Страница 10 из 13
Когда я подросла, и мы с ней стали подружками, мама делилась: «Я всегда знала, что буду жить в большом городе, буду смотреть вечером в окно и видеть море огней!» И показывала мне это «море огней» – по-разному светящиеся окна в квартирах таких же пятиэтажек, габариты проезжающих по нешироким улицам машин, уличные фонари, ночное освещение рынка…
Когда я стала взрослой и уехала учиться в столицу, родители объявили мне, что вместе жить больше не будут. Семью они сохраняли исключительно ради меня: старший брат уже был женат, давно жил отдельно. Это, конечно, для меня, семнадцатилетней, не стало страшным открытием: и не такие взрослые дети все чувствуют и замечают, даже если родители «шифруются». А наши семейные проблемы были слишком очевидны: папа часто «давал повод». Родители развелись, а вот жить пришлось все равно вместе, просто по разным комнатам, как соседи.
В общем, спустя год я вышла замуж. А через несколько лет, когда у меня родилась Катька, мама приехала помогать мне на первых порах, да так и осталась. А папа и сегодня живет в нашей маленькой квартирке в Молодечно, в комнате с видом на «море огней». Я часто бываю у него, так часто, как могу. Это мой папа, и я его люблю и жалею…
Конечно, мне очень повезло с мужем. Отчуждение, возникшее между нами, – это только моя вина. Объяснить все это я могу, а вот исправить что-то? Не знаю, не знаю…
Да, мамина квартира… Сначала мы приобрели новую для нас, с расчетом, что мама будет по-прежнему жить с нами вместе. Дело в том, что вот этой анекдотической пошлятины по поводу «тещи и зятя» в нашей семье никогда не было.
Это не значит, что они с Мишей были «не разлей вода». Но мама, раз и навсегда оценив спокойную надежность моего мужа и поверив ему, очень уважала его. И даже в наших ссорах всегда принимала его сторону. Он-то об этом и не знал, но именно мама могла найти для меня такие слова, что я складывала лапки ковшиком и бежала мириться. Однажды, после очередной нашей размолвки, она сказала мне: «Ему тридцать, а у него уже виски седеют. Думаешь, легко ему? И еще твои свинячьи выходки терпеть…»
Сочетание ее душевной теплоты и простонародной грубости меня мигом приводили в чувство. И становилось жалко Мишу, в ту пору действительно загибавшегося на производстве, и себя, эгоистку, и маму, наверное, жалевшую и меня, и его, и себя.
Еще запомнился случай. Поругались мы с мужем, как водится, сижу, надутая, у мамы в комнате, шиплю ей все, что недовысказала ему. А она так буднично, вполголоса говорит: «Ну, разведись с ним, где еще такого доброго, такого смешного найдешь?» И слезы у меня хлынули потоком, и побежала к своему, действительно доброму, действительно смешному…
А какие претензии к мужу я выдвигала тогда? Стыдно даже вспоминать. Дома бывал мало. С Катькой не гулял. Денег тоже не хватало. Ах, да, еще не проявлял ко мне должного внимания. Попросту говоря, со мной не спал. И ведь причины его мужских проблем были мне понятны, они уважительными были, эти причины, даже, пожалуй, социальными. Трудным было «перестроечное» время: финансовая неразбериха, общая нестабильность, дефицит. Но нет! Шашки наголо и в бой! Дура… И как его хватило на все: и дело свое отстоять, и мои истерики вытерпеть? Может, чувствовал, если уж он дрогнет, то Екатерина Дмитриевна костьми ляжет, а семью дочери сбережет. Нет, конечно, свою семью. Ведь мы по-прежнему семья.
Мама много лет терпела и ждала, когда ее горячо любимый гулена угомонится. Сдалась только тогда, когда гулянка, по понятным причинам, прекратилась, а началась пьянка – по тем же понятным причинам.
Вот мамин дом на Некрасова. Высокая «башня», построенная по новой, какой-то то ли «каркасной», то ли «монолитной» технологии. Смотрю на это торжество современного градостроительства с гордостью. Да не только за то, что свой дочерний долг – хотя бы и при помощи мужа – перед матерью выполнила, а просто: люблю свой город! Так здорово смотреть на эти дома-супермодели, раскрашенные в яркие теплые цвета, и мечтать, что все в нашей жизни будет хорошо: чисто, прочно, надежно, достойно. Мы ведь уже живем в таких домах! Вот они – потрогать можно, потопать, сказать: «Наша земля!»
