Повесть о детстве

— Избави бог! — возмутился Лурия.— У нас во всём семействе не было ни одного сумасшедшего. Можете спросить у кого угодно.

— Вы понимаете, что речь идёт о жизни?

— Господин офицер,— степенно произнёс Лурия,— самое большое, что вы в силах сделать, так это убить меня. Да? Так я думаю, что с этим ещё можно мириться.

Магнус встал и молча постучал карандашом. Вошёл адъютант.

— Убрать! — приказал офицер и, подняв с пола коробок, принялся опять что-то строить из спичек.

— До свидания,— почтительно кланяясь, сказал Лурия и поднял к потолку правую руку: — До свидания — там!

Глаза привыкли к темноте, но тишина давила сверху, как будто она весила сто пудов. Сёма просверлил тупым гвоздём в дверце маленький кружочек и припал к нему. Но ничего не было видно, кроме ведра, перевёрнутого кверху дном.

— Ну что? — нетерпеливо спрашивал Пейся.— Что ты заметил?

— Ничего. Ведро.

— Это ты мне уже говорил.

— Тогда всё.

— А я бы рискнул и выбежал. Так же можно сидеть до пасхи!

— Если б, кроме тебя, здесь никого не было, ты бы мог рисковать.

— А что же делать?

— Что угодпо,— пожал плечами Сёма.— Можешь спать, можешь молчать, можешь думать.

— Весёлый совет! — разозлился Пейся.— А зевать тоже можно?

— Сколько угодно...— любезно согласился Сёма и, скатившись по ступенькам, подсел к Шере.— Возьми мой пиджак,— прошептал он смущённо,— здесь очень сыро.

— Ничего, — улыбнулась Шера,—мие уже здесь правится... Сёма, скажи мне... Только ты не обидишься?

Сёма удивлённо поднял брови:

— Нет.

— Ты боялся, когда попал к этим?

— Нет,— призиался Сёма,— я бежал.

— А когда стреляли?

— Я бежал. Я перепрыгивал через лужи, с камня на камень и бежал.

— Ой,— вздохнула Шера,— а я так волновалась за тебя! У меня было плохое предчувствие. И я уже хотела стать старше на несколько часов, чтобы узнать, где ты.

Сёма протянул руку, и Шера прижала её к груди под платком. Он внимательно посмотрел на девушку, хотел ещё что-то сказать, но в это время тяжело застонала Сура — жена Шлемы. Бабушка встала со своего места и, склонившись над ней, за-

шептала молитву. Сура продолжала стонать. Бабушка подозвала к себе Шлему и сказала ему на ухо:

— Вода!

Шлема растерянно развёл руками, и на глазах его показались слёзы. Они бежали по его полным небритым щекам. Он стоял, свесив голову на грудь и беспомощно опустив руки.

— Не будь дураком,— строго сказала бабушка, засучивая рукава.— Значит, так суждено. Освободи место у окошка. Пусть все перейдут на ступеньки. Понял? И ничего им не говори. Скажи, что ей просто плохо. Когда многие знают о родах — матери трудно!

Шлема выполнил приказание. Сёма, Доля, дедушка, Пейся и дети поднялись по ступенькам ближе к дверям. Шера с бабушкой остались внизу, возле Суры. Она стонала и плакала.

— Ой, мамочка, я умираю! — твердила она, протягивая вперёд руки.— Ой, мамочка, мне конец!

— Не кричи!— рассердилась бабушка.—Попробуй походить. Тебе будет легче. Ну, походи. От окна к стене. Держись за меня.

Сура прошла несколько шагов. Мучительная боль вновь прижала её — она стянула на шею платок и, закусив до крови нижнюю губу,схватилась за грудь.

— Кричи,— разрешила бабушка,— не бойся! Там ничего не услышат. Перестань щипать себя, дура! Ложись здесь!

Шера со страхом следила за роженицей, ей казалось, что вот сейчас Сура кончится: страдание сразит её.

— Что ты смотришь?—окликнула Шеру бабушка.—Помогай мне. Вот там в углу закрытые бочки. Открой крышки. Поняла?

Шера молча кивнула головой.

— А там слева стоит шкафчик. Открой дверцы. Поняла? Пусть всё будет открыто. Матери станет легче.— Она опустилась на колени подле Суры и погладила её по голосам.— Упрись ногами в стенку... Ну, сильнее! Теперь возьми меня за руки и тяни к себе. Перестань бояться! Открой рот! Кричи!

Шера убежала наверх. Пейся испуганно спросил её:

— Мама рожает?

— Нет. Ей просто плохо.

— Она умрёт! — с детской жестокостью сказал малепький Наумчик и спокойно повторил: — Умрёт!

— Девять типупов тебе на язык! — разозлился Пейся.— Обжора несчастная!

— Тсс! — рассердился Доля.— Молчите, воробьи!

Наступила тшнпна. Снизу доносились крики матери, то протяжные, похожие на долгий стон, то отрывистые и внезапные.

Полые руки её, неживые, бессильные, упали па землю. Сухой, шершавой коркой покрылись посиневшие губы. Она открывала рот, с трудом схватывая воздух, и смотрела на бабушку страдальческими, невидящими глазами. Тоненькие чёрные шпильки выпали, и блестящие волосы её рассыпались — они упали на мокрый побелевший лоб, на грудь и на сырую, мягкую землю.

— Мамочка!—кричала Сура, бросаясь из стороны в сторону, ударяясь о стену и хватая что-то испуганными руками.— Ты видишь меня, мамочка?

Шера сидела на ступеньках, прижав ладони к ушам й стараясь ничего не слышать. Так прошло два или три часа в каком-то непонятном забытьи. Вдруг Доля взял её за плечо.

— Что ты? — удивлённо спросила она.

— Иди вниз, тебя зовут.

Бабушка, не глядя на неё, быстро проговорила:

— Скажи Шлеме, пусть перестанет плакать. У него сын!.. Постой! Куда ты летишь? — рассердилась она.— И возьми у кого-нибудь нож!

* * *

Только что все думали о смерти и сидели на сырых, тяжёлых ступенях с какими-то странно остановившимися глазами. Но вот женщина, пугавшая всех своим криком, разрешилась от бремени, и появился мальчик — маленький, лысый, с каким-то вдруг сразу взрослым носом, и всем захотелось подойти посмотреть на него. Но бабушка, закутав его в три платка, никого пе подпускала и, тихо покачиваясь, сидела па ступеньках. Сура дрожала во сне: ей было очень холодно. Доля, сняв пиджак, прикрыл её плечи.

— Хороший ребёнок? — спросил Шлема у бабушки.

— Откуда у вас вдруг будет хороший? — удивилась опа н засмеялась: — При такой повивальной бабке родятся только хорошие!..

Уже было утро, а монист быть, день — никто не знал этого точно.

— Его рождение,— сказал, качая головой, Шлема,— я буду помнить всю жизнь!.. А если...

Кто-то подошёл к погребу и с силой ударил ногой. Все испуганно замолчали. Стук повторился:

— Откройте, они ушли!

Сёма быстро взбежал наверх и стремительно открыл дверь. Солнечный свет ударил его по глазам, и перед ним понеслась

какая-то зелёная пелена с чёрненькими прыгающими точками. Он протёр кулаками глаза и увидел Антона.

— Ну что? — спросил Сёма.— Всё-таки тихо было?

— Тихо,— ответил Антон, глядя куда-то в сторону.

Сёма протянул руку бабушке, помог выйти деду, а сам побежал вперёд по улице к дому, глубоко и часто дыша. Внезапно оп остановился и, выставив вперёд руки, точно желая что-то оттолкнуть ими, попятился назад. Пригибая к земле тяжёлую ветку яблопи, на короткой верёвке висел Лурия. Сёма схватился за голову и побежал обратно. На углу он увидел бабушку. Осторожно ступая, она вела деда домой.

— Что с тобой? — удивилась бабушка.

— Ничего! — ответил Сёма, тяжело дыша.— Пойдём домой другой дорогой. Здесь плохо.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

Офицер армии интервентов Магнус не принёс в местечко покоя. Порядок доживал последние часы, всё рушилось. У Гоз-мана были глаза, и он видел, что происходит. Местечко превратилось в шумный проходной двор, власти менялись два раза в день: петлюровцы, гайдамаки, зелёные и ещё какие-то, названия которых никто по знал, шли мимо, неизвестно куда и зачем. Несколько раз Гозман запирался в своей комнате и говорил о чём-то с матерью — восьмидесятилетней угрюмой старухой. Он слушал её внимательно, зная, что в старости люди, видят дальше. И старуха говорила ему: надо уйти!

Он и раньше думал об этом. Он думал об этом, когда переводил свои деньги в ценные заграничные бумаги. Он думал об этом, когда устанавливал связи с варшавскими купцами. Он думал об этом, когда покупал серьги, кольца, браслеты и кулоны своей нелюбимой жене. Он знал, что так будет. Днём он сам зацепил Сёму и затеял с ним длинный разговор. Гозман не любил этого слишком строгого, колючего мальчишку, но сейчас он не мог не говорить и не спрашивать.