Возвращение домой

Гриффит ещё раз спросил о чём‑то, но Джейк задумался, не услышал, и не ответил. А старик, видимо, подумал, что обидел гостя, обидел своими резкими словами и нападками. И потому вдруг вскочил, засуетился, принялся сгребать стружки со стола, смахивать пыль, сгрёб инструменты в охапку и отнёс их на другой стол, в дальний угол. Ковылял как‑то жалко и суетливо, старый совсем и беспомощный.

А Джейк смотрел на него с высоты своего немалого роста, стоял, стиснув нож в кулаке до боли в пальцах, и всё также молчал, понимая, что пора уходить. Гриффиты – народ гостеприимный, без угощения не отпустят, но этому старику можно всё объяснить, рассказать всю правду, и тогда он сам, мягко говоря, его отправит: они не общаются с «чужими», боятся их. Это сейчас так получилось, даже поговорить удалось, а всё потому, что гриффит этот не понял, что перед ним не сородич, чужой, и человек к тому же.

– Сейчас я, сейчас… – шептал старик торопливо. – Это я просто давно не говорил ни с кем… Вот так и получилось… Болит ведь сердце за вас, молодых… – он почему‑то стыдился смотреть на Джейка, и тот тоже молчал, и напряжённость какая‑то появилась, несвобода, скованность. Они это оба почувствовали. Джейк прошёл до того стола, на который гриффит убрал ножи, положил и свой в одну кучу со всеми, и тут обратил внимание на статуэтки, стоявшие тут же. Всякие, большие и маленькие, где‑то всего лишь одна фигура человека, а где‑то даже несколько, группой. Одни доделанные, зачищенные и отшлифованные, и даже уже лакированные, а какие‑то – лишь только чуть‑чуть тронутые резцом.

Вот фигурка девушки, опустившейся на одно колено. Юная, по‑детски хрупкая, тонкие проработанные кисти рук, лицо, волосы, стянутые на затылке в тугой узел. Одна рука вытянута вперёд, чуть согнуты пальцы, почти касающиеся какого‑то крошечного зверька, похожего на кошку. Они вдвоём тянутся навстречу друг другу, исполненные любопытства, удивления, как при первой встрече. Удивительно, как точно удалось художнику передать настроение этого знакомства, встречи человека и животного.

Что‑то в девушке показалось Джейку знакомым, фигура, наклон головы, излом бровей. Он потянулся за статуэткой, взять её в руки, рассмотреть поближе. Но тут заметил другую работу. Портрет. Только‑только начатый, но уже, как видно, к нему не притрагивались давно – слой пыли делал дерево тусклым. Портрет девушки. Слегка намеченные черты лица: линия бровей, внутренние уголки глаз и даже зрачки, лёгким нажимом резца указана линия губ, а в уголках открытая грусть и одновременно улыбка. Общий наклон голову – чуть влево и вниз, опущенные глаза придавали лицу задумчивость и поразительное портретное сходство. Это была она! Она, дочь А‑латы! Стоило Джейку узнать её, как он сразу же стал различать её – гриффитку – и в других работах. Это она была с кошкой, вот она, ещё совсем девочка, с венком из орхидей; вот она сидит, обхватив колени руками и низко‑низко наклонив голову, так что даже лица почти не видно; вот она же со змейкой в руках; с букетом цветов.

Видимо, это была любимая натура гриффита. С какой любовью, с каким любопытством художника следил он за ростом её и её жизнью, она вся виделась в этих работах, с какой любовью и удовольствием работал мастер над каждой линией – это замечал даже непрофессионал, каким и считал себя Джейк.

Но особенно его поразила статуэтка, стоявшая в стороне от всех, небрежно засунутая среди стружек, обрезков, заготовок и недоделанных ложек.

Она же, всё та же девушка в полный рост, привставшая на носочки, на самые пальчики, вытянутые вверх руки, чуть откинутые назад, запрокинутая голова, широкораскрытые огромные глаза, застывшие и глядящие тоже вверх, разомкнутые губы и чуть‑чуть резцом намеченные зубы. Вся фигура, напряжённая до предела, натянутая, как струна, готовая в следующую долю секунды совершить движение. Но какое именно? Это так и оставалось секретом. Тончайшая, филигранная работа, одна из лучших.

Профессиональной рукой, но без заострения на мелочах показаны складки лёгкой одежды: полотнище ткани, стянутое на боку в узел, на груди – гирляндой цветы и на голове венок, длинные до середины бедра распущенные волосы – тоже без прежней во всех работах тщательности, даже с какой‑то нарочитой незавершённостью, незаконченностью, но без небрежности. Но это ещё больше подчёркивало мастерство художника. Разве можно ещё лучше передать момент танца? А это был танец, Джейк был уверен на все сто.

