Страница 26 из 155
Ни одному концертному агенту до Вольфа и в течение многих лет после него не удавалось наладить связи в таких высоких сферах. Многие недоверчиво относились к мотивам его поведения, опасаясь, что национальное искусство попадет под контроль политических и коммерческих, а не музыкальных интересов. «В течение следующих пятидесяти лет развитие концертной жизни в Германии, благодаря его влиянию, ни в коей мере не было связано ни с творческими, ни с социальными потребностями, — утверждал мудрый Карл Флеш. — Так реализовалась идея Вольфа о политико-экономической равнозначности исполнительского искусства и продуктов сельского хозяйства или промышленности. Почему нельзя "заказать" или "отправить" виртуоза, как это делают с пшеницей или сталью? Это просто вопрос организации; общества, "производящие" концерты, должны привыкнуть "заказывать" артистов через центральное агентство. Спрос и предложение должны определять гонорар артиста точно так же, как определяется стоимость акций и других биржевых активов… Теорию Вольфа следует рассматривать как совершенно новую. Более того, его самого рассматривали как знатока, повлиять на которого невозможно»[157].
Считалось, что от Вольфа может зависеть жизнь и смерть музыканта. Он был движущей силой, он сотрясал устои, он искусно манипулировал, он созидал. В отличие от агентов прошлых лет, он не ограничивался тем, что поставлял музыкантов по заявкам. Для удовлетворения уже существующего спроса он активно искал еще пустующие ниши и заполнял их продуктом; он предугадывал изменения во вкусах публики и заранее натаскивал своих артистов, чтобы удовлетворить их. Он был барометром музыкальных вкусов и разъяснял артистам, что существуют «циклы, когда успех имеют темпераментные музыканты, и циклы, когда публика предпочитает безликих; иногда преобладает интерес к тому, что выходит за рамки музыки, иногда больше всего требуется механическая точность… Приходит время, когда все без ума от пианистов, потом его сменяет эпоха, когда звездами становятся скрипачи; иногда нужны вундеркинды, а потом никто не хочет слушать детей»[158]. Вольф заботился о том, чтобы иметь надежное укрытие и в дождь, и в зной; этот человек не боялся смены сезонов.
Артисты отдавали ему десять процентов от своих заработков, и он сделал такой размер комиссионных стандартным для Европы. Его условия не подлежали обсуждению и были твердо обоснованы. Музыкантов, приходивших в контору Вольфа, встречало предупреждение в виде портрета хорошо известной певицы в нижнем белье. Надпись на табличке гласила, что г-жа X. имела неосторожность не возместить герру Вольфу затраты на организацию ее концерта.
Он был скуп на любезности даже по отношению к знаменитостям, и однажды композитор Макс Брух, не допущенный на генеральную репетицию собственных произведений, резко отозвался о «свинарнике, который устроил Вольф в Филармонии». Тем не менее даже противники признавали безупречность музыкальных вкусов Вольфа. Единственное, что могло нанести ущерб этим вкусам — это чрезмерная любовь к деньгам. Огромное множество музыкантов тогда, как и сейчас, были готовы платить за собственные концерты, и среди них — молодые композиторы, у которых не было иного пути донести свои творения до публики. Вольф брал у них деньги и ничего не делал. Если он считал концерт недостойным внимания, то даже не утруждался его анонсированием. Густав Малер, дирижировавший Берлинским филармоническим оркестром на мировой премьере своей Второй симфонии, увидел полупустой зал. Но, как и Штраус, Малер не осмелился упрекнуть «большого страшного Вольфа»[159]*.
