Страница 100 из 140
— Хорошо. Расскажи мне о «Био один».
— Что ты хотел бы знать?
— Что здесь не так? Кое-что слышал от Лайзы, но хочется услышать и твое мнение.
— Как мне кажется, — собравшись с мыслями, начал Генри, — нам обоим пришлась не по вкусу царящая здесь обстановка секретности. Понимаешь, в идеальном мире ученые должны делиться с коллегами своими открытиями. Только таким образом мировое научное сообщество может развиваться. Или скажем так — развиваться быстрее, чем при работе в изоляции. Но мы живем в мире, далеком от идеала. Даже в академических исследовательских институтах ученые мужи весьма ревниво охраняют своим исследования. Они постоянно опасаются, что кто-то украдет их идеи, первым опубликует статью, получат патент или перехватит солидный грант, который, по их мнению, должен принадлежать им.
— Понимаю, — сказал я, поскольку мне много раз доводилось слышать рассказы Лайзы о политиканстве в научных кругах.
— Такое положение, повторяю, сложилось даже в чисто исследовательских учреждениях. Когда же дело доходит до коммерческих институтов с их акциями и патентами, то получить доступ к информации становится еще сложнее. Для того чтобы патентная заявка была удовлетворена, компания должна доказать свой приоритет, доказать, что ранее «подобных достижений» в мире не имелось.
— Но в таком случае все компании в сфере биотехнологий должны оберегать свои секреты.
— Да, в определенной степени это и происходит. Однако у себя в «Бостонских пептидах» мы не превращали секретность в культ. Конечно, мы не делали глупостей, способных помешать нам получить патент, но главной нашей задачей была победа над Болезнью Паркинсона, и мы делились информацией с другими исследователями. Однако и мы делали это так, чтобы не поставить под угрозу наш основной проект.
— Так в чем же проблема?
— Политика «Био один» в этой области коренным образом отличается от нашей. Вся их работа пронизана доведенной до абсурда идеей секретности. Ученые там трудятся в десятках групп, контакты между которыми запрещены. Результаты их исследований передаются в центр, который делится ею с остальными по принципу «минимально необходимых знаний». Такой принцип, как тебе, наверное, известно, практикуется в разведывательных службах.
— Но почему здесь?
— Разделяй и властвуй. Развивай соперничество среди сотрудников, и в атмосфере общей неуверенности, ты добьешься наилучших результатов. Но самое главное в этой схеме то, что вся власть сосредотачивается в центре. Иными словами, в руках Томаса Эневера.
— Клизмы?
— Да, я слышал, что его так называют, — улыбнулся Генри. — Он единственный, кто точно знает, что происходит в компании.
— А как же Джерри Петерсон, Президент?
— Я имел с ним дело, когда «Био один» съедала нас. Но он не имеет никакого представления о том, что происходит. Так же как и ваш парень — Арт Альтшуль, кажется.
Переварив эту информацию, я сказал:
— Но информация о каких-то аспектах деятельности фирмы должна становиться достоянием публики. Ведь её акции котируются на рынке, не так ли? Кроме того, Управлению контроля пищевых продуктов и медицинских препаратов необходимо знать результаты клинических испытаний.
— Да, конечно. Федеральное управление требует от нас вагоны документации. Но вся информация на эту тему сосредоточена в Отделе клинических испытаний — наиболее секретном подразделении фирмы. Отдел подчиняется непосредственно Эневеру и ни перед кем, кроме него, не отчитывается.
— Что представляет собой Эневер? Я видел его всего лишь раз. Лайза говорила, что несколько лет тому назад его уличили в фальсификации научных данных.
— Этого так и не удалось доказать, — ответил Генри. — Он опубликовал несколько статей с результатами кое-каких экспериментов, доказывающих, что «Невроксил-3» замедляет образование свободных радикалов в ткани мозга жертв Болезни Альцгймера.
— «Невроксил-3» был предтечей «Невроксила-5»?
— В некотором роде да, — сказал Генри. — Так или иначе, но другие исследователи не смогли воспроизвести полученных Эневером результатов, и год спустя тот был вынужден опубликовать статью, в которой признавал ошибки при проведении эксперимента. Это вызвало небольшой переполох, но никто так и не смог доказать, что Эневер сознательно манипулировал данными.
— Что, по-твоему, тогда произошло?
— Думаю, что Эневер не устоял перед опасностью, которая с начала времен преследует всех ученых. Он так хотел получить определенные результаты, что проигнорировал противоречащие его выводам факты.
— Да, теперь я понимаю, почему Лайзе это не могло понравиться. Но как получилось, что её уволили?
— Ты же знаешь Лайзу. Она стала задавать разнообразные вопросы.
— О «Невроксиле-5»?
— Да.
— А что в нём не так?
Генри откинулся на спинку стула, помолчал и ответил:
— Лично я считаю, что с «Невроксилом-5» все в порядке.
— А как Лайза? Что думала она?
— Лайза уговорила Эневера предоставить ей некоторые данные по «Невроксилу-5». Ей очень хотелось знать, можно ли использовать этот препарат для лечения Болезни Паркинсона. Получив эти данные, она вдруг стала задавать вопросы о чистоте экспериментов. Ты же знаешь Лайзу. Она не может успокоиться до тех пор, пока не получит ответы на все интересующую её вопросы, — Генри улыбнулся и продолжил: — Ты знаешь, как с ней обращаться, а Эневеру терпения, видимо, не хватило.
— И он её уволил?
— Да. Твоя жена не смогла остановиться. Я пытался уговорить её плюнуть на все это дело, но она отказывалась прислушиваться к голосу рассудка.
— И что же её особенно беспокоило?
— Этого я тебе сказать не могу, — ответил Генри, внимательно глядя на меня.
— Что значит «не могу сказать»?
— Послушай, Саймон. «Невроксил-5» является сердцевиной всех исследовательских программ «Био один». Впрочем, это тебе прекрасно известно. Я не имею права тебе сказать о препарате ничего такого, чего не было бы известно публике. Особенно учитывая то, что все это — ничем не обоснованные домыслы.
— Значит, ты полагаешь, что озабоченность Лайзы — всего лишь пустые подозрения?