Рифейские горы

Альвита знала, как наказывать своих подопечных за строптивость, Ириду она нака-зывала полным одиночеством. Даже господин Кэйдар перестал приходить в её ком-нату, хотя его-то ей меньше всего хотелось видеть.

Приступы слепого отчаяния и бессилия перемежались состоянием полной апатии и равнодушия. Разве можно что-то сделать, когда за каждым шагом следят? Осматри-вают одежду, проверяют комнату, даже есть приходится в присутствии двух служа-нок. Ножа не припрятать: они, забирая посуду, всё пересчитывают, а потом доклады-вают Альвите.

О, Альвита! Её Ирида особенно ненавидела. Про неё говорили, она вольноотпу-щенная, из наложниц самого Правителя, но предпочла остаться здесь, управительни-цей на женской половине Дворца, домой, получив свободу, она вернуться не захоте-ла.

Глядя на эту женщину, Ирида невольно задавалась вопросом: "А куда пойдёшь ты, когда получишь свободу?" Кэйдар обещал отпустить, если родится мальчик. Даже если он когда-то родится, то куда идти? Дома же нет! Никого больше нет! Ни отца, ни брата, ни мужа. Ни одного виэла из твоего племени не осталось. Ни одного род-ного лица в этом мире. Для чего тогда жить? Для кого? Для Кэйдарова змеёныша? Ну, уж нет! Я задушу его своими же руками, если он всё же родится, а потом убью и себя.

Брошусь с лестницы! Есть откажусь! Удавлюсь! Хоть как, но он не получит своего.

Думая о своём положении в этом доме, о своём будущем, Ирида невольно начинала плакать. Слёзы отчаяния и злости страшнее слёз горя, они не приносят облегчения и успокоения, они лишь на время помогают забыться сном, не дающим покоя.

Ирида молилась Матери-Создательнице, просила у Неё невиданного: смерти для ещё не рождённого ребёнка и для себя.

Нет худшей доли: дожить до минуты, когда смерть кажется избавлением от мук жизни.

Но даже Богиня-Мать не слушала её, отказывала в исполнении единственной просьбы.

Ирида продолжала жить. Похудела, подурнела, по мнению служанок и самой Аль-виты, но жила.

Несколько попыток самоубийства удалось пресечь в первый месяц весны.

Сначала виэлийка чуть не прыгнула со второго этажа галереи, но её успели остано-вить, и Альвита после этого запретила всякие прогулки для неё. Полутёмная комнат-ка с заколоченным окном стала для неё как тюрьма для преступника.

Вторая попытка убить себя была более удачной. Ирида разорвала одно из своих платьев на полосы, тайком сплела верёвку и повесилась на потолочном крючке, куда в другие времена вешали на цепях чаши с живым огнём для тепла и света. Но рабы-ня-надзирательница вовремя подняла тревогу. Виэлийку спасли, и даже на беремен-ности это никак не отразилось.

Альвита отдала следующий приказ: сменной одежды рабыне не давать ни под каким предлогом. Одно лишь платье без пояса и нательной нижней рубашки разре-шалось носить ей. А постельное тоже на день уносили, оставляли тюфяк и подушку.

В другой раз Ирида расцарапала себе вены на руках застёжкой от платья, но и тогда служанки оказались рядом.

Альвита запретила ей пользоваться пряжками, углы платья на плечах Ирида стала связывать узлом, но желания сделать по-своему не умерила.

Никогда ещё Альвите не было так сложно на своей должности. Конечно, не будь Кэйдар так заинтересован этой девчонкой, можно было бы наказать её как-то по-строже. Но и не забывать одного: наложница господина не должна получать увечий, её нельзя отправить на порку, как любую другую рабыню. Хотя именно такой приказ Альвите хотелось отдать всё чаще. Но поможет ли плётка тогда, когда даже боль от раздираемых иглами застёжек рук не останавливает?

Вредная своевольная виэлийка! Не даром царская дочка. Потому и нравится Кэй-дару. За своё упрямство, за свой дерзкий характер, за несвойственное другим рабы-ням непокорство и своеволие.

Главное, несмотря на все попытки убить себя, ребёнок с неменьшим упрямством продолжал жить внутри её живота и рос в соответствии со всеми сроками.