Очень немногие музыканты решались спорить с Вольфом, и самым известным среди них стал Игнацы Ян Падеревский, вдохновенный пианист с буйной гривой рыжих волос, ставший первым премьерминистром независимой Польши. Будучи еще молодым, никому не известным музыкантом, Падеревский умолял Вольфа разрешить ему принять участие в концерте Рубинштейна и получил грубый отказ. Вскоре после этого он обратился к Вольфу с просьбой организовать для него сольный концерт, и эта просьба снова была отвергнута без видимых причин. Тем временем его варшавский издатель убедил Ханса фон Бюлова продирижировать в Берлине фортепианным концертом Падеревского, взяв в качестве солиста самого автора. Услышав громовые аплодисменты, Вольф устремился в артистическую комнату Падеревского. «Я искренне рад вашему успеху, — сказал агент, — и я предлагаю вам не меньший успех под моим руководством не только в Германии, но и в любой стране мира. Я уверен, что это у нас получится». Падеревский ответил, что буквально несколько месяцев назад Вольф отказал ему, а он тем временем уже нашел себе хорошего агента, лондонского импресарио Дэниела Майера.
«Это все бизнес, друг мой, только бизнес! — воскликнул Вольф. — Не относитесь к этому так серьезно. Переходите ко мне, и вы останетесь довольны!» Падеревский не соглашался. «Ну, что же, — сказал Вольф. — Может быть, мои слова покажутся вам невероятными, но если ваш окончательный ответ — "нет", то я обязан вас предупредить, что вы об этом пожалеете»[160].
На следующий день оркестр саботировал концерт совершенно безобразным исполнением. Бюлов соскочил с дирижерского подиума и убежал со сцены, когда Падеревский еще играл свое соло, вызвав недоумение публики и полностью нарушив атмосферу концерта. «Неужели он заодно с Вольфом?» — гадал пианист, поклявшийся, что ноги его не будет больше в Берлине.
Спустя двенадцать лет, когда Майер ушел на пенсию, Падеревский обнаружил, что его немецкие ангажементы таинственным образом перешли в руки Вольфа. Будучи проездом в Берлине, он получил приглашение от Вольфа и застал его на смертном одре. «Он был очень болен и слаб, но сумел сказать мне, что ценит мой визит больше, чем может выразить, и что хочет, чтобы я знал, как он сожалеет обо всем зле, причиненном мне в прошлом. Бедняга! Он надеялся, что я смогу простить его!»[161]Падеревский безжалостно отклонил извинения, однако в его рассказе есть определенные противоречия, позволяющие предположить, что антинемецкие настроения возобладали здесь над точностью воспоминаний. Оскорбленный тем, что берлинский таксист обругал его прическу и посоветовал постричься, гордый поляк раздул пустяковый инцидент в международный скандал, который Вольф, при всем его такте, уладить не мог. Судя по всему, именно это и стало причиной ухода Падеревского. Однако он скоро понял, что концертные звезды вряд ли смогут исключить Берлин из маршрута своих гастролей.
Дочь Вольфа вспоминает, что в детстве часто видела в доме Падеревского, который даже написал ей доброе посвящение в альбоме для автографов в феврале 1898 года, через семь лет после объявления «пожизненного бойкота». Вольф, при всех допущенных им ошибках, был ценителем музыкальных талантов. Он мог обижаться на упрямство Падеревского, но он не саботировал артистов — даже тех, кто, подобно Флешу, уходил от него к другим агентам. Кругленький бородатый человек с располагающей улыбкой, он больше всего на свете любил обедать с живыми звездами по субботам, после утренних репетиций в Филармонии. Он приглашал к гудящему столу молодых музыкантов и поощрял их на пробу сил перед львами концертной сцены. Он помогал им найти жилье по карману, а двери его собственного дома были открыты для голодных новичков. Работа во многом стала для него продолжением семейной жизни. В его отсутствие конторой железной рукой заправляла его супруга Луиза, бывшая актриса из Вены. Брат Карл, ставший его партнером, учился ремеслу, устраивая гастроли пианистам Иосифу Гофману и Эжену д'Альберу. Дочери Эдит и Лили начали работать в агентстве еще школьницами.
157
13 Flesch C. Op. cit., p. 133.
158
14 Hamburg, p. 161.
159
15* Игра слов: немецкое Wolf, равно как и английское wolf— волк; «.the big, bad wolf * («большой страшный волк») — строка из песенки о Волке, которую распевают герои диснеевского фильма «Три поросенка».
160
16 Paderewski I., Lawton М. The Paderewski Memoirs. London, 1939. P. 175–177.
161
17 там же, p. 317.