Страница 68 из 80
И что же?! Ввиду отречения царя и снятия его инициала со знамени величайшие в мире два лозунга «Бог» и «Родина» были забыты: постепенно, после истерических выкриков: «всем, всем, всем», «углубляйте революцию» – взамен «Бога» и «Родины» появились новые лозунги, полные ненависти: «Мир хижинам – война дворцам», «Смерть буржуям»!
С каким возмущением читали мы в газетах о парадах в честь «бабушки революции»! Для этой выжившей из ума старухи боевые войска должны были брать «на караул»!
С ужасом узнали мы, как следствие приказа № 1, отменившего дисциплину в армии, об оскорблении офицеров, о срывании с них погон, наконец и об убийствах, сначала одиночных офицеров и интеллигентов, а потом и о массовых расстрелах, потоплениях и т. п., и в то время, когда еще можно было спасти от развала армию, а с нею и Россию от большевиков, г. Керенский приказал выпустить из тюрьмы уже арестованных Ленина и Троцкого и все продолжал «углублять» русло революции… И до тех пор «углублял», пока по этому руслу не полились потоки и моря крови…
На второй день Пасхи у нас был концерт нашего оркестра. Вне программы пел по нашей просьбе Е. К. Горянский. Не могу забыть, какое потрясающее впечатление произвела на нас песнь «Христос Воскрес» Мережковского, впервые нами здесь, в плену, услышанная! Да что было бы, если бы сейчас на земле среди ужасов войны и революции явился Сам Христос? Что бы Он сказал?! По словам этой песни, «заплакал бы Он горькими слезами»! Е. К. спел это с таким глубоким выражением скорби, что нам почудились рыдания Спасителя… Священный трепет на мгновение объял мою душу… я забыл, где я, что я… пока гром рукоплесканий и восторженные вызовы Е. К‑ча не вернули меня к действительности.
VI. Как отразилась в плену революция
Письмо отца. Оперные постановки Е. К. Горянского. Его личные выступления на сцене. Мои постановки.
С начала революции в России у нас в плену, среди офицеров, образовались две партии.
Одни – большинство – с недоверием относились к «великой бескровной», а когда узнали о приказе № 1, развалившем русскую армию, безусловно осудили Временное Правительство в лице главных виновников – инициаторов этого позорного приказа.
Другие – меньшинство – из прогрессивной молодежи и очень немногих пожилых офицеров, партии К. Д. В. (куда дует ветер), читая газеты, сразу стали на сторону диктатора Керенского, восхищались его выступлениями и речами и даже видели в нем нового Наполеона, после того как он сам себя назначил Верховным главнокомандующим.
Когда Керенскому удалось «уговорить» русские армии перейти в наступление, эта группа офицеров стала ежедневно на коридорах нашего замка вывешивать бюллетень – список взятых в плен русскими революционными войсками немцев и австрийцев. Первые три дня прорыва революционная армия с боем двигалась вперед и забирала пленных. Сколько было радости и торжества у этой группы офицеров нашего лагеря! Они в бюллетене красным карандашом подчеркивали: «Революционная русская армия взяла в плен столько-то и столько-то тысяч пленных»…
Но вот прошли эти три дня… и вдруг из телеграмм и из польских газет узнаем, что наступление не только прекратилось, но революционные русские войска, устраивая на фронте «митинги», отказались продолжать наступление!.. Мало того, немцы и австрийцы, узнав о «революционном» настроении русской армии, проще говоря – о нежелании воевать (огромные плакаты с надписью «Долой войну» появились у русских окопов), сами перешли в наступление и буквально погнали перед собою разнузданное «стадо» – распропагандированную и потерявшую дисциплину «русскую революционную армию»! А эта «революционная армия» при своем отступлении не только начала убивать своих офицеров, но и жгла и грабила, и вырезала мирное население Галиции! «Самая свободная армия во всем мире», – так ведь назвал ее Керенский!
Как больно было нам, кадровым офицерам, кадровым унтер-офицерам и солдатам, узнавать об этом развале старой, могучей русской армии.
После таких «побед» революции на фронте революционные офицеры нашего лагеря своих бюллетеней больше не вывешивали.
Вообще же, наш лагерь только первыми сведениями о революции в России был потревожен и волновался, как муравейник, недолго: плен «сковывал», активности в новых событиях России мы проявить не могли, а главное – точных сведений, что делается там дальше, за отсутствием русских газет, мы не имели.
