Лесные солдаты

После боёв на Хасане отец приехал в Москву с орденом Красной Звезды на гимнастёрке, сообщил как бы между прочим, что орден ему вручал сам генерал Жуков.

О Жукове тогда много писали в газетах… Чердынцев приподнялся на кровати, покрутил головой, стараясь уловить хотя бы один звук, доносящийся с улицы, но было тихо, очень тихо, такая тишь способна либо совсем освободить человека от сна, либо быстро опрокинуть в дремотное состояние, явь тогда покрывается светлым туманом и уже не хочется ни вспоминать что-либо, ни думать о чём-то… Сон проглатывает человека целиком.

Так было и с Чердынцевым. Едва он опустил голову на подушку, как тут же уснул.

Он так и не понял, сколько времени спал – час, полтора или всего-навсего десять минут.

Вначале в сознание его проник далёкий непонятный вой, напоминающий звук ползущего по кривым железным рельсам трамвая, потом Чердынцев подумал о том, что это может быть тяжёлый артиллерийский снаряд, неторопливо отправившийся в далёкий путь, к своей, видимой только ему одному цели, но в следующий миг отмёл мысль о снаряде, это мог быть какой-нибудь сумасшедший танк, вырвавшийся из бокса на свободу, либо паровоз с лопнувшим котлом…

Прошло ещё несколько мгновений, и он услышал треск, словно пара крепких рук рвала на куски прочную ткань, и Чердынцев невольно поморщился: зачем? Зачем рвать новую прочную ткань? Она же может пойти в дело!

Лейтенант пробовал разлепить глаза и очнуться, но не мог, это было выше его сил, голова неожиданно потяжелела настолько, что её невозможно было оторвать от подушки. Чердынцев дёрнулся во сне раз, другой и вновь обессиленно вдавился головой в подушку – сон не отпускал его. Грохот тем временем раздался совсем рядом, и Чердынцев услышал крик, обращённый к нему:

– Товарищ лейтенант, а, товарищ лейтенант! Очнитесь!

Чердынцев с трудом разлепил веки. Над ним навис давешний солдатик, ожесточённо тряс его обеими руками. За спиной солдатика, в чистом, хорошо вымытом окне трепетало пламя – горела крыша штаба… Лейтенант неверяще застонал, перевернулся набок и сполз с кровати на пол.

– Вас ранило, товарищ лейтенант? – обеспокоенно прокричал Ломоносов ему на ухо.

– Нет… Что происходит? – прохрипел Чердынцев. – Ничего не пойму…

– Вас не ранило, товарищ лейтенант? – заведенно проговорил Ломоносов. – А?

– Нет. Что происходит, боец?

Ломоносов потряс головой.

– Не знаю! Стреляют снарядами.

Серый утренний воздух, который лизали языки пламени, дрогнул, развалился надвое – в обе стороны полетели тяжёлые ошмотья пепла, – освободившееся пространство опалил тусклый красный свет, в угол штабного здания всадился снаряд, вывернул несколько кирпичей, размолол их в пыль.

Двор накрыло душное кирпичное облако. В облако это врезался новый снаряд, пропорол его насквозь и выломал ещё полстены в штабном доме. В крышу дощаника с тяжёлым стуком всадилось здоровенное бревно.

Окно задребезжало тонко, жалобно, из него вывалилось стекло. Как ни странно, в страшном грохоте Чердынцев услышал этот слабый, мигом угасший звук, он отрезвил его окончательно.

Хорошо, что Чердынцев спать лёг, не снимая с себя брюк, стянул только гимнастёрку (он словно бы что-то чувствовал), облачиться для него было делом нескольких мгновений, лейтенант поспешно застегнул ремень, подтянул сапоги и кинулся к двери. Запоздало скомандовал Ломоносову:

– За мной!

Тот согласно тряхнул головой – деревенский человек, он умел подчиняться. Чердынцев выскочил наружу, но в то же мгновение круто развернулся: вспомнил о чемодане – там ведь и бумаги остались, и бритва с помазком, и нательное бельё, и полотенце, и фотокарточки, вклеенные в нарядный, с богатой кожаной обложкой альбом.

Альбом этот ему подарила Надя Шилова – любимый человек, оставшийся в Москве. Чердынцев почувствовал, как лицо у него сделалось горячим, будто по щекам и лбу провели огнём.

