Страница 85 из 88
Чуть посыпанные снегом низины были освещены каким-то сиянием, идущим ниоткуда. Березы возносили в лесу горькую зелень своих по-женски нежных стволов. Ниша в углублении железистой скалы была украшена увядшими букетами. На грубо намалеванной дощечке[138] была надпись, составленная с тем красноречием, которое присуще простонародью:
«Слава доблестным бойцам Франтирерам и Партизанам отряда Анри Барбюса, которые благодаря своему мужеству и самопожертвованию спасли от гибели население Вельмании во время суровых боев с гитлеровскими варварами 2 и 3 августа 1944 года».
Далее следовали имена казненных: «Были расстреляны капитан ФТП Жюльен Пошо, Бо Рене-Жан, Роме Жак, Барренья Эрмитиеро, Жимено Жозе».
На это место, летом такое очаровательное, выпускник Эколь Нормаль Раймон Верже приводил своих учеников — девочек и мальчишек, чтобы на берегу лепечущего без умолку ручья жарить карголаду. Совсем рядом, близ развалин замка, проходила дорога из Лос Масоса, — хуторская дорога, упиравшаяся в дорогу, по которой шли мулы к Канигу. Сам Канигу угадывался лишь по тени, отбрасываемой им на то место, которое Раймон Руссель удачно назвал «Долиной, куда не заглядывает весна».
Через два дня майор собрал все сведения, которые только можно было получить в ту пору о Раймоне Верже, но они сбивали его с толку. Сагольс объездил всех — бойцов Французских Внутренних Сил, и Франтиреров и Партизан, — он был убежден, что с ним будут откровеннее, чем с «чужестранцем», хотя тот и майор Алжирской армии. Он не нашел ни одного — ни француза, ни испанца — из отряда Анри Барбюса! Нет, ни одного! Он узнавал о сосланных, расстрелянных, исчезнувших, о добровольно вступивших в регулярные части или просто вернувшихся к своим семьям в Од или в Эро, тихо возвратившихся в прежнюю жизнь. Плохо дело! Как и у Лонги, у него сложилось впечатление, что никто не проявил особого интереса к outlaws[139].
И все-таки Сагольс привез важную новость, и если он не сразу ее выложил, то только потому, что не знал, как ее преподнести. Так вот: Пюиг в Перпиньяне!
Эме вскочил.
— Как вы спешите, мсье Лонги! Сядьте-ка! Все это не так просто. Совсем не просто! Да! Он жив, здоров и невредим. Живет в квартале Сен-Жак вместе с сестрой.
— У вас есть его адрес?
— Подождите, подождите! Говорю же вам все это не так-то легко. Он опять учительствует. Преподает в школе.
— Но в таком случае…
Тут-то и начинались трудности.
— Так вот, он ни с кем не видится. Ни с кем из своих друзей. Ни с кем. — Поколебавшись, он сказал. — Даже вас не захочет видеть.
— Но вы-то с ним виделись?
— Нет. Его видел другой человек. И теперь я отведу вас к нему.
У Сагольса было назначено свидание с человеком, который согласился побеседовать с ними в ресторане на площади Касаньес — в том самом «Уголке», где Эме встречался с Анжелитой. Горилла подошел к одному из столиков и пожал руку тучному каталонцу. Эме Лонги где-то видел это лицо. Но где и когда?
— Меня зовут Карбональ, я из Прада. Кожевник.
Его речь напоминала разъяренные волны, накатывающие на прибрежную гальку Баньюльса.
— Это тот самый, — сказал он Сагольсу. — Только тогда он, ясное дело, не носил мундира.
Он стиснул руку майора.
— Карбональ у нас муниципальный советник, — сказал Сагольс.
— И член партии, — добавил Карбональ. — Для нашего дела это немаловажно.
Подле них с удивительной быстротой гримасничали игроки в трюк. Их мимика была назойливой. Есть два разряда людей, которых ничто совершающееся в мире не может оторвать от их занятия: картежники и рыболовы.
Обслуживала их все та же Фелипа.
— Ох, как я рада! Мы так по вас убивались! У немцев было ваше фото, и они везде его показывали. Анжелите тоже его показали. Сперва она сделала вид, что не знает вас, но потом уже не могла притворяться. Слишком многие видели вас вместе. Начиная с моего бывшего хозяина. Потом его арестовали…
Ладно, — сказал Карбональ. — Бери рюмку, малютка. И сними фартучек…
— А как же клиенты?
— Позовут тебя, когда ты им понадобишься. Тогда я надену твой фартучек и буду их обслуживать.