Мама открывает дверь с ручкой и листком бумаги в руках:
– Привет, доча, – и убегает в комнату. Оттуда кричит: – Проходи, я сейчас, рецептик один запишу только…
Прав был герой одного старого фильма: «Ничего не будет: одно телевидение!» На работе у меня телевидение, дома – во всех комнатах, прихожу к маме – вот оно!
Захожу в комнату. Рецепт не кулинарный: целитель-самоучка Халатов на пару с некогда популярной актрисой поучает малообразованных домохозяек, как беречь здоровье. Актриса говорит почти так же много, как и Халатов, улыбаясь при этом, как Гуинплен. Углы ее накачанного силиконом (или жиром с ягодиц, не знаю…) рта подтянуты вверх, но латексный натянутый лоб и лишенные мимических морщин глаза как будто не принимают участия в улыбке. Если абстрагироваться от ее трескотни, и просто смотреть в глаза… Ужас! Да, но «человек, который смеется» хоть попал в руки жестоким изуверам, а эта богатая дама по доброй воле легла под нож пластического хирурга.
– И чему ты у них учишься? – спрашиваю я, садясь с мамой рядом на диван.
– Нужно с утра выпивать стакан минеральной воды с ложкой меда и соком половины лимона, – говорит мама, все еще глядя на экран. – Это полезно для обмена веществ, а значит для кожи, волос, общего тонуса. Напиток – тормоз для старения.
– Стареть нужно с достоинством, – неожиданно назидательно изрекаю я. Неожиданно для самой себя, потому что проблема старения занимает меня последние дни больше, чем хотелось бы.
Мама смеется:
– Вот и ложились. Я, кажется, только этим и занимаюсь все время: старею с достоинством.
Я спохватываюсь:
– Мам, да я не про тебя, про себя. Настраиваться как-то надо на новый возраст, чтобы не выглядеть смешно. Ну, помнишь ту байку про кинозвезду: «Маленькая девочка… Девушка… Молодая женщина… Молодая женщина… Молодая женщина… Бабушка умерла». Вон, как эта мумия.
Киваю на экран, где Халатов со своей свежемороженой коллегой уже прощаются с телезрителями.
Мама замечает:
– Да уж, зря она так с собой. Нос зачем-то поправила, губы надула. Зря, у нее в молодости носик был курносый, глаза синие, блондинка… Чего еще хотеть? Такая была миловидная.
Сочетание этих «особых примет» полностью совпадает с набором прелестей Алисы. Вспоминаю Алису, и все мои проблемы встают передо мной «в полный рост». И я решаюсь поделиться ими с мамой.
– Знаешь, мама, я номинирована на «Золотую Телевышку» в этом году. Но почти наверняка мне ее не присудят, – от частого повторения, видимо, эти слова я уже могу произносить спокойно, почти без выражения. Уже хорошо.
– Почему? – растерянно спрашивает мама. – Нет, так нечестно. Несправедливо! Когда я бываю в санатории, у меня все просят твой автограф, ну вот все. Как узнают, что я мама Риты Дубровской, так сразу улыбки, вопросы… Ты очень популярная! Я тобой так горжусь! Вот поеду на Нарочь, ты мне подготовь автографы – отвезу всем девочкам из персонала, которые просили. И фотографии дай, они будут рады.
– Я фотографии с автографами дам, конечно. Даже календарики дам, – дело в том, что у нас же на канале их специально печатают для «промоушена», у меня их вагон, – но я не об этом, мама.
– А о чем? – мама смотрит, чуть отклонив голову, как бы со стороны. И вдруг – как обухом: – С Мишей что-то не так?
А я, не сгруппировавшись вовремя, отвечаю, как есть:
– И с Мишей тоже.
Мама встает и выключает без толку вещающий телевизор. Садится в кресло, которое стоит у стены. Как будто отодвигается от меня. Да, тут поддержки не жди.
– В чем дело-то? – устало спрашивает мама.
– Во мне, – честно отвечаю я. – Я чувствую, что ко мне все просто привыкли, что ли. Зрители, коллеги, муж. Я расту, изменяюсь, старею, наконец. И отдаю им всем больше, чем получаю! Я просто обозначена как-то, ну и ладно. Наверное, мне этого уже мало.