Я с нетерпением ждал писем от В. Н. Урванцевой; меня интересовало, как она реагирует на последние события, но письма все не приходили – вернее (благодаря цензуре), не доходили.
После праздника Пасхи я получил письмо от своего отца, которое начиналось так:
«Милый сын мой Сашенька! Христос Воскресе! И на всей Руси – Воскресение и обновление…» – и о революции больше ни слова!
Но уже и эти строчки меня немного успокоили. Видимо, не все там плохо, думал я, раз самое начало революции (письмо от 15 марта) мой отец называет «Воскресением и обновлением»…
Наш музыкально-драматический кружок за весну (1917 г.) успел в Гнаденфрее поставить три интересных спектакля.
Нам удалось уговорить подполковника Горянского принять активное участие в этих вечерах. 21 февраля, после тщательной подготовки оркестра и хора и некоторых солистов-учеников оперных курсов, Евгений Константинович поставил отрывки из оперы «Пиковая дама», именно четвертой картины второго акта (в комнате графини) и пятой картины третьего акта (в казарме), причем оркестр вместо увертюры прекрасно исполнил попурри из этой оперы. Партию оркестра вели: на пианино – Е. А. Ольшевский и на фисгармонии – А. А. Юрке. Единственную женскую (с пением) роль графини недурно пропел и сыграл в обеих картинах – А. Г. Полежаев. Все костюмы и парики для солистов и хора были получены из Бреславльской оперы в ящике с надписью по-немецки «Пиковая дама».
Какие чудные декорации нарисованы были для этих картин Л. И. Майковым и А. Г. Полежаевым! Постановка Е. К. Горянскому удалась. Нам казалось, что мы на настоящей опере настоящего театра.
Конечно, высокое наслаждение дал нам в этот вечер сам Горянский в своем пении и игре (Германн). Аплодисментам и вызову его не было конца.
В третьем отделении этого вечера Е. А. Ольшевский поставил знаменитую мазурку из «Жизни за царя». Щеголяя костюмами и париками из этой оперы, и мужчины, и «дамы» лихо отплясывали мазурку под звуки струнного оркестра, сорганизованного к этому вечеру капельмейстером Максимовым.
В четвертом отделении вечера я поставил «Медведя» Чехова, причем вдовушку «с ямочками на щеках» играл тот же А. Г. Полежаев.
Комедия прошла под непрерывный смех публики.
Из весеннего репертуара 1917 г. сохранились у меня еще две программы, которые я здесь и привожу в подлиннике. Это спектакли 11 марта и 27 мая.
Сцена из оперы «Галька», музыка Монюшко.
Ионтек – Горянский.
Пастух – Петровский.
Аккомпанируют:
на пианино – Ольшевский на фисгармонии – Юрке.
Декорация Майкова.
«О вреде табака» – сцена-монолог Чехова.
Действующее лицо: Ив. Ив. Нюхин, муж своей жены – Степун.
1) «Японская серенада» – N. Marret,
2) «Менуэт Помпадур» – Baker.
3) «Badinage» – Baker.
Исполнит оркестр под упр. г. Максимова.
«Разбуженные часы», миниатюра.
Действующие лица:
Маркиз – М. Смирнов.
Маркиза – Скуратов.
Коломбина – Кондратьев.
Арлекин – Померанцев.
Пьеро – Степун.
1‑й китаец – Ольшевский.
2‑й китаец – Отрешко.
Постановка Смирнова (А. А.)
Декорация Майкова.
«Ночь. Часы на бабушкином комоде бьют двенадцать и играют старинную польку, как в каждый час. Маркиз и Маркиза на часах просыпаются, а с ними все остальные фигурки. Маркиз и Маркиза сходят с часов и танцуют менуэт, но уже сменился валик на часах, другая музыка. Арлекин и Коломбина снимают маски и улыбаются друг другу. Коломбина любит Арлекина, а может быть, только играет с ним, бедный Пьеро грустит и умоляет Коломбину не верить коварному Арлекину. Коломбина танцует увлекательный вальс, а Пьеро зовет, зовет – тщетно. Часы играют последний валик – китайцы начинают качать головами и повествуют грустную свою историю. И вдруг среди их слов часы бьют час. Все замирает. Свет гаснет. Сквозь окно луч лунного света падает на белый кадран».