Дыхание ветра

Тала представила себе океан как озеро Сен-Жан, только в тысячи раз больше, и в общем-то не слишком ошибалась. Но она прекрасно знала окрестности озера, берег, деревни. Франция, Англия, Германия, откуда пошел этот разрушительный пожар, именуемый войной, ей о них ничего не было известно, да и не хотелось ничего знать. На ее ресницах блестели слезы, увлажняя глаза.

«Почему нас постигло это несчастье? — думала она, укрывшись в дровяном сарае. Как бы я хотела, чтобы Анри был жив, чтобы я могла положиться на его силу, спать с ним рядом! А тот, другой, неблагодарный! Жослин Шарден… Как я его любила, как любила! Была с ним счастлива те несколько дней, когда наши пути пересеклись. Никто не сможет больше меня защитить!»

Сердце у нее сжалось, и она закрыла глаза. Ей вспомнились жаркие ночи в объятьях Жослина. Он сумел возбудить в ней новые ощущения, отличные от удовольствия, которое доставлял ей муж.

«Теперь у меня есть Киона, моя светлая дочурка! Он сделал мне прекрасный подарок, но она никогда не узнает, кто ее отец».

— Тала, что с тобой? — спросила Эрмин, которая тоже зашла в сарай.

— Стараюсь успокоиться — меня охватил страх при мысли, что мой сын окажется по ту сторону океана, — ответила она. — Тошан — плоть от плоти моей! Что с ним будет в такой дали от нас?

Тронутая этими словами, молодая женщина подошла к свекрови. Она с радостью утешила бы ее, но между ними было принято оставаться сдержанными и не проявлять своих чувств.

— Тала, я тоже места себе не нахожу! Но мы не можем помешать ему действовать так, как велит его совесть. Умоляю, выслушай меня! Я пошла вслед за тобой, чтобы кое-что тебе предложить.

Эрмин боялась, что Тала тут же оборвет ее. Но этого не случилось.

— Продолжай… — вздохнула индианка.

— С моей стороны было глупо предлагать отвезти Киону в Валь-Жальбер, хочу извиниться за это перед тобой. Но я могу снять в Робервале дом сына Мелани Дунэ. Бедняжка умерла год назад в больнице. Дети переехали. Они обосновались в Дебьене в нескольких километрах от Шамбора. В начале осени они искали надежного жильца, а ключи оставили в мэрии. Представь себе, Тала, как вам с Кионой там будет удобно, а мне — спокойно. Я буду часто к вам приезжать. Прошу тебя, подумай! Я оплачу все твои расходы. Мой музыкальный дар делает счастливыми тех, кого я люблю.

Молодая женщина не сводила с Талы своих нежных голубых глаз, с нетерпением и надеждой ожидая ответа.

— Никто в Валь-Жальбере не будет знать, что вы зимой живете в Робервале. И даже если узнают, какая разница! Мама не всевластна! Ты можешь жить там, где захочешь!

— Я согласна! — ответила Тала, молча поразмыслив несколько минут. — Твое предложение разрешает то, что меня мучило. Я боялась этого долгого уединенного существования, не столько из-за себя, сколько из-за Кионы. Она обрадуется. Ради своей дочери, ради ее улыбки я подчинюсь законам бледнолицых. Я украшу для нее елочку. Я не верю в вашего Бога Иисуса Христа, но Анри часто рассказывал мне про чудеса, о которых говорится в Новом Завете. Эти прекрасные сказки вскружили голову Мадлен. Нужно быть осторожной! Я не хочу, чтобы Киона стала такой же набожной, как белые люди. Довольно того, что ее крестили в таком возрасте, когда она была еще не способна выбирать себе веру. Мне это не по сердцу!

— Не важно, главное, что боги твоих предков и мой милосердный Бог защитили Киону. Ее благословили, я чувствую это в душе. О, Тала, какое облегчение! Я позабочусь о вас, а как только будут новости от Тошана, я приеду к вам.

Осунувшаяся индианка одобрительно и устало кивнула Эрмин.

— В таком случае нам есть чем заняться сегодня. Нужно уложить ваш багаж, провизию и накрепко запереть все двери. Я уеду завтра на санях вместе с сыном. Там будет место для меня и Кионы. Он высадит нас в Робервале. Но где нам остановиться до твоего приезда?

— Сними комнату на постоялом дворе. У меня есть при себе деньги, я дам тебе, — объяснила ей молодая женщина.