— Будет вам, мсье Карбональ. Так и быть, сам уж их обслужу, — сказал новый хозяин.
Исчезнувший уроженец Ниццы оставил по себе в ресторане только одну память: название «Уголок».
— Вот кто был говоруном. Этих хозяев бистро я всегда не выносила. Мы знаем, кто вы такой, мсье Лонги. Тогда-то мы вас не знали. Мы подозревали всех репатриантов. И беглых тоже, но репатриантов в особенности.
— Ах, вот оно что!
Он был на подозрении у Сопротивления так же, как и у абвера! Дальше ехать некуда!
— Немцы всюду совали шпиков. И вот вам, пожалуйста, история с катером.
— Это была чистая глупость.
— Не совсем. Мы знали, что один из тех, кто там был, давал информацию фрицам. Если бы не Ом…
— Ом! Это с Омом я вас видел! В «Балеарских островах»!
— Точно. Ом-то и спас всех!
— В том числе и меня.
— Да, но ваше возвращение еще больше все усложнило! После такой истории вернуться прямо волку в пасть! Ну да, в этом все были уверены… Надо было иметь наивность пленного, чтобы пойти на это! За вами следили всюду, даже в Баньюльсе. И там вы наткнулись на Пюига! Можно было подумать, что вы это сделали нарочно! Ну, короче говоря, за вами следили и наши, и люди из Тайной Армии.
— Пират?
— И братья Венсаны тоже.
— Ну, тут я рисковал немногим!
— Нет. Вы рисковали тем, что вас могли ликвидировать как подозрительную личность. Как того типа, который участвовал в деле с катером. Англичанина.
— Англичанина?
— Полно, это был берлинец чистой воды. Ну, для каталонцев-то все они на одно лицо. Чайки сыграли с ним в тарок на озере Лекат.
Люди, сидевшие за соседними столиками, уже нервничали. Они разыгрывали экстравагантную мимодраму, а в это время другие с головой ушли в тарок. Эти гримасы и восклицания — кошмарный сон. Луна! Отшельник! Справедливость! У меня Вселенная! Вселенная бьет.
— Стало быть, вас интересует Пюиг, — сказал Карбональ. — Я его видел. Он вас добром поминает. Уважает вас. Но видеть вас он не хочет!
— Это потому, что я уехал в Алжир?
— Нет. Никого он видеть не хочет — ни вас, ни кого другого. И Сагольса не хочет видеть. Никого. Его партбилет при нем. Но и только. Он даже не захотел выставить от партии свою кандидатуру на выборах. Можно подумать, что теперь для него существуют только горы.
Эме прочел на лице Карбоналя симпатию и огорчение.
— Он упрям, как аспрский осел! Я… не должен я говорить вам это… особенно я… только мне кажется, что Освобождение удовольствия ему не доставило.
— Он ничего не просил передать мне?
— Просил. Одно слово: «Либертат». И прибавил: «Он меня поймет, этот интеллегуй!»
На следующий день Лонги встал поздно. Солнце играло на мраморе «Грота». Раймон Верже наверняка был в школе. Когда дети уходили, Эме Лонги сидел в кафе напротив школы. Шагах в сорока он увидел Пюига. Как и все школьные учителя, он шел, заложив руки за спину, в просторной серой блузе. Он что-то сказал мальчишкам, осмотрелся вокруг, словно чувствовал, что за ним наблюдают — еще сохранившийся рефлекс подпольщика, — и вернулся на школьный двор.
VI
Это чувство — чувство того, что ты некогда пережил… Нет, это было не зимой… Но тоже была толпа. Ах, то был праздник в Коллиуре 15 августа! В тридцать девятом? Нет. В тридцать восьмом. На Эме произвело сильное впечатление многотысячное стечение народа в небольшом приморском городишке. Это походило на Зимний велодром, на праздник Четырнадцатого июля и на массовые сцены из советских фильмов, из романов Мальро. Откуда пришли они, эти люди, откуда пришли они на деревянные арены, на танцы и на освящение лодок? Несмотря на то, что все было в прошлом, дурное, казалось, было в настоящем. Это действительно был праздник, религиозный и мирской одновременно, и, однако, особенно по вечерам, когда тысячи людей стояли в ожидании прямо на балласте, а подрагивавшие на рельсах поезда устремлялись к Серберу или к Перпиньяну, возникало впечатление какого-то катаклического переселения народов, впечатление какого-то разрушенного до основания порядка, некоего огромного потрясенного Китая, великого сдвига.
138
Впоследствии была заменена мемориальной доской. — Прим. автора.
139
Люди вне закона (англ.).