Страница 35 из 48
Бели не слышно «Занято!»
Эту историю рассказывал мне Кушкис. События происходили на окраине Кабула:
«.. К рассвету стрельба и крики прекратились. Было решено составом двух подгрупп, одна из которых находилась у южного входа, а вторая в центре, на нижнем ярусе, произвести осмотр карьера. В момент проверки техники и временных построек случилось нечто, заслуживающее особого внимания.
Один из бойцов, проходя мимо постройки «типа сортир», решил воспользоваться случаем и «цивилизованно» справить свою нужду… Пытаясь открыть дверь, обнаружил, что дверь заперта изнутри. Вначале, по его словам, даже подумал, что кто-то из соратников успел опередить его. Когда же на его вопрос не последовал традиционный ответ: «Занято!», возникли подозрения.
Прикинув, решил, что правильнее будет все-таки сломать дверь и убедиться… Когда ударом ноги дверь была открыта, увиденное его потрясло: на «очке», как ни в чем ни бывало, сидел улыбающийся «дух». На наши вопросы о том, кто он и с какой целью находится в карьере, «дух» пытался уверить нас, что он рабочий. Однако, когда в «очке» был обнаружен брошенный им туда автомат Калашникова и нагрудник с магазинами и гранатами, «дух» улыбаться прекратил и уж больше не изображал неведение в отношении того, что здесь произошло ночью».
По генеральскому приказу
Вообще операции, которые проводила армия, отличались бестолковостью. Например, однажды, когда генерал Дубынин проводил Кунарскую операцию, он для того, чтобы воспрепятствовать обстрелу джела-лабадского аэродрома, лично указал две точки на карте, где должны постоянно находиться наши засады. Одна точка была совершенно лысой горкой, не имевшей никакого тактического значения. Там изнывала от безделья 3 рота. А точка, где должен был сидеть я со своими бойцами, была… плацем афганского полка на окраине Джелалабада.
Приказы высоких начальников не обсуждают, поэтому мы добросовестно проваляли дурака, пока не кончилась операция. Ежевечерне мы прибывали к афганцам в расположение и ложились спать под их охраной, а утром шли отдыхать к себе в расположение после «ратных трудов».
Резюме
Ильич склонился над столом. Плечи его вздрагивали. Вдобавок ко всему из груди его вырывались какие-то надрывные звуки. Никак что-то случилось, подумал я и решил проявить участие. Не каждый день врачи медроты так рыдают. Я участливо положил руку на плечо. Ильич поднял лицо, залитое слезами. Но это не были слезы печали. Ильич беззвучно хохотал до слез. Я удивленно спросил, что случилось. Ильич, не в силах вымолвить ни слова, подал мне какую-то бумажку с каракулями и каким-то бредом.
— Не понял. Говори толком.
Ильич, выпив воды, малость успокоился и рассказал следующее. Вчера в зоне охранения на мине нашего минного поля подорвался прапорщик. Ильичу как врачу поручили провести расследование обстоятельств гибели воина-интернационалиста. Последним, кто видел прапора, был солдат из батальона охраны, стоявший на посту. Кто он был по национальности, точно не помню, но, кажется, уроженец какой-то из республик Средней Азии. Ильич его допросил, а после приказал написать объяснительную записку на имя дознавателя капитана Седько В.И., то есть его, Ильича. Над этим объяснением он и рыдал.
Безумное количество ошибок, как орфографических, так и синтаксических, я опущу и передам только суть. Написано было примерно следующее: «Я стояль на пост. Смотрю идет прапор. Пьяный в жопу. Я кричаль «Стой! Туда нельзя! А то е…нет!» Пошель на х… сказаль прапор. Через минуту быль взрыв. Пиз…ц, подумаль я». Дальше следовало число и подпись.
— Нет, ты подумай, этот «мастер» русской словесности еще и мысли свои описывает. Резюме выдает! — всхлипнул от смеха Ильич и захохотал в голос.
Выпьем за замену
Серега Габов любил пошутить. Причем делал он это с абсолютно серьезной миной, что придавало его шуткам особый шарм.
Пересыльный пункт в г. Ташкент. В комнате, не раздеваясь, на солдатских кроватях лежат несколько офицеров в тоскливом ожидании вылета в Афган. Последние советские деньги спущены в ташкентских кабаках. Завтра вылет, но все равно скучно.
