Возвращение домой

Раньше ничего этого Янис не боялся: санитарам, двум увальням‑лентяям, было всё равно, как ведут себя пациенты, а Акахара видел своих подопечных не больше двух часов в день в общей сложности. Теперь же появление Гриневского вызывало у Яниса целую бурю ответных чувств, которые могли выдать его. У них и раньше‑то отношения оставляли желать лучшего. Янис всегда чувствовал на себе подозрительные изучающие взгляды своего начальника. Первое время старался не обращать внимания, ведь любой новичок вызывает неприятие и опаску в слаженном, годами отработанном коллективе. Но когда прошли все немыслимые сроки даже для самой тщательной притирки и знакомства, Гриневский не оставил в покое своего подчинённого. Постоянные нападки, придирки, постоянное наблюдение и неприятные вопросы, связанные с лагерным прошлым бывшего бродяги.

Он был очень осторожен и очень хитёр, этот господин Грин, и так же, как и Янис, умел терпеливо ждать удобного случая.

Янис получил удар с неожиданной стороны, любопытство, уходящее далеко за пределы их Отдела Внешней Связи, подвело его. А ведь именно по части выполняемой работы к нему не мог придраться даже сам Гриневский.

С этого случая их скрытая вражда перешла в открытую войну с жаждой уничтожить враждебную сторону. Гриневский требовал казни открыто, на Общем Совете, а что мог сделать он? Во время вынесения приговора они, конечно, сцепились; Янис всегда был отчаянным, он и тогда недолго думал, действовал на порыве, а ведь соперник ему достался куда старше и опытнее. На стороне Яниса была только молодость и перевес в силе – не так уж и мало. Он мог бы ещё потягаться, но их разняли, и тогда, встречая одни лишь ненавидящие, презрительные взгляды других «информаторов», как всегда принявших сторону «своего», он возненавидел их в ответ с ещё большей силой, подкрепившейся не замеченным никем раскаянием. Янис понял, что никогда больше не вернётся сюда… Никогда!

А теперь Гриневский сам нашёл его! Приходил в больницу. Зачем? Тешил уязвлённое самолюбие? Кто откажется увидеть своего врага растоптанным, уничтоженным навсегда?

Гриневский был из тех людей, чьи мысли всегда скрыты от других. Возможно, он для этого и приходил, но эти визиты нервировали Яниса и пугали.

Зря бы Грин сюда не пришёл, а уж ходить раз третий или четвёртый без надежды получить что‑то для себя было не в его правилах. Может, он чувствует обман? Возможно и так. Этот человек спиной слышит, когда его пытаются обмануть. И такого он не допустит. Если так, то почему он не предпринимает ничего?

Бежать нужно! Срочно сматываться! Хорошего понемногу! Но жить под бдительным оком «информаторов»? Увольте! Тем более если этим занимается сам Юрий Ильич…

Врач разговаривал о чём‑то с гостем, а Янис, стараясь сохранять на лице прежнюю маску, смотрел в сторону центрального корпуса клиники. Белое трёхэтажное здание полукольцом. По второму этажу мезонин – естественный солярий. Янис слышал, что в этом корпусе разместили госпиталь для военных, для сионийцев. Для них всё лучшее. Боксированные палаты со всеми удобствами. Заботливые санитарочки, готовые на всё по первому зову. Раньше это злило бы Яниса: сионийцев он ненавидел до дрожи, но сейчас ему было всё равно. Он отвоевался. Война, его война, для него кончилась ещё в тех джунглях, после расстрела Тайлера, после допроса с «Триаксидом». Янис устал от всего, он хотел покоя и тишины. Видимо, это на него влияла атмосфера больницы, а на улице, на воле, всё будет по‑другому… Возможно… Но Янис и раньше жил так: если тебе повезло получить по зубам и ты не хочешь добавки, то лучшее – это забраться в самый дальний и тёмный угол и переждать до лучших времён. Чёрт с ней, с ущемлённой гордостью и нанесённой обидой. Главное – шкура цела. А отомстить можно и позднее. Благоприятный момент всегда появляется, нужно только не пропустить его.

Он не загадывал вперёд, не имел привычки, так как жил всегда одним днём, но твёрдо решил одно: он отомстит на этот раз. Но отомстит не за себя – за Тайлера. За его нелепую, глупую смерть…

Правда, Янис ещё не знал, как он это сделает, но точно знал, что его месть все запомнят надолго. Все запомнят имя этого гвардейца.

