Возвращение домой

Перед Барклифом сидел предельно ослабевший, похудевший мальчишка в мятой несвежей пижаме. Светлые, давно не чесаные волосы сосульками падали на лоб. Резко обострившиеся скулы, впалые щёки, сухие растрескавшиеся губы и пустые, ничего не выражающие равнодушные глаза.

Он выглядел так, как выглядит каждый после долгой изнурительной, очень тяжёлой болезни. А вообще‑то, он выглядел так, как и должен был выглядеть после двадцати дней допросов, после глубокого допроса и психоастимуляторов. Людей после подобных процедур Барклиф видел, и не раз. Опыт у него в этом деле был немаленький.

Несколько минут он стоял у порога, изучая комнату и пленного. Комнатка, конечно, как камера‑одиночка. Четыре стены, койка в углу, справа от входа раковина и туалет. Да, скромно, как в тюрьме. Даже сесть некуда.

Барклиф прошёл вперёд, сел на край кровати, спросил ещё, стараясь сохранять вежливое отношение к хозяину:

– Ты не против?

Тот никак не отреагировал на этот вопрос, но вторжение в личное пространство воспринял негативно: отстранился, отполз в самый дальний угол койки, ещё ближе подтянул к груди колени, обхватил их руками. Следил за Барклифом исподлобья, но без любопытства, с прежним равнодушием. Минут пять сидел, совсем не шевелясь, будто и не замечая гостя, казалось, спал с открытыми глазами. А потом вдруг сорвался, резко, с места. Мимо Барклифа. В два прыжка – и к раковине.

Его рвало мучительно долго, но сам Барклиф, сидя к умывальнику спиной, даже не шевельнулся, даже не взглянул в ту сторону.

– Ломка, да? Паршивое состояние…

– Слушайте, что вам надо? – Парень тяжело повалился на кровать, оттолкнул подушку, уселся, подогнув одну ногу под себя, сел так, что они с Барклифом смотрели теперь друг на друга почти в упор. Глаза ниобианина светились раздражением, но зато в них не было больше равнодушия и пустоты. Сам ещё бледный, до зелени, после приступа тошноты, но держится вполне сносно. Можно и поговорить.

– Тебя восстанавливают по ускоренной программе. С сегодняшнего дня инъекции будут проводиться с шестичасовым интервалом вместо вчерашнего трёхчасового. Пока втянешься, будет особенно тяжело…

– Вы пришли, чтоб рассказать мне это? – Парень усмехнулся, скривив губы, отвыкшие за последнее время улыбаться. – Спасибо, мне сразу полегчало…

Барклиф хмыкнул, проглотил иронию молча. Гвардеец оживал, и это радовало.

– Нет! Мне нужна твоя помощь… Поговорить кое о чём…

– Нет уж! Спасибо! Я уже всем здорово помог! Хватит! Наговорились уже!.. До тошноты… – Парень попытался рассмеяться, а голос у самого сорванный, хриплый, севший, как после долгого крика. Замолчал, отвернулся.

– Я – Барклиф. Тебе что‑нибудь говорит эта фамилия? – представился полковник, с минуту помолчав. – На допросе ты называл Дэвида Барклифа…

– Я многих называл. Ну и что? Смотрите отчёты. – Гвардеец смотрел куда‑то в сторону, мимо гостя, поверх его плеча. – Я больше никому ничего рассказывать не собираюсь…

– Того, что мне нужно, в отчётах нет. – Голос Барклифа сохранял терпеливые нотки, но чувствовалось, что это спокойствие – результат больших усилий.

– А что тогда вам ещё от меня надо? – Пленный вскочил, заходил по комнате, сжимая ладонями пульсирующие болью виски, неслышно ступая босыми ногами по пластиковому покрытию пола. Три шага до умывальника – и обратно! Едва не касаясь плеча Барклифа. Полковника начало раздражать это движение, он порывисто выпрямился, так, что ниобианин чуть не толкнулся ему в грудь. Остановился, опустил руки, опять начал:

– Я больше не…

– Что – ты?! – перебил его Барклиф. – Ты теперь ничто! Ты предал свою Родину… Хотел ты этого или не хотел, это мало кому интересно… Думаешь, кто‑то когда‑то спросит, добровольно ли ты «раскололся» или после препаратов? Нет! Нет… И ты сам это понимаешь… А сейчас ты после всего пытаешься показать свою независимость? Её у тебя больше нет! – он выкрикнул эти слова мальчишке в лицо. Тот смотрел на него с немым отчаянием и мукой. Бледный, растерянный, совсем жалкий. С влажных волос, прилипших ко лбу, вниз стекали капельки воды, а пленный смотрел на Барклифа, не моргая. – Ты лишился всего! Даже жизнь твоя больше тебе не принадлежит… Раньше надо было думать… И показывать свой характер. А сейчас… сейчас это просто смешно…

