Повесть о детстве

— «Бокалов полных — двенадцать»,— унылым голосом прочитал Сёма.

— Так,— сосредоточенно повторил матрос,— бокал полпый раз и бокал полный два, четыре, шесть, десять и двенадцать. Правильно — двенадцать.

Все молчали, с тревогой ожидая конца проверки.

— «Ликёрных рюмочек — двенадцать»,— прочитал Сёма вздыхая.

— Ликёрных рюмочек,— с ненавистью пробурчал матрос,— двенадцать... Из серебра, черти, пили, иначе им невкусно!.. Ну, раз, два, четыре, шесть... двенадцать.

Ящик опустел. Сёма упал па стул и вздохнул с облегчением.

— Всё в порядке! — торн^ественно произнёс матрос, сбрасывая с грохотом серебро в ящик.— Поскольку вы нашли, товарищи юные большевики, объявляю вам благодарность за находчивость. Пусть лежит серебро это в ящике. Поселим в доме этом больницу и будем нашим раненым и больным подавать картофель печёный, или пышки из отрубей, или кашу пшённую на серебряных блюдах, и пусть кушают они на доброе здоровье серебряными ложечками!

Голубые глаза матроса хитро сощурились, он лукаво посмотрел на Сёму, подмигнул ем^г и с важностью опустился в большое кожаное кресло.

СОБРАНИЕ

Из дома Гозмана друзья вышли с гордым, независимым видом. Пожалуйста, теперь все понимают, что им можно доверить большое дело. И потом — благодарность за находчивость, это же чего-нибудь стоит! Все были довольны друг другом. Только Шера чувствовала себя неваято: во-первых, её опять заставили идти впереди, во-вторых, даже Сёма при ней шепчется. Подумаешь, большие секреты у него с Пейсей! Они не могут потерпеть, пока она уйдёт? Шера обиженно понгала плечами и повернула на другую улицу, но Сёма задержал её.

— Тебе нравится с нами? — спросил он в упор.

— Нравится,— без всякого восторга ответила Шера.— А вы всегда будете при мне шушукаться?

— Нет,— успокоил её Сёма и многозначительно взглянул на Пейсю.— Примем тебя к себе и не будем шептаться.

— Не будем,— важно подтвердил Пейся.— Но пам нужны люди... могила! Чтоб без болтовни!

— Ты таки похож на могилу,— улыбнулась Шера.— Из тебя слова надо клещами тянуть.

— Правильно,— согласился Пейся, не замечая насмешки,— Я теперь только знаю — да и нет. Больше ничего... Тут рядом бандиты сожгли местечко. Всё сгорело: и дома, и скамеечки, и заборы. Так вы думаете, люди после этого ушли? Ничего подобного. Какая она ни на есть, эта несчастная земля, но всё-таки своё. И они остались и живут па развалинах, без крыши. Я сам всё видел. Но, если меня спрашивают, что там и как там, я отвечаю одним словом — да или нет. Я понимаю, теперь не время для длинных историй!

— Не время...— засмеялся Сёма и похлопал приятеля по плечу.— Уже поздно. Расходимся по домам. Завтра будет собрание.

Пейся с важностью закурил папироску и, небрежно кивнув головой, направился к дому. Шера молча протянула Сёме руку.

— Что Hi ты молчишь? — удивился он.— Говорила, что хочешь с нами, а теперь молчишь.

— Я унге не хочу,— призналась Шера.

— Не хочешь? — не веря своим ушам, с возмущением воскликнул Сёма.— Не хочешь?.. Ну что ж, никто кланяться не будет. Не надо. Тебе ещё снисхонодение делали. Женщина — это не мужчина! «

— Не мужчина,— тихо согласилась Шера.

— Так почему же ты передумала? — Сёма уж не мог остановиться, всё кипело в нём, и он смотрел на Шеру злыми глазами.— Женские фасоны! Ты хочешь, чтоб надо мной весь уезд смеялся.

— Я не хочу.

— Так почему же? Или ты испугалась работы? Ты думала, что тебя будут катать на колёсиках?

— Тише! — Шера с удивлением взглянула на Сёму.— Не кричи па меня посреди ночи.

— Ещё не ночь,— смущённо сказал Сёма.— Отвечай, почему ты передумала? Считаю до трёх.

— А что будет потом?

— Я уйду.

— Нет, Сёма,— ласково улыбнулась Шора,— это Hie некрасиво. Какой кавалер бросает женщину? И ты пе обижайся. Я передумала потому, что и там буду сидеть как дура. Да, да! Говорить я не умею, спрашивать — стыдно. Я даже не знаю, что такое собрание. И все будут недовольны — чёрт принёс эту девочку, сидит молчит — ни туда ни сюда!

