Повесть о детстве

Сёма молчал. Бабушка продолжала с тихой горечью:

— Я забросила кур. Я отказалась от места в резницкой. Ты начал зарабатывать. Так пет! Надо было тебе нагрубить хозяйке... Она имеет к нам жалость, и ты не уволен.

— Нет? — удивился Сёма.

— Пока нет. Но ты же уже должен понять, Сёма,— с важностью произнесла бабушка,—· что ты уже давно не ребёнок! Ты взрослый человек.

— Что, что? — переспросил Сёма, не веря своим ушам.

— Ты уже не ребёнок! — повторила бабушка, укоризненно качая головой.— Тебе должно быть стыдно!

Ему должно быть стыдно! Это интересно. А ей? День и ночь опа твердила, что Сёма ребёнок, и гладила его и вздыхала. А теперь оказывается, что Сёма уже не ребёнок, а взрослый человек. Сёмь пятпиц на неделе у этой бабушки.

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Вскоре выяснилось, что Сёму оставили на фабрике совсем не потому, что «мамаша» — ангел.

Просто господин Айзенблит, которому всё время шла карта, проигрался в пух и прах. И теперь он сидел в Одессе, любовался закатом солнца и ждал перевода из дому. Он писал своей мамочке, что он всё равно своё возьмёт, а пока нужно продать фабрику. И дальше он сообщал, сколько нужно денег,— это была цифра с порядочным количеством нулей.

Но «мамаша» не решилась сама вступить в сделку. Покупатель есть, но пусть лучше приедет сын, сговорится в добрый час и ударит по рукам. Она продавать не станет потому, что, если потом представится более выгодный случай и будет уже поздно, сын загрызёт её. Окажется, что во всём виновата она.

Сын приехал. Он был хмур, заспан и зол на весь свет.

— Хорошо выторговался! — сказал он, тяжело дыша и сбрасывая на кушетку пальто.

— Всё? — спросила «мамаша», боясь смотреть на сына.

Айзенблит кивнул головой.

— В один вечер?

— Да.

— Пробовал отыграться?

— Да.

— И что же?

— Погиб окончательно.

Айзенблит встал, сбросил пиджак и взволнованно заходил по комнате. Спущенные подтяжки болтались у него сзади, как хвост.

— Кто покупатель?

— Сам понимаешь...— «Мамаша» пожала плечами.— Он!

— Хорошо.

Вечером пришёл покупатель и за круглым столиком пил чай с лимоном.

— Несчастье,— сказал он, глубоко вздыхая,— с каждым может случиться. Я не люблю делать прибыль на чужом горе.

— Я решил,— упавшим голосом ответил Айзенблит.— Не вы, так другой. Но лучше вы. Обувь вы знаете. Вы не дадите погибнуть делу.

— Не дам,— согласился будущий хозяин и встал,— Нужно посмотреть баланс. Беру с активом и пассивом. И вы увидите, что будет в следующем году!

«Мамаша» вышла и вернулась с толстой конторской книгой.

— Проводки1 все сделаны?..— отрывисто спрашивал покупатель.— Сколько неучтённых векселей?.. Дебиторская задолженность?2 Сколько безнадёжных?...

Он надел очки в толстой золотой оправе и попросил счёты.

* * *

Сёма остался не потому, что «мамаша» была ангел. «Мамаша» покидала фабрику, и ей было всё равно, кто останется здесь и что будет — хоть потоп! Она была добрая женщина, и у неё был свой счёт в банке, а у сына — свой. Его счёт закрыли, её остался.

Знакомиться с новым хозяином Сёме не пришлось. Он слишком хорошо знал Гозмана и с каким-то смешанным чувством нетерпения и страха ждал его появления.

— Новый хозяин! — сказал Сёма Лурии.

Сапожник внимательно посмотрел на него:

— Лошади всё равно, кто сидит в фаэтоне.

— Так это мы лошади?

— Нет,— засмеялся Лурия и похлопал Сёму по плечу,— ты ещё жеребёночек, а я уже старый, слепой копь!

Гозман пришёл в цех днём с озабоченным, задумчивым видом. Приёмщик побежал в контору и припес ему стул. Гозман махнул рукой и не сел.

— Теперь будете иметь дело со мной,— сказал он хмурясь.— Раньше я продавал чужую обувь, а теперь у меня будет свой ботинок.— Он взял со стола сапог и постучал ногтем по подошве.— Я хозяин не добрый. Я не люблю с рабочими делать куценю-муценю. Хозяин — это хозяин, рабочий — это рабочий.