Такой он эту девушку ещё не видел. Это была жизнь в момент своего рождения. Это был танец, дикарский и, скорее всего, несущий ритуальный смысл, но мастерски был схвачен сам момент, когда зрителю остаётся лишь догадываться и представлять: «А что дальше?»

– Это ваши работы? – спросил чуть слышно, одними губами, уже заранее зная ответ.

– Да, – гриффит подхромал, встал рядом, взял одну статуэтку, покрутил в руках довольно небрежно, поставил на место. – Люди любят такое в подарки. Покупать пытались, а зачем нам здесь деньги? Нравится – так бери!.. Зачем же тогда резать, чтобы не дарить? – он ласково улыбнулся, коснувшись пальцами статуэтки – незаконченного портрета девушки, коснулся осторожно, словно она была живой.

– А как же труд? Время?

– Красоту надо даром дарить. Что может быть дороже?

Даром?! Наивные существа с золотыми руками! Ведь на Ниобе эти вещицы таких денег стоят! Коллекционеры за ними гоняются. Закрытые выставки для избранных за дорогущие билеты. А те, кто их делает, живут на уровне каменного века, деревянными резаками дерево режут. Знает об этом на Ниобе хоть кто‑нибудь? Где же справедливость и закон? Ведь нельзя же так!

– Вы просто дарите? – прошептал Джейк со стоном.

– Да не дарю уже давно! – гриффит рассмеялся беззаботно, совсем не разделяя реакции гостя. – Некому! Люди больше не появляются, а с другими посёлками давно связи нет… Был бы помоложе, не с ногой этой!.. – вздохнул сокрушённо. – Сходил бы, давно за Чайной не был. Там, говорят, столько нового, всё изменилось, и леса совсем не те, что здесь… А так, и за порог‑то выходить страшно, упадёшь – сам уже не подымешься. Вот и приходится сидеть здесь целыми днями… Не видишь никого, не знаешь ничего… Вот приехал ты, давно уже здесь, а я узнал только что… Ладно, пойдём, у меня есть такой вкусный чай на травах… Ни у кого такой вкусный не получается, – старик пошёл к столу, потянул занавеску, впуская в дом горячие лучи, заигравшие бликами и зайчиками на всех вещах. Пошёл открыл входную дверь, устраивая сквозняк. Потом, будто опомнившись, кинулся за кружками. Поднявшаяся столбами пыль закружилась в воздухе, затанцевали пылинки в лучах, а Джейк смотрел на них, не решаясь сказать гриффиту: «Не надо, не надо так беспокоиться, я ухожу уже, ухожу…»

Он спешил, торопился, но не потому, что общение со стариком его тяготило, нет. Просто Джейк знал, что рано или поздно гриффит поймёт, кто перед ним, и будет лучше, если их знакомство не будет долгим.

– Совсем запустился… – ворчал на себя гриффит на ходу. – Грязь, пыль, мусор… сразу не уберёшь, потом только работы больше. Ничего… – ушёл в самый дальний и тёмный угол, за очаг, – …придёт вот, мы быстро управимся вместе‑то. Она всегда помогает… Никогда меня не забывала, и тогда: приедет всего на день, а всё равно навестить зайдёт… Хорошо, что теперь вернулась, может быть, и насовсем…

Какое‑то движение у двери Джейк уловил краем глаза, даже скорее сначала почувствовал его кожей (проклятая гвардейская привычка!), резко повернул голову – и встретился с ЕЁ взглядом. Прямо глаза в глаза! Но увидел её всю, с носков туфель и до волос, уложенных на макушке в сложную причёску с перламутровой заколкой в виде раковины. Это замершее удивление в разом напрягшейся позе. Побелевшие пальцы, вцепившиеся в косяк двери. Лицо побледневшее, но с нежным румянцем на скулах, как после долгой ходьбы, и глаза – как у той статуэтки в танце – такие же большие, не удивлённые даже, а ошалевшие, обескураженные. Секунда – две! три! – они стояли неподвижно, словно сами ещё не верили в то, что они видят именно то, что видят. И в этой полной тишине и неподвижности в голове Джейка стало что‑то медленно проясняться, складываться в чёткую и правильную картинку. Он повернулся к старику всем телом, – неподвижная шея и прямая спина, как при повороте на месте кругом, – и спросил: