Повесть о детстве

Бабушка отнеслась к этому иначе. Она не радовалась! Даже когда он пришёл в шинели, бабушка посмотрела на него и застонала:

— Зачем ты нацепил это на себя? Чёрт знает кто носил, а ты тянешь на свои плечи!

Всё ей не нравится. И во всём она находит какие-то недостатки.

— Скажи мне,— приставала к Сёме бабушка,— ты не мог сидеть дома возле меня? Ты уже высох, одни кости торчат!..

Посмотри только на пего! — обращалась она к Шерс, которая часто теперь бывала у них.

Но Шера молчала. Сёма в шинели стал стройней и выше, и, глядя издали, можно было подумать, что идёт сам комиссар.

— Ты молчишь,— продолжала бабушка,—потому что ты ещё молода. Целый день бегает! И для чего? Зачем? Я, кажется, пойду к Трофиму и закрою всю эту музыку...

— Бабушка! — оборвал её Сёма, хватаясь за поломанный козырёк.—Я сейчас уйду. И не наносите мне оскорблений. Я теперь не какой-нибудь сбивщик, а курьер комиссара.

— Курьер комиссара! — с горечью повторила бабушка.— Лучше б уж ты был сбивщик. Нет, ты только подумай, Шера! Забирают Магазаника, так он лезет... Что, ты с ним дела имел? Пли он когда-нибудь тебя пальцем тронул? Мальчик! — возмущалась она.— Ты таки натянул на себя эту дурацкую шинель, но ты не понимаешь, что, если купец выйдет, он на тебе живого места не оставит.

— Он не выйдет! — уверенно заявил Сёма, застёгивая верхний крючок на шинели.— Мы с него всё получим!

— Мы? — ужасалась бабушка и, обессиленная, опускалась па стул.— Он ещё смеет говорить — мы!

Шера успокаивала спорщиков — опа брала Сёму за рукав колючей шипели и тихо выводила на улицу.

— Теперь я тебе скажу,— улыбаясь, говорила она,— шинель очень хорошая, и ты в ней просто кавалер.

Сёма довольно улыбался и нежно брал Шеру за руку.

— Но,— продолжала она,— почему бы не зашить все дырки?

— Ни за что! — упрямо отказывался Сёма и вырывал руку.— Ты женщина и ничего не понимаешь! Чья это шинель? Это шинель красноармейца. А где оп был? На всех фронтах. А что это за дырки? Это дырки от пуль. А ты хочешь их зашить, ты не понимаешь, что это особенные, боевые дырки.

Сёма останавливался и, высыпав на ладонь желтовато-зелёной махорки, скручивал цигарку. Уже несколько дней он курил, и, хотя после курения у пего оставалась неприятная горечь во рту, он затягивался, кашлял, плевался и продолжал курить. Не умел он только зажигать папиросу на ветру: ну хоть убей — ничего не получалось. Скрутив цигарку, Сёма засовывал её в рот и шёл, надеясь на встречу с курящим.

— Сёма,— спрашивала хитрая Шера,— почему у тебя папироса пе горит?

— Нет спичек.

— Но ты ведь уже обсосал всю папиросу! Ты наполовину уже съел всю цигарку.

— Ты всё замечаешь! — свирепел Сёма и выплёвывал мокрую махорку на землю.

— Сёмочка,— тихо начинала Шера, осторожно беря его за рукав,— а что ты делаешь на своей службе?

— Это нельзя,— обрывал её Сёма,— это секрет.

— Даже от меня?

— Даже от тебя! — вздыхал Сёма и протягивал ей руку.

Шера задерживал;» его руку в своей, маленькой и тёплой, и

долго с улыбкой смотрела на пего. Сёма смущался и опускал глаза. Но одпажды Шера пригнула к себе его голову и поцеловала в лоб. Кто мог ожидать такой шутки от неё?

— Что ты сделала? — строго спросил он.

— Кажется, поцеловала,— качая головой, призналась Шера и посмотрела на него лукавыми, смеющимися глазами.

— Этого больше не должно быть! — приказал Сёма и, взяв по-военному под козырёк, быстро зашагал.

Но через несколько секунд ему страшно захотелось оглянуться, и, обернувшись, оп встретился взглядом с Шерой.

Она стояла на тротуаре тихая, опечаленная, и ему так стало жаль её, так стало стыдно за свои грубые слова, что он побежал обратно к ней, путаясь в полах своей неуклюжей шинели.

- Шера,— тихо сказал оп,— ты не обиделась на меня?

— Нет, Сёма.

— Поклянись революцией.