В это время над головой пробултыхало что-то тяжёлое, – снаряд перелетел через двор, завалил забор и взорвался посреди молодых пирамидальных тополей, росших разрозненно, то густо, то редко – в каком порядке попали семена в землю, в таком тополя и росли. Вверх полетели сучья с зелёными трясущимися листьями, обломки стволов, куски земли. Лейтенант машинально пригнулся – так учили на занятиях, на летних сборах, наука эта казалась вроде бы ненужной, лишней, а в памяти осталась, – схватил за рукав Ломоносова, также пригнул к земле.

Над головой тяжело прошелестели осколки, отправились дальше, неся за собою смерть.

Чердынцев выпрямился, машинально отряхнулся.

Это был последний снаряд, лёгший на штабную территорию, лейтенант вначале не понял, почему снаряды перестали падать, а потом догадался: сейчас появятся какие-нибудь диверсанты в рогатых касках, скорее всего – немцы. Нужно оружие, чтобы их отбить.

– Скорее к штабу! – скомандовал Чердынцев Ломоносову. О своём чемодане он уже забыл.

Маленький боец послушно вскочил, оторопело глянул в одну сторону, в другую – штаб горел, и он не узнавал его, пламя сильно изменило дома.

Лейтенант кинулся к штабу, подогнал Ломоносова:

– Не отставать!

Ломоносов послушно затопал каблуками следом.

Около крыльца Чердынцев споткнулся – на ступенях, свесив голову вниз, пытаясь дотянуться до земли руками, лежал убитый капитан – дежурный по штабу, который принимал Чердынцева – в голову ему угодил небольшой осколок, аккуратно рассёк синий околыш фуражки и расколол череп. Умер капитан мгновенно.

Маленький боец налетел на Чердынцева и остановился.

– Ох! – жалобно прохрипел он. – Что же это такое делается? – Ломоносов по-бабьи прижал ладони к щёкам. – Товарищ капитан! Что же это такое… – В следующий миг он с надеждой спросил у лейтенанта: – Может, он жив?

– Нет, он мёртв, – выкрикнул в ответ Чердынцев, пригнулся невольно – с крыши слетел дымящийся лист железа, шлепнулся на землю.

– Может, ему нужна помощь? – не слыша лейтенанта, взвыл маленький боец, в голосе его послышались слёзы. – А?

– Нет, капитану уже ничто не поможет, – Чердынцев расстегнул кобуру, висевшую у убитого на боку, достал оттуда пистолет ТТ, сунул себе за ремень, потом достал из небольшого кожаного кармашка запасную обойму, спрятал её в кармане.

– Разве так можно, товарищ лейтенант? – неожиданно произнёс Ломоносов и по-старчески сморщив лицо, всхлипнул.

– Пистолет капитану больше не нужен, – безжалостно произнёс Чердынцев, – всё, он уже отвоевался.

Ломоносов снова всхлипнул. Чердынцев, перепрыгнув через убитого капитана, поднялся на крыльцо, сунулся было в дверь, но тут же выскочил обратно, следом за ним вымахнул длинный язык пламени, попробовал дотянуться до человека, но сил не хватило, и язык угас. Чердынцев выругался.

– Где в штабе находится оружие?

– В каптёрке, за железной решёткой. Там для винтовок специальное место отведено.

– Не пробиться, – с сожалением произнёс лейтенант, – всюду огонь.

Он вытянул голову, прислушался – недалеко от штаба, совсем недалеко, за грядой деревьев, раздалась стрельба – несколько сухих, каких-то выхолощенных очередей, которым ответили пять звучных гулких ударов, – стреляли из винтовки, нашей, мосинской, – и всё… Очереди были чужими – у нашего оружия такого звука нет. И патроны у нас другие, и порох.

– Эх, винтовочку бы сейчас сюда, – неожиданно тоскливо проговорил лейтенант, – хотя бы одну на двоих…

С крыши снова свалился лист железа, раскалённый докрасна, дымящийся, он пролетел над самыми головами. Лейтенант пригнулся, Ломоносов шарахнулся в сторону, прикрылся столбом крыльца, лист улетел далеко, шлёпнулся на дорожку, ведущую к крыльцу, посыпанную рыжеватым речным песком, над листом взвилось густое облако ярких горящих искр.

За деревьями снова прострекотали несколько автоматных очередей. Им ответил гулкий винтовочный выстрел. Один.

– За мной! – скомандовал Чердынцев маленькому бойцу и, пригнувшись, побежал вдоль штабной стены.

Из окон штаба выхлёстывали дым и пламя, внутри что-то рвалось. Звук был задавленный, приходил словно бы из погреба. Лейтенант понял – это рвутся патроны в раскалившихся цинковых ящиках. Ломоносов следовал за лейтенантом, будто привязанный – не отставал от него ни на шаг.