых пограничников. Скорее всего, события развивались так: на погранзаставу совершили внезапный налёт десантники, из пулемётов, стоявших на машинах, порубили всех ребят, после стычки бронетранспортёры двинулись по границе дальше, крушить заставы, здесь же осталась только дежурная группа.

Было тихо. Даже птиц уже не было слышно, словно бы они попрятались где-то в густых ветвях, отдыхают, а может быть, наблюдают за чужой бедой… Чердынцев продолжал лежать без движения, стараясь всё засекать острым командирским взглядом – он всё отмечал, в том числе колёсные и гусеничные примятости в траве – сколько их?

А их было много. По подсчётам, шесть, а то и семь броневиков. Вопрос на засыпку: здесь находится один, куда же делись остальные?

Всё правильно: остальные двинулись дальше, понесли с собою смерть на другие заставы. Если отойти отсюда метров на двести, то можно на сухой песчаной почве найти более чёткие следы ушедших машин.

Неугомонный Ломоносов дёрнул лейтенанта за полу гимнастёрки, поинтересовался возбуждённым свистящим шёпотом:

– Что будем делать, а?

– Пока ничего, – спокойно ответил Чердынцев, – будем лежать и наблюдать…

– Ничего мы здесь не высмотрим, товарищ лейтенант, – в свистящий шёпот маленького бойца неожиданно натекла тоска, он пошмыгал носом, будто его кто-то обидел, – и ничего не найдём.

– Приказа на отход не было.

– Погибнем мы тут.

– Бог не выдаст – свинья не съест, Ломоносов. Главное, чтобы Бог не выдал, всё остальное ерунда… Так что не ной, боец!

– И жрать чего-то хочется, – не обращая внимания на одёргивания лейтенанта, продолжал ныть маленький боец; надо заметить, что кроме нытья он был обучен в своей далёкой северной деревне ещё упрямству и стойкости – чертам характера, просто необходимым всякому солдату.

– Не ной, я сказал!

Но Ломоносов опять решил не услышать командира – так было удобно. Глаза его внезапно загорелись азартно – видать, в голову пришла какая-то новая мысль.

– Может, я, товарищ лейтенант, сбегаю к броневику, пошукаю, что там есть, а? Заодно и пулемёт из окна выверну – он нам пригодится… А?

– Не дёргайся, Ломоносов. Бежать куда-либо рано ещё… Понял?

– Понял, чем дед бабку донял, – маленький боец вздохнул жалобно и утих.

Чердынцев вновь покусал зубами травинку. Неплохо было бы разжиться не только оружием, но и биноклем. Без бинокля пограничник – не пограничник, дело его без сильной оптики дохлое, в засаду можно влететь играючи. А бинокль – штука такая, что засаду поможет обойти, даже самую хитрую… Наверняка в броневике есть ещё и бинокль, принадлежащий какому-нибудь задастому немецкому офицеру.

Броневик продолжал стоять с распахнутыми дверцами, это было словно бы специально сделано – брошенная, мол, машина, подходи и садись за руль, – подманивал к себе, но тревожная, какая-то полая тишина, в которой не звучал ни один птичий голос, настораживала: не все, дескать, так просто, не обожгись, солдат…

А с другой стороны, немцы через полчаса, от силы через час потеряют бдительность, глаза у них запылятся, нюх притупится, в сон, глядишь, после сытого обеда потянет… Да и в сортир хотя бы раз, хотя бы один из них должен отлучиться. Нет, никто в сортир не торопится что-то… В чём дело?

Может, действительно засады тут никакой нет, оставлена пара человек с машинной тягой и всё, остальные же почесали дальше вдоль границы, либо вообще углубились в нашу территорию… Ломал себе мозги лейтенант, соображал, что к чему, разные варианты в голове прокручивал, искал ответа на вопросы, которые сам себе задавал, но никаких действий пока не предпринимал, искусывал зубами травинку и сохранял спокойный невозмутимый вид.

На солнце наползло низкое полупрозрачное облако, повисло неподвижно, жара, раскалившая землю добела, немного увяла, откуда-то примчался игривый ветерок, освежил лица. Дышать сделалось легче.

Лейтенант приподнялся над землёй:

– А вот сейчас, Ломоносов, уже можно сделать рывок… Будем делать?