— Я не знаю — как,— смущённо сказала Шера.

— Ну ладно,— махнул рукой Сёма,— кляпись богом!

Шера поклялась, и Сёма, облегчённо вздохнув, пошёл к военному комиссару.

* * *

Рядом с Трофимом сидел Степан Тимофеевич Полянка с серьёзным, озабоченным лицом. Увидев Сёму, он встал и, улыбаясь, сказал:

— Как раз ты необходим в настоящий момент.

Сёма с удивлением взглянул на улыбающегося матроса и впервые заметил, что передние зубы его похоиш на лопаты, а между двумя лопатами большая щель. «Так вот почему он так плюётся»,— с завистью подумал Сёма и присел на стул.

Военный комиссар расположился теперь в доме Магазани-ка. Синагога была возвращена верующим...

Трофим встал и прикрыл дверь в соседнюю комнату.

— Так вот,— важпо сказал матрос, строго и испытующе гля-

дя на Сёму: — кто ты есть? Какой над вами колышется вымпел? И в чём вы видите высший смысл?

Сёма спокойно молчал. Он привык уже к тому, что матрос говорил очень красиво и очень загадочно, и знал, что после первых десяти — пятнадцати слов Степан Тимофеевич переходил па обыкновенный, всем попятный язык. Но, видно, время ещё не наступило, и Полянка продолжал:

— Ты есть, Сёма, пролетарская ветвь. Ты, Сёма,— сын бесправия!..

Военный комиссар осторонсно прервал его:

— Товарищу Полянке поручена работа с молодыми людьми в местечке. Он уже говорил со многими. С тобой решил говорить позлее других. Сам понимаешь почему.

— Да,— согласился Сёма, хотя его в действительности обидело, что с ним говорят позже других.— И что же?

— Мы здесь,— заговорил Полянка,— организуем вас на рельсы революции. Сегодня мы впервые будем записывать и, так сказать, формировать боевой отряд коммунистической молодёжи. Понял? Явка сюда в семь часов.

— Есть явка сюда в семь часов,— повторил Сёма и, повернувшись на каблуках, направился к выходу.

— Постой,— остановил его Трофим.— Ты уже согласен? А зачем? А может быть, это совсем не для тебя?

Сёма смущённо молчал. И зачем он поторопился с этим «есть»? Монсет быть, его нарочно испытывают.

— А вы записаны там? — спросил он Трофима.

— Нет.

— А отец?

— Тоже нет.

— Так вот,— Сёма повернулся к матросу,— явки не будет. Я раздумал.

— А не слишком ли быстро? — улыбаясь, спросил Трофим.

«Чего он хочет от меля?» — с тоской подумал Сёма, чувствуя, что он попадает в какую-то новую ловушку. И так плохо, и так плохо.

— Ну, слушай,— сказал Трофим, кладя руку на плечо Сёмы,— это вас записывают в помощники большевиков. Понял? А ты уже давно помощник!

— Правильно,— наконец догадался Сёма.— Значит, мне записываться уясе не надо.

— Нет,— остановил его Трофим,— как раз тебе и надо. Соберутся такие вот, как ты, помощники, и смотришь — готов отряд.

— И оружие давать будут? — с волнением спросил Сёма.

*— И оружие.

Обрадованный Сёма пошёл к дверям, но по пути он вспомнил о чём-то и подошёл к комиссару:

— Когда вы мне обещаете папу?

— Не знаю,— пожал плечами Трофим.— Может быть, сегодня, может быть, завтра. Со дня на день.

— Так...— задумчиво сказал Сёма.— Хорошо!

Теперь он думал о том, что встретит отца как полагается —> вооруясепным помощником большевиков. Что бы там бабушка пи говорила, а папа наверняка будет рад!.. Он вышел на улицу и, прогуливаясь, с нетерпением ждал назначенного часа.

Уже стемнело. К дому подошёл Антон и, не видя его, пробежал наверх. «Зачем он сюда? — удивился Сёма.— Он же старше меня?» За Антоном пришёл Бакаляр — холодный сапожник, работающий на деревянных шпильках. «Зачем он сюда?» — опять удивился Сёма. Из-за угла показался Пейся в отцовском синем пиджаке, каким-то чудом загнанном паполовину в брюки. Увидев Сёму, он остановился.

— Ты что делаешь? — спросил он насторожённо.

— Я? Просто так,— ответил Сёма.— А ты?

— Тоже просто так.

Они помолчали. Пейся присел на камешек, перелистывая какую-то толстую конторскую книгу.

— Темно,— заметил Сёма,— ничего не видно.