В коридоре возникает оживленный гомон. Какая-то подвыпившая компания приближается к комнате и вскоре вваливается в помещение. Веселье и радость. Отпускники. Какого хрена они приперлись на пересылку? A-а! Понятно. Первый отпуск. Ничего не знают еще. На самолет билеты взяли только на завтра и решили переночевать на пересылке. Ташкентских шлюх опасаются. Деньги берегут. Но понтов-то…
Прямо на хб у некоторых навинчены ордена «За службу Родине» и медали ЗБЗ — «За боевые заслуги».
О-о-о!.. У пожилого прапора — почетный знак ЦК ВЛКСМ.
ПЕРСОНАЛИИ
— Короткими перебежками от меня до следующего дуба, бегом… Марш!
— Сапоги нужно чистить с вечера, чтобы утром надевать на свежую голову!
— Ты у меня смотри! Я где нормальный, а где и беспощаден!
Дубовицкий, по кличке Дуб
Когда я был еще пацаном, отец мой служил начальником штаба воинской части. А заместителем по тылу был майор Дубовицкий. Бывший фронтовик, летчик. Было ему около пятидесяти, а то и пятьдесят. Но дядька он был крепкий и большой мастер «изящной русской словесности».
Бояться ему было некого, поскольку о воинской карьере он уже давно перестал мечтать. Поэтому в поступках и речах был смел. К солдатам требователен. Понимание о действенности и приоритетах убеждения над принуждением имел свое.
Как-то раз приказал он Сереге Сачкову, кладовщику вещевого склада, выложить перед складом для просушки валенки. Пригревало майское солнышко, и самое время было подсушить валенки после долгой зимы, возвращенные на склад. При этом строго наказал, что, возможно, пойдет дождь, поэтому, с его началом валенки нужно будет срочно убрать на склад.
Серега свою фамилию оправдывал на все сто. Сторожить валенки ему было «в лом». Несмотря на разницу в возрасте, мы поддерживали с ним приятельские отношения. Убедившись, что Дубовицкий уехал по своим «тыльным» делам, Сачок, увидев меня, слонявшегося без дела в части, предложил сходить в клуб. Там лидер ансамбля части Славик Кузяшев репетировал какую-то новомодную вещицу. Так мы и сделали. Но пока мы были в клубе, пошел дождь. В задрапированном зале этого мы не видели. Валенки, выложенные Сачком перед складом, намокли, вместо того, чтобы просохнуть.
На беду вернулся Дуб. Увидев это безобразие, он пришел в ярость, но Сачкова нигде не было. Не найдя виновного, он уехал на обед.
«Война — войной, а обед по распорядку». Поэтому и Серега, и оркестранты отправились в столовую, где Сачок и узнал о нависшей над его жизнью опасностью. Сразу же после обеда валенки были убраны на склад и аккуратно разложены на стеллажи.
После обеда приехал Дубовицкий.
— Сачок! Ко мне! — зарычал он прямо от КПП.
Серега мигом предстал «пред его светлы очи», о чем и доложил, невинно моргая.
— Я тебе что говорил? Е. твою мать! Почему валенки до сих пор не убраны. Ты где был, сучий выродок, когда дождь шел?
— Не пойму, о чем вы говорите, товарищ майор, — совершенно искренне обиделся Сачков и за себя, и за свою маму, которая у него в каком-то министерстве была отнюдь не последним человеком. — Все давно уже убрано, как вы и приказывали.
Дубовицкий от такой наглости растерялся. Вместе с Сачковым они рванули на склад, но валенок перед ним уже не было. Сачок изображал оскорбленную невинность, а сам ликовал в душе. Но не тут-то было.
— Открывай склад, — скомандовал зам по тылу.
Сачков сразу сник и начал судорожно искать ключи, которые «вроде бы где-то забыл». Но когда Дуб рявкнул и для убедительности отвесил затрещину, ключи как-то сами собой нашлись, и склад был открыт. Дубовицкий метнулся к стеллажу и пощупал валенки: сухие. Потрогал другие — та же картина. Хитрый Серега положил вперед валенки, из запаса, который зимой не выдавался, а лежал на складе, как НЗ. Но и Дубовицкий не лыком шит. Он, постояв пару минут в недоумении, все же сообразил залезть на верхние стеллажи и пощупать валенки. Вот тут-то все и выяснилось.