А сейчас же нужно рвать отсюда, быстро‑быстро. Янис невольно улыбнулся: на полянке перед окнами легкораненые сионийцы перепинывали футбольный мяч. Один, с зафиксированной рукой, отступал под напором другого, еле толкающего мяч костылём. Первый явно пасовал, чувствуя слабость противника, уступал ему мяч и со смехом кричал что‑то другим.

* * *

Наверно, так делали с каждым, кто находился в этом корпусе клиники, с каждым «психом»: пристёгивали на ночь к койке. Ремень проходил через грудь, застёгиваясь точно посередине замком с кодировкой. Несложное по конструкции устройство, если иметь здоровые мозги и чуточку терпения, то наловчишься освобождаться одним движением.

Янис уже давно этим пользовался. Не лежать же всю ночь на спине, тупо пялясь в потолок! Не встать, не повернуться. А так, хоть какое‑то ощущение свободы, пусть даже временной.

Главное – не пропустить момент прихода санитара с ежевечерней проверкой и очередной дозой лекарств и снотворного.

Писк кодировщика в замочной системе, знакомый до последней ноты, заставил вздрогнуть, но Янис так и остался сидеть на кровати, свесив ноги. Таким его и встретил санитар Пауэрс. Терпеливый добродушный молчун, он никогда не делал больно пациентам, даже когда раздражался. Да, совсем не его хотел увидеть Янис. Лучше бы Прэкетт. Того стоило измочалить в назидание. Тем более есть за что…

Почти минуту они просто смотрели друг на друга, Пауэрс, – отвесив нижнюю челюсть, побелев до нездоровой, почти смертельной бледности. Он стоял у порога с медикаментами в обеих руках, прижав их к груди.

– Добрый вечер! – Янис улыбнулся, наклоняясь всем телом вперёд, точно пытался лучше разглядеть лицо санитара. Тот часто‑часто закивал головой, попятился, шепча что‑то беззвучно, сунулся открыть дверь, совсем не глядя в ту сторону. Повернуться спиной к больному он боялся. Код нужно было набирать пальцем, а занятой инъекционным шприцем рукой этого не сделаешь сразу. Да и Янис не стал ждать: кошкой метнулся к санитару, перехватил ему руку, стал выкручивать в суставе. Они завозились, стараясь повалить друг друга на пол. Пауэрс был сильнее, тяжелее по весу и шире в плечах; сопротивлялся отчаянно, хоть и не выпускал шприцы из рук. Из пластикового стаканчика по полу покатились горошины таблеток.

– Идиот… Да не собираюсь я тебя убивать… – прошептал Янис, чувствуя, как слабеет, уступает в этой нелепой драке. Пауэрс только сопел сосредоточенно. В лице Яниса он всё ещё видел лишь пациента, а не опасного противника, поэтому боялся причинить ему боль неосторожным движением, старался усмирить, вернуть в кровать. Он уже почти сделал это. Его здоровая, широченная лапа, разом захватившая ворот пижамы, придавила Яниса к подушке, другая рука в это время шарила ремень. Янис извивался, пытаясь оторвать от себя руку санитара, барахтался беспомощно, хватая воздух широко раскрытым ртом.

Замок щёлкнул, и Пауэрс сразу же убрал руки, заговорил, успокаивая:

– Тише, тише. Лежи спокойненько. Не надо вставать… А я сейчас доктора позову. Хорошо? – Как с ребёнком! А сам ползал, собирая рассыпанные по полу лекарства. Янис никак не мог отдышаться, как после пятикилометрового забега. Одна его рука, правая, осталась свободной. Пауэрс не поймал её ремнём, не пристегнул к телу. Ей‑то Янис и нащупал шприц, зарытый в перебуренную, скомканную простынь.

– Если будешь хорошо себя вести, я сообщу доктору сразу. Сразу же… Он обрадуется твоему выздоровлению… – Пауэрс выпрямился, озадаченно оглядываясь, он не мог найти шприц со снотворным. – Сейчас‑сейчас… Я только…

Договорить он не успел – Янис выбросил вперёд и вверх правую руку, метил всё равно куда, лишь бы в санитара попасть. Лекарство всасывалось в кровь в считанные секунды. Пауэрс ничего и сообразить не успел, как мешком повалился вперёд, придавив весом своего тела Яниса к кровати.