— И туда и сюда! — радостно воскликнул Сёма.— И это всё?

Глупая, а что такое я? Я тоже не всё понимаю. И мы будем вместе.

— Вместе? — недоверчиво повторила Шера.— Вместе? А сам всё время шушукается с этим Пейсей и меня посылает вперёд. Что я — ребёнок? Ты думаешь, мне очень нравится быть одной? Вдруг выдумали, что со мной нельзя ходить по улице. И хотят, чтоб я от этого радовалась. Ходи одна! Попробовал бы ты!

Сёма почувствовал себя неловко. «И зачем я послушался Пейсю! Приказа ж такого нет — с девочкой не ходить. Если б это было так важно, Трофим бы не забыл и вывесил воззвание: «Молодые люди, ходите отдельно!»

— Шера,— тпхо сказал од и осторожно положил руку на её плечо,— кончено, ходим вмосте.

— Скажи: ей-богу.

— Мне нельзя.

— Нет, скажи! — сердито повторила Шера.

Сёма глубоко вздохнул, тихонечко прошептал «не» и потом уж громко произнёс:

— Ей-богу.

Всё было в порядке. Шера не заметила хитрой проделки и поверила ему. Они ещё стояли несколько минут молча, и Сёма неловко и стыдливо гладил маленькую руку Шеры.

— Ты мой милый! — тихо сказала Шера, поднимая голову и засматривая в глаза Сёмы.

— И ты моя милая! — повторил Сёма улыбаясь.

— Ты мой самый задушевный!

— И ты моя самая задушевная!

Но в это время послышались шаги, кто-то показался на улице. Сёма вздрогнул и стремительно отбросил руку Шеры.

— Что такое? — испуганно спросила Шера.

— Ничего,— торопливо проговорил Сёма,— нас, кажется, заметили.

— И что же?

— А где была твоя рука?

— В твоей руке.

— И ты думаешь, что ей там место? — строго спросил Сёма.

Но Шера не нашла что ответить. Она с недоумением посмотрела на Сёму, и он, как всегда, сразу понял, что сказал что-то лишнее.

— Спокойной ночи,— смягчился Сёма.— До завтра.

— До завтра,— покачала головой Шера,— до завтра!

Она поправила платок и медленно пошла домой. Сёма провожал её глазами. Теперь уж все мысли покинули его, и осталась только одна: обернётся или не обернётся? Сёма с волнением

g Повесть о детстве

257

следил за Шерой: вот она почему-то остановилась, вот она подняла воротничок жакетки... Обернулась! Обернулась, увидела его и замахала рукой. «Интересно! — размышлял Сёма, глядя

ей вслед.— Она там догадалась, что я ещё тут!..»

* * *

На собрание пришло пять человек. И их всего было пятеро с матросом в ту пору... Мпого позднее, когда из уезда приехал инструктор организовать ячейку союза молодёжи, его встретили сумрачно и сразу взяли под подозрение. Какая ячейка? Куда ещё записывать? Мы — юные большевики и никаких ячеек не позволим! У Сёмы было огромное желание выставить инструктора из местечка, и Трофиму пришлось потратить немало труда, чтобы убедить его, что ячейка — это то самое, что у них уже давно существует, и инструктору остаётся лишь взять их всех на учёт...

Первым на собрание явился Антон. И Сёма хорошо знал, почему он опередил всех. В комнате стояла фисгармония Мага-заника, крышка была поднята, клавиши открыты. Антон что-то играл. Вспотевший и утомлённый, он тяжело опускал указательный палец и ждал появления звука. Увидев Сёму, он небрежно взглянул на него и принялся с новым усердием стучать по клавишам. Через песколько минут он поднял голову и спросил:

— Угадай, что я играю?

Сёма смущённо развёл руками:

— Не знаю.

— А это? — Антон опять застучал пальцем.

— Не знаю.

— Ни одного мотива не энаешь! — удивился Антон и с сожалением покачал головой: — Жаль!

— А мне нет,— улыбаясь, ответил Сёма, глядя на вспотевшего музыканта.— Подумай сам, что это за музыка, если надо работать руками и ногами? Там дави, тут стучи! Нет, это не для меня.

— Как хочешь.— Антон обиженно пожал плечами и, повернувшись к клавишам, ударил обеими руками.— Вот это собирается гроза... А это гром... Похоже? А зто стучат по крыше!..