* * *

Вира получила на свадьбу от своей госпожи ценные подарки: по два серебряных и золотых браслета, застёжки к свадебному платью и дорогущее ожерелье с жемчужи-нами. Оно особенно хорошо смотрелось на смуглой коже тёмно-русой девушки.

Её же Судас был рад главному подарку: вольной.

Приятно, когда можешь доставить кому-то радость. Вира же в день свадьбы выгля-дела не просто радостной, она была счастлива и этим счастьем даже Айну заразила.

Но после праздника опять наступили будни. Айна заскучала без своей верной служанки. Лидас купил другую рабыню, сделал подарок, но в таком деликатном деле, как приобретение прислуги, он вообще не разбирался. Новая девушка, Утта, утверждала, что она виэлийка, из приморского посёлка, и была она захвачена мор-скими пиратами. Как аэлийку её должно было бы выкупить на свободу государство, ведь по закону, аэл не может быть рабом, но никто из родственников не обратился с жалобой о пропаже, и свидетелей не нашлось.

Утта упорно верила, что рано или поздно она получит свободу и вернётся в своё рыбацкое селение, и эта вера делала её заносчивой и грубой. Она позволяла себе то, что выводило Айну из себя: примеряла украшения и одежду, грубила в ответ на приказы, ворчала и жаловалась, постоянно опаздывала, а потом ещё и пререкалась в ответ на упрёки.

Айна приказала купить себе другую служанку, постарше, но и эта не отличалась расторопностью, и однажды из-за своей невнимательности и вечной сонливости обожгла госпожу щипцами при завивке волос, чем привела Айну в ярость. Тут и Лидасу досталось, и самой служанке.

Впервые за прошедшие полгода Айна впала в депрессию. Дожди, ветер и сырой снег не действовали на неё так угнетающе, как апрельское солнце, тепло и цветение остролистника. А тут ещё и Лидас стал пропадать днями и даже неделями на стройке поместья. Всё бы ничего, но он и Айвара забирал с собой.

Айна скучала. Единственное, чем она себя занимала, был поиск подходящей слу-жанки, а потом - страшные ссоры с ними, и подбор новой кандидатуры.

Всех их привозил с рынка Лидас, но очередная и самая длительная размолвка с мужем вызывала у Айны отвращение ко всему, что он делал.

Айна даже прогулки по саду прекратила, потому что пряный запах остролистника вызывал у неё тошноту и головокружение.

Единственной отрады, способной поднять настроение, не было рядом. А он, глядя, как она мучается и страдает, обязательно бы пожалел, выслушал бы, развеял тоску и скуку. Но Лидас, этот Лидас всё делает назло, даже рабынь покупает одну вредней другой. Неужели всё в этом доме нужно делать своими руками?

* * *

Отец за зиму ещё больше похудел и осунулся, даже приход весны не улучшил Его состояния. Болезнь не хотела проходить сама собой, и лечением Воплощённого занялись лучшие врачи. Кэйдару же пришлось взять на себя бомльшую часть прави-тельственной документации и деловой переписки. С бумажными делами лучше всего справился бы Лидас, но он, так не кстати, уехал из города.

И вот теперь Кэйдару каждое утро доставляли в рабочий кабинет кипы исписан-ных дощечек с письмами, отчётами, приказами, постановлениями и распоряжениями. Многие из них надиктовывал Правитель, но указ без письменной формы и прави-тельственной печати не имел нужной силы и надлежащего влияния.

Какая тоска, прямо-таки смертельная тоска!

Кэйдар потёр лицо ладонями, убирая со лба спадающие вниз пряди волос,- "Будь оно всё проклято!"- откинулся в кресле, давая усталой спине расслабиться.

Лидас - счастливчик! Может заниматься тем, что ему нравится.

Сейчас бы на коня - и загород! Чтоб на полном скаку по дороге, мимо остролист-ника. Да, он уже цветёт, а ты ещё ни разу не был на охоте. Не даром говорят: за иглы остролистника зацепилось лето. Через неделю зацветёт каштан, вишня, зазеленеют виноградники. Что может быть лучше весны?!

А ты теряешь такие дни и киснешь в четырёх стенах. Неужели в этом и заключают-ся все прелести жизни властелина и Правителя? Ну, уж нет! Всех разгоню к демо-нам!..