Страница 9 из 91
Они шли рядом вдоль живой изгороди, Артур не переставая говорил о чем‑то, а Уилф думал о том, почему с трудом выносит этого человека, в то время как другие без особого труда его терпят. Именно терпят, в этом Уилф абсолютно уверен, за исключением, конечно, матери, овдовевшей среди других шахтерских жен в сорок шестом и воспитавшей своего единственного сына в атмосфере непрестанной любовной заботы, да еще бледной, толстогубой девицы, которая вышла за него замуж и вскоре одарила болезненным и крикливым ребенком; Артур, обуреваемый родительской гордостью, каждое воскресенье катал его по улицам поселка в новенькой коляске за двадцать пять фунтов. То был сверкающий галеон из хромированной стали, покрытый блестящей светло — серой краской, на высоких колесах, пригодный разве чTo наследнику престола, и уж, конечно, клерку Артуру такая коляска была явно не по средствам. Одна из причин, по которой Артур вызывал в Уилфе раздражение, возможно, даже основная причина неприязни, состояла в том, что оба они были будто посторонними в поселке, но если сам он сознавал это, то Артур — нет. Артур с его аккуратным хохолком, воскресными прогулками с колясочкой в нарушение всех привычек местных отцов семейств, Артур, непьющий и некурящий, расцветающий в обществе пожилых дам, не посещающий местных пивных и шахтерского клуба, разве что по большим праздникам, Артур, не замечающий снисходительного отношения к себе со стороны мужчин, которые много работают, много пьют и говорят все начистоту, пьяны они или нет, но, конечно, в особенности когда на вечер припрячешь несколько бутылок пива, Артур, набивающийся всем в друзья, неважно, могут его переварить или нет, он был счастлив, как бывает счастлива наседка, которая весело кудахчет у себя на дворе.
— А что, за пьесы на Би — би — си хорошо платят? — спросил Артур голосом, в котором сквозило одновременно и любопытство, и желание не обидеть: а вдруг Уилф не захочет обсуждать этот вопрос?
— Да это была не пьеса. Рассказ, — сказал Уилф.
— Ну да, но ты меня понимаешь.
Несомненно, подумал Уилф. Так какого ж черта спрашиваешь? Не знаешь разницы между рассказом и пьесой? Тебе дали возможность закончить классическую школу, а это значит, что ты не просто должен уметь правильно рассчитать шахтерам зарплату или с умом сыграть в бинго, а должен знать кое‑что еще.
— Не сказал бы, что платят особенно щедро, — ответил Уилф. — Но все‑таки по сравнению с этим наша недельная зарплата кажется ничтожной.
— Так если писать по рассказу в неделю, можно не считать чужие деньги, а начать считать свои?
— Точно.
— Да, но тогда ж потеряешь страховку, — сказал Артур.
— А, ну да.
— Помню, когда мне предложили поступить в классическую школу, мать сказала — иди, хоть мне и тяжеленько учить тебя еще два года, от этого вся жизнь изменится. Будешь ходить на службу в чистом костюме, получать не получку раз в неделю, а месячный оклад; Я часто вспоминал ее слова. Бывало, сидишь за уроками, а так гулять хочется.
— Ну и что из этого вышло?
— Да все правильно, — серьезно ответил Артур.
Конечно, подумал Уилф, нельзя же винить свою мать. Его собственная мать в общем пришла к такому же выводу, а она ведь не потеряла кормильца. Сегодня выплатной день: Артур, стоя рядом с Уилфом, улыбаясь и отпуская шуточки, будет выдавать конверты с получкой в два и в три раза больше, чем у него, но шахтер есть шахтер, у него нет другой специальности, а бухгалтер может работать где угодно, это его дело, он застрахован.
— Что ты хочешь от жизни? — неожиданно спросил Уилф.
Казалось, вопрос удивил Артура: в Бронхилле беседы подобного рода были не в чести.
— Ничего себе вопросик с утра пораньше.
— Понятно, на такие темы легче говорить после пары пива, — сказал Уилф. — Но серьезно, без дураков. Ответь.
— Не знаю даже. В общем, хочу всего того, что у меня уже есть, только чтоб было побольше.
— Иначе говоря?
— Что у меня есть? Хорошая работа, жена, семья, свой дом начал складываться. Конечно, хотелось бы выиграть в тотализаторе «тройной шанс» и получить сто тысяч фунтов, но, знаешь, я на это не очень надеюсь.