Гозман вынул из кармана серебряный портсигар с изображением Наполеона в треуголке у сожжённой Москвы и закурил толстую, душистую папиросу.

— Моя жепа,— продолжал он,— или мать моя сюда дороги знать не будут. Мужчина имеет дело с мужчиной. Понятно? Фабрика — не сапожная мастерская. Меняется не только вывеска. Тары-бары за работой — этого не будет. Захотел — пришёл, захотел — ушёл... этого не будет. С мастером запанибрата — этого не будет. Двадцать хозяев — этого тоже не будет.

— Что же тогда будет? — как бы про себя спросил Лурия.

1 В данном случае — бухгалтерская запись по доходам и расходам фабрики.

! Д е б'и т б р с к а я задолженность (дебитор — должник) .— Здесь речь идёт о том, кто и сколько должеп фабрике.

— Порядок.— Хозяин заложил руки за спину и подошёл к окну. Несколько минут он стоял молча, потом, иоманив к себе пальцем приёмщика, спросил:

— Окна когда-нибудь моют?

— Моют.

— На них полпуда грязи!

— Полпуда,— согласился приёмщик.

— Надо мыть часто! — сказал Гозман, брезгливо прикасаясь пальцем к стеклу.— А то ещё день, а уже жгут лампы.

Направляясь к выходу, он заметил Сёму, склонившегося над колодкой. Улыбаясь, он кивнул ему головой:

— Научился носить фартук?

— Сначала меня заворачивали в пелёнки, а потом надели штаны. Всё приходит в своё время, господин хозяин.

— Верно,— ответил Гозман, продолжая улыбаться.— А молчать ты научился?

Сёма пожал плечами:

— Если это очень нужно, господин хозяин.

— А отвечать? Хотя это как раз ты и раньше умел. Расскажи им, сколько ты получил гривенников!

Гозман склонился к жестяному умывальнику, вымыл руки, вытер их носовым платком и вышел из цеха.

— Вы имеете вещь,— сказал Лурия, провожая хозяина взглядом.— Он понимает свою выгоду.

— Я думаю...—согласился Шац, поднимая очки на лоб,— Я хорошо знаю всю их породу. Отец его тоже был хороший кулак. Ездил верхом на лошади, скупал лес и бил приказчика перчаткой.

— Сёма,— отозвался вдруг Антон,— ты с ним старый знакомый?

— Да-

— А что это за гривенники?

— За хороший ответ.

В это время к Сёме подошёл Лурия и, взявши стульчик, подсел рядом:

— Я сказал насчёт лошадей, и ты обиделся. А, Сёма? Так я пошутил. Это они хотят... как бы зто объяснить... чтоб мы с тобой были лошади. Понимаешь: я и ты. И они запрягают нас в воз и говорят: «Вье!» — и кладут на этот воз — я знаю? что им только вздумается: лес, дом, стадо. А мы с тобой должны везти. Тогда мы поворачиваемся и говорим: «Бог с вамп, что вы делаете, тут же вышло недоразумение, мы не лошади!» Но они нас не слушают, они знают одно: им нужно ехать... Жених, ты понимаешь, что я говорю?

—; Понимаю,— кивает головой Сёма.— Я даже знаю один случай, когда воз шёл под гору и лошади вырвались и перевернули этот воз, и прямо ужас, что было!

— Ой, молодец! — Лурия засмеялся и обнял Сёму за плечи.— Я таки вижу, что ты не подкидыш. Я смотрю на тебя и вижу весь твой древний род!

Старик встал и вразвалку побрёл к своему месту. Вокруг его розовой блестящей лысины ещё росло несколько волос, и, как назло, они завивались. И сколько Лурия ни смачивал и ни приглаживал их, стараясь прикрыть свою лысину, ничего не получалось: волоски были с характером и быстро возвращались на своё привычное место.

Бабушка с таким волнением переживала весть о разорении Айзенблита, что Сёма, удивляясь, спросил её:

— Скажите правду, может быть, вы его компаньонка?

— Нет,— призналась бабушка.— Но как это можно проиграть в карты целое состояние — ума не приложу! Выиграть — это я ещё понимаю, но проиграть...

— Хорошее дело! — засмеялся Сёма.— Вы же понимаете, что можно выиграть,— значит, кому-то надо проиграть.

— Да,— покорилась бабушка,— так это должно было случиться с Айзенблитом! Такое несчастье...

— Можете так не убиваться,— успокоил Сёма бабушку,— даже после разорения он богаче нас с вами. Дом у них есть? Есть. Лошадь есть? Есть. А серьги у «мамаши»! Такие серьги, что они тянут её к земле!