Страница 60 из 80
Летом, после поверки, если погода была хорошая, большинство пленных оставалось на дворе, спешили скорее занять свои местечки в маленьком скверике под тенью дерева или под кустами на зеленой травке.
Скрывшись под таким кустом, стараешься расположиться таким образом, чтобы совершенно не видеть пулеметных площадок и часовых у забора с колючей проволокой.
Ясное небо, солнце, молодая травка, чириканье птичек успокаивают и напоминают, что еще не все потеряно, что еще будет свободная жизнь – счастье. Здесь, в уютном уголке маленького садика, я любил тешить себя мечтами и надеждою на скорую свободу. Здесь я любил перечитывать известия, изредка получаемые от семьи, и особенно письма В. Н. Урванцевой.
Письма этой молодой девушки так чутко воспринимались моей душой, так сладко утешали и манили будущей свободной жизнью с ее радостями.
Не могу не привести здесь некоторых из сохранившихся у меня милых ее посланий мне, мне, которого она никогда не видела и не знала, так же, как и я ее.
Письмо В. Н. Урванцевой:
«Дорогой Александр Арефьевич!
Я получила только одну Вашу открытку, письма же не получила; сама пишу часто, но ответа от Вас все не было до сего дня, и как же я была счастлива, получив Вашу милую открытку. Я ее буду хранить всегда! В ваш лагерь посылаю еще три посылки – всего шесть. Завтра шлю большую посылку. Есть ли у вас в лагере солдаты русские? Ответьте, я им тоже должна послать. Не благодарите меня – за что? Мне, право, стыдно и больно от Вашей благодарности! Все это так ничтожно по сравнению с теми огромными жертвами, которые вы несете в защиту родины и нас. Напротив, я должна благодарить и сердечно благодарю Вас, – у меня теперь есть маленькое дело: хоть для кого-нибудь сделать что-нибудь приятное. Ведь я ничего не дала в это тяжелое время – Родине! Опять повторяю: все мы вас помним, ценим и любим, нет нужды, что мы вас никогда не видали и не увидим, вероятно, вы для нас самые наши близкие и любимые. Сердце болит за вас, хочется сделать так много, много, но чувствуешь все свое ничтожество и бесполезность… Вот это – горько и больно!..
Я исполняю, Александр Арефьевич, с удовольствием Вашу просьбу и благодарю за доверие – это мне очень дорого. Я пишу Вашей тете сегодня же. Не могу ли я сделать еще для кого-нибудь из Ваших товарищей чего-нибудь? Пишите мне, я буду так рада чем-нибудь помочь вам. Свою карточку я пришлю с удовольствием, но я должна сняться – у меня остался один снимок, когда я была ученицей.
До свиданья, дорогие друзья!
Крепко жму вам руки и желаю душевного мира!
Второе письмо:
«1916 год. 9 ноября.
Милый, дорогой Александр Арефьевич!
Заранее поздравляю вас с праздниками и Новым годом, шлю вам сердечные поздравления и пожелания.
В этот день, 19 декабря, я буду целый день вспоминать Вас, а также и всех Ваших товарищей. Но не думайте, что 25 декабря и 7 января 1917 года вы будете одни, знайте, что все мы, и я в частности, думаем, помним и любим вас. Я от Вас давно-давно не получала писем, здоровы ли Вы и помните ли меня немного? Вам я послала письмо, книги и свою карточку. Вы мне напишите, тогда я буду спокойна. Мне бы хотелось исполнить какое-нибудь поручение, какую-нибудь Вашу просьбу или Ваше желание, напишите – прошу Вас очень.
Сейчас у нас время серьезных занятий, и я много-много занимаюсь; в первых числах декабря отправляюсь домой.