Она дрожала от волнения и возбуждения. Внутренний голос подсказывал, что ей будет спокойно в Валь-Жальбере, в прекрасном материнском доме. Она снова увидит Бетти Маруа, их соседку, которая практически воспитала ее, а также Симона, Армана, Эдмона, младшую Мари — всех ее детей и, конечно же, Шарлотту.

«А мои родители, мой братик Луи, который, как и Киона, называет меня Мимин! — подумала она. — Утром и вечером достаточно будет прислушаться, чтобы услышать пение водопада, жалобу моей реки Уиатшуан! Даже если морозы заставят ее замолчать, я все равно смогу любоваться ее красотой в снежноледовом одеянии!»

Еще молодая женщина сказала себе, что все-таки ничто не заставит ее забыть об отсутствии мужа. Как бы в подтверждение Тала похлопала ее по плечу:

— Мы должны верить в Тошана, Эрмин! Он вернется.

— Ну конечно, он вернется, я уверена в этом! Всего одна зима. Весной мы снова соберемся здесь все вместе. Я люблю это место, и дети тоже. Идем, Тала, ты права, у нас много работы.

Тошан с трудом мог скрыть раздражение, когда узнал о решении матери.

— Ты так изменилась, мама! — пошутил он. — Как ты сможешь выносить городской шум? Я-то считал, что ты захочешь перезимовать в хижине, чтобы стеречь наше добро! А ты подумала о том, какой прием тебе окажут в Робервале? Индианка с дочерью-полукровкой от белого отца.

— Замолчи, сын, — запротестовала она. — Почему ты кричишь? Хочешь, чтобы Киона услышала и стала мне снова задавать вопросы о своей семье? Она соображает не хуже семилетнего ребенка. Не надо делать ей больно, прошу тебя.

Молодой человек горько улыбнулся и возразил:

— Я знаю, отчего ей будет больно! От насмешек над ее одеждой или цветом волос, подтверждающих, что она метиска. Я сам прошел через это всюду, где бы ни жил, правда, я мог защитить себя! Но что может пятилетняя девчушка? Она будет страдать и не посмеет ответить тем, кто будет смотреть на нее как на диковинную зверушку.

— Ты ошибаешься, Тошан, — тихо сказала Эрмин. — Никто не сможет устоять перед улыбкой Кионы.

— До чего ты наивна, бедняжка! — вздохнул он.

Разговор на этом закончился, поскольку в комнату вбежали дети. Тала усадила дочь к себе на колени.

— Будь умницей, Киона, послушай меня! Мы проведем зиму в Робервале, в настоящем доме. Эрмин сможет часто нас там навещать. Ты довольна?

— Да, мамочка! — заверила ее малышка. — А ты не будешь грустить оттого, что рядом нет ни реки, ни леса? Мимин говорит, что ты не любишь город.

Тала нежно провела рукой по ее лбу, тронутая заботой.

— Я не буду грустить. Обещаю. А теперь пойдем домой.

Эрмин проводила их до двери. Мадлен уже действовала — собирала игрушки, складывала белье в чемодан.

— Какое счастье, что ты здесь! — воскликнула молодая женщина. — Сейчас я буду тебе помогать, мне просто хотелось бы уделить как можно больше времени Тошану.

— Правильно. Мой кузен точно нуждается в тебе, — одобрила кормилица. — Иди к нему быстрее.

— Спасибо, Мадлен.

Тошан заперся в своей комнате. Он сидел на полу возле печки и курил сигарету.

— Нет, только не это! — закричала она.

Он постригся. Это настолько изменило его, что Эрмин заплакала.

— Я почти не узнаю тебя, — пожаловалась она. — Я так любила твои прекрасные волосы! Что на тебя нашло?

— У солдат не может быть такой гривы, как у дикарей, — ответил он ироничным тоном. — Я собираюсь вступить в двадцать второй Королевский полк и не хочу отличаться от остальных.

Эрмин чувствовала, что он сам потрясен этим своим поступком. Тошан расстался со своими длинными волосами, которые указывали на его принадлежность к индейцам. Впрочем, не впервые. В один прекрасный июльский день 1930 года она вновь увидела его в каньоне реки Уиатшуан. Он, по своему обыкновению, вышел из леса, когда она гуляла с Шарлоттой, в то время почти слепой.

«Я уже отчаялась, думала, что никогда его не увижу, и тут он возник передо мной еще красивее, чем в воспоминаниях. Но с короткой стрижкой! Поскольку я ему об этом сказала, он ответил, что пока носил длинные волосы, никак не мог найти работу, и тогда постригся на манер дровосеков. Потом он переключился на Шарлотту, выказав при этом такую заботливость, что я влюбилась еще сильнее, хотя почти не знала его».