Ниобианин медленно опустился на кровать, сгорбился устало, спрятав стиснутые кулаки в коленях. Спросил, наконец:

– Что вам от меня нужно? Когда‑нибудь меня оставят в покое? – Взгляд на Барклифа снизу вверх. – Я им уже всё давно рассказал… Всё, что знал… Всё, что нужно было этим… этим людям. – Повёл плечами зябко, будто вспомнил что‑то неприятное. – А вы, вы были среди них? Я помню ваш голос…

– Сейчас у меня к тебе личный вопрос, понятно? – Твёрдость в голосе Барклифа требовала беспрекословного подчинения. Это был голос военного, привыкшего отдавать приказы. – Это совсем не относится к тем допросам…

– Я больше не помогаю сионийцам! – Ниобианин упрямо повёл подбородком, выдержал взгляд полковника. – Хотите что‑то узнать – колите! Добровольно я вам ничего не скажу. Тащите свои наркотики! Я не добровольный предатель, ясно вам?! – Яростный блеск глаз немного удивил Барклифа. Он совсем не ожидал этой ярости и такого отпора. Дело‑то для этого пацана пустячное, его совсем не касается, а упёрся, упёрся так, будто от этого зависит судьба Империи.

– Да не собираюсь я тебя колоть! И бить не собираюсь!.. – Барклиф рассмеялся, опять сел на кровать рядом с настороженно подобравшимся ниобианином. – Я к тебе с просьбой, с личной просьбой о помощи, а ты сразу в крик.

– А я сказал, что не помогаю сионийцам. – Упрямый мальчишка, он смотрел на Барклифа исподлобья в ожидании подвоха или ещё чего похуже. Барклиф молчал несколько минут. Он вообще‑то, когда шёл сюда, не думал объяснять хоть что‑то, но сейчас заговорил, непонятно почему, доверился этому парню:

– В принципе, твоя реакция вполне понятна, и я бы так же вёл себя на твоём месте. Ты – гражданин Ниобы, и это всё объясняет. Сионийцы – твои враги. Не только из‑за войны, но и потому, что мы ничего хорошего лично тебе не сделали. Одни проблемы, правда? Признаю, допросы и спецпрепараты – вещь неприятная. Но ты и сам понимаешь, попади к вам сионийский солдат, вы, ниобиане, поступили бы с ним точно так же. Значит, наше обращение с тобой – это не присущая лишь нам национальная жестокость, да? – Ниобианин никак не отозвался, но и не перебил. – Мы ничем друг от друга не отличаемся. Уж поверь мне… Я был не намного старше тебя, когда меня выслали на Сиону. Я был от рождения ниобианином, так же, как и ты. Возможно, подробности Нортарианского заговора тебе мало интересны. Всё произошло за много лет до твоего рождения…

А я служил в Нортариане, как раз в том полку, и попал под расформирование, как и все. Правда, в отношении со мной Императору Густаву этого показалось мало. В ходе следствия выяснили, что я был знаком, лично знаком с Шервилом, с другими, кто стоял во главе… Да, – Барклиф не сдержал грустного вздоха, – сейчас мало, кто знает, как всё было на самом деле… Может, архивы только и хранят, а участников и свидетелей мало осталось… Густав умел расправляться с неугодными ему людьми.

…А меня пожалели… Да! – Барклиф улыбнулся, опять с грустью. – В память о былых заслугах семьи… Просто сослали на Сиону без права на возвращение… Каково это, в двадцать пять лет полностью лишиться всего? Семьи, дома, любимой работы, привычного окружения – всего, к чему привык с рождения!.. Наши миры слишком разные для того, чтоб быстро привыкнуть к новым условиям. Ниоба – и Сиона!.. Они слишком разные… – Барклиф замолчал, задумался надолго. Можно ли в нескольких фразах, в обыденных простых словах рассказать кому‑то своё прошлое, встающее перед глазами в ярких, многоцветных картинках? Способны разве любые известные людям слова передать чувства, передать эмоции? Нет! Конечно же, нет!.. Начинаешь говорить, вспоминать – и прошлое оживает, повторяется снова и снова. Правда, уже без той боли, притупившейся с годами… Но всё же не легче от этого…