Вашей тете я написала письмо, но ответа еще не получила, она мне раньше писала, что часто болеет и потому не всегда точно отвечает на письма. Моя подруга, с которой мы сейчас вместе живем, Маруся, шлет Вам свой привет и пожелания всего самого лучшего, что только можно пожелать. Вчера я была в музыкальной драме „Король забавляется“ – мне очень понравилось. Завтра пойду слушать публичную лекцию Бальмонта. Скоро будут читать Чириков и Мережковский: „Проблема личности и задача современной жизни“. Мы с Марусей посещаем музеи и выставки. В скором времени слушаю Собинова. И несмотря на то, что у меня много знакомых и я все время занята, мне скучно, грустно, и Вы знаете, почему. Дорогой Александр Арефьевич, Вы мне напишите – я так буду рада получить Ваше письмо, пишите мне чаще и лучше в Лукьянов, письма так долго идут, что, возможно, когда я их получу на Петроград – меня там не будет, дома же мне их всегда могут переслать. Вот видите, я Вам пишу все, что думаю, и все, что со мною происходит.
До свидания, дорогой Александр Арефьевич!
Всем сердечный привет!
Третье письмо:
«Среда, 1916, 28 декабря, Россия.
Дорогой Александр Арефьевич!
Как это больно, если б Вы только знали и поверили, а Вы не верите уже мне. Я пишу Вам и часто, возможно, грешу против цензуры, и Вы потому не получаете. А от Вас я получила вот только сегодня письмо и две открытки. Я уже думала, что Вы забыли меня. Я приехала домой из Петрограда и скоро снова отправляюсь туда. В это грустное и тяжелое Рождество вспоминаю всех вас. Вы упрекаете меня в нечуткости, хотите стихотворением Надсона напомнить мне о том, о чем я думаю всегда. Если б Вы знали, какое горе мне пришлось пережить последние месяцы! У меня ничего не осталось в душе, кроме скуки и усталости! Я не могу Вас ни ободрить, ни утешить, это жестоко? Простите мне, дорогой и милый друг. Я помню Вас, думаю о Вас. Будет еще и счастье, жизнь еще не вся ушла, возможно, мечты о благополучии нашей Родины не останутся мечтами!.. И мне хотелось бы сказать Вам многое, спросить Вас, но не бесполезно ли это?
Боже мой, если б только вырваться из этого круга тоски!
Простите меня, дорогой Александр Арефьевич, и не судите, и не думайте очень плохо обо мне.
Так наша переписка с нею, сначала такая «общественная», постепенно перешла на личную. Я тогда «жил» этой перепиской, все остальное в жизни пленного мне казалось ничтожным, и поэтому я легко переносил все невзгоды и лишения того времени.
Величайшим наслаждением для меня было отвечать на эти письма, так же, как неполучение ее писем меня сильно расстраивало. Я несправедливо упрекал ее за молчание, но хотя наши письма не все доходили по назначению (цензура их уничтожала), но самый процесс обмена мыслями не только отвлекал меня от мрачных дум в плену, но – опять повторяю – давал неизъяснимое наслаждение!
Не будучи знакомыми, при слабой вероятности когда-нибудь встретиться, мы нашли друг в друге духовное сродство и возвышенную дружбу на расстоянии.
Постепенно ее письма, сначала такие бодрые, утешающие, стали грустными. Война не щадила и ее. Тяжелые потери близких и друзей и искренняя любовь к Родине заставляли чуткую девушку страдать на самой ранней заре ее жизни! Последнее письмо определенно говорило, что там, в России, не все благополучно.
Действительно, в это время (1916 год, 28 декабря) Российская Империя была накануне переворота.
Упорная борьба Государственной Думы с бездарным правительством принимала все более резкие формы.
Порядок назначения министров при посредстве ужасной «немецко-распутинской» среды, окружавшей Императрицу, полное расстройство транспорта и подвоза необходимых для фронта материалов, причем остановились заводы и фабрики, безработица и продовольственный кризис – все это сильно возбуждало народный гнев внутри страны, благодаря чему пропаганда немцев и Ленина интенсивнее развивалась.
Конечно, честная, мыслящая русская молодежь возмущалась этим хаосом и страдала за свою Родину. Вот почему и последние письма В. Н. Урванцевой, несмотря на ее желание нас ободрить, проникнуты были горьким пессимизмом… Она сама попала «в круг тоски», из которого трудно вырваться!