— И все?
— Ну да.
— Тебя не мучает сознание, что жизнь, настоящая жизнь проходит мимо и через неделю, может, год она могла бы стать намного интересней, если только добраться до сути, понять, чего хочешь?
Артур покачал головой.
— Нет. Вообще мне кажется, мало кто об этом думает, и потом мне жаль таких людей.
Им нужно было перебраться по ступенькам через живую изгородь, Артур шел впереди, он остановился на мгновенье, оглянулся назад и сказал с легкой, насмешливой улыбкой в глазах:
— Некоторые люди всю жизнь только и думают о том, чего у них нет, а я думаю о том, что у меня есть и что мне здорово повезло.
— А знаешь, Артур, ты счастливый человек.
Тот хмыкнул: понравилось, что в нем видят своего рода образец.
— Наверно. Я об этом особо не раздумываю.
Чувствуя некоторую растерянность перед человеком, к которому всегда относился с легким презрением, Уилф решил вернуться к прежней шутливой манере разговора.
— Чему вы приписываете свой блестящий жизненный успех, мистер Райдер? Прошу вас, поделитесь с публикой своим опытом и пониманием жизни.
Артур задумался и через минуту серьезно сказал:
— Мне кажется, дело тут не только в деньгах. Все зависит от того, как смотреть на мир. Так сказать, склад ума.
— Ну да, — серьезно ответил Уилф, — ты попал в точку. Значит, всем нам нужен психиатр, чтоб он сделал из нас довольных слюнтяев.
В восемь вечера Уилф пошел к Уордлам — они жили неподалеку, в стандартном двухэтажном доме, парадная дверь выходила прямо на тротуар. Внутри так громко вопил приемник, что можно было даже различить отдельные слова. Уилф постучал и, прекрасно понимая, что быстро не достучится, отошел назад, засунул руки в карманы и взглянул на длинный ряд освещенных окон. Вдали сияла вывеска магазина, непрерывно открывалась и закрывалась дверь за посетителями — покупают хлеб, бекон и корнфлекс на завтрак, выпивку не берут: жители Алберт — стрит не очень‑то любят пить дома. Зачем тащить питье домой, когда прошелся сто метров — и вот тебе шум, гам и компания.
Он сжал руку в кулак и со всей силы ударил в дверь. Через минуту послышался грохот задвижки, выглянул коренастый и слегка кривоногий мужчина в рубашке с коротким рукавом. Уилф поздоровался.
— Глайнис дома?
— А, это ты, Уилф. Ну как же, дома. Проходи, проходи.
Уилф последовал за мистером Уордлом. Он закрыл дверь и с трудом выбрался на свет, запутавшись в тяжелой занавеске. В семействе Уордлов поклонялись огню, зайдешь к ним в холодный вечер, вот такой, как сегодня, и непременно увидишь три спины, три пары ног на медной решетке и три лица, поджаривающихся под ярким пламенем широкого камина. Во всех домах в этой части поселка центральное место в общей комнате занимал камин, но для Уордлов то был поистине алтарь, а все остальное помещение было всего лишь территорией, куда они в случае крайней жизненной необходимости изредка совершали краткие набеги. Занавеска от сквозняка вешалась в середине октября и снималась только в начале мая.
— Когда у нас играет радио, ты стучи вовсю, — сказал мистер Уордл, — наша мать любит пьесу послушать, а если не включишь так, что на улице слышно, она слов не разберет.
Он уменьшил звук, миссис Уордл повернула голову и рассеянно улыбнулась Уилфу, Глайнис встала и подошла к столу.
— А ты не говорила, что придет Уилф. Я думал, мы вечером посидим у огня.
— Да мы вообще‑то не договаривались, — сказал Уилф. — Я просто так решил зайти.
— Пожалуйста, пожалуйста. Тебе особого приглашения не требуется. Всегда рады видеть.
Мистер Уордл опять взялся за ручку громкости и на этот раз полностью убрал звук.
— Ради бога, не выключайте из‑за меня. Пьеса ж не кончилась.
— А, скучища, — сказал мистер Уордл, растягивая толстые губы в презрительной усмешке. — Ни капли жизни. Мы тут чуть не заснули, надо музыку поискать по другой программе, что ли.