Страница 126 из 143
Она шла по воде. Вода изгибалась и пенилась вокруг нее, брызгала дождем, сбегала по спине, по груди, по рукам и ногам.
— Идите сюда, это просто чудо, — сказала Эйлин.
Но Рендер покачал головой. Он ждал. Она вышла, встряхнулась и тут же высохла.
— Лед и радуга, — заметила она.
— Да, но я забыл, что там следующее.
— Я тоже, но помню чуть дальше: «… Где пересмешник издает свое нежное бульканье, хихиканье, визг и плач…»
И Рендер сморщился, услышав пересмешника.
— Это не мой пересмешник, — сказал он.
Она засмеялась.
— Какая разница? Во всяком случае, он появился немедленно.
Рендер покачал головой и отвернулся. Она встала рядом с ним.
— Простите. Я буду более осторожной.
— Прекрасно. — Он пошел дальше. — Я забыл следующую часть.
— Я тоже.
Они оставили поток далеко за собой и шли по пригибающейся траве, по ровной безграничной равнине, и все, кроме пика солнечной короны, исчезло с горизонта.
— «… Где тени при заходе солнца удлиняются по бесконечной одинокой прерии…» Я вспомнил — вот это место: «… Где стада бизонов медленно распространяются на квадратные мили…»
Темная масса слева постепенно обрела форму. Это было громадное стадо бизонов американских прерий. Не на родео, не на выставке рогатого скота, не на обратной стороне старинной никелевой монетки, а здесь стояли эти животные, опустив рогатые головы, покачивая мощными спинами — знак неудержимого плодородия весны, исчезающего в сумерках в былое, в прошлое — вероятно, туда, «… где сверкают колибри…».
Рендер и Эйлин шли по великой равнине, луна плыла над ними. Наконец они дошли до противоположного конца страны, где большие озера, другие ручьи, мосты и другой океан. Они прошли через опустевшие фермы, сады и двинулись вдоль воды.
— «… Где шея лебедя изгибается и поворачивается…» — сказала она, глядя на своего первого лебедя, плывущего по озеру в лунном свете.
— «… Где хохочущая чайка носится над берегом, — ответил он, — и смех ее почти человеческий…»[5].
И в ночи раздался смех, но он не был ни смехом чайки, ни смехом человека, потому что Рендер никогда не слышал, как хохочет чайка. Журчащие звуки он сотворил из сырого ощущения холодного вечера.
Он велел вечеру вновь стать теплым. Он осветил тьму, заставил ее звенеть серебром. Смех начал замирать и исчез совсем. Сотворенная чайка унеслась в океан.
— Ну, — объявил он, — на этот раз почти все.
— Но здесь гораздо больше, — возразила она. — Вы держите в голове меню обедов, как же вы не помните еще кое-что об этом? Я помню что-то насчет куропаток, укладывающихся на ночлег кольцом, головами наружу, и о цапле в желтой короне, питающейся крабами на краю болота, и о кузнечиках в орешнике, и…
— Это много, даже слишком, — сказал Рендер.
Они прошли через рощу лимонных и апельсиновых деревьев, по местам, где кормится цапля, мимо орехового дерева, где поют кузнечики, и там, где куропатки спят кольцом, головами наружу.
— В следующий раз вы покажете мне всех животных?
— Да.
Она свернула по узкой тропке к фермерскому дому, открыла дверь и вошла. Рендер, улыбаясь, шел за ней.
Чернота.
Полная чернота, мрак. абсолютной пустоты. Внутри дома ничего не было.
— В чем дело? — спросила она.
— По сценарию эта экскурсия не планировалась, — сказал Рендер. — Я хотел опустить занавес, а вы решили, что представление должно продолжаться. На этот раз я воздерживаюсь от какой-либо поддержки.
— Я не всегда могу контролировать это, — ответила она. — Простите. Давайте закончим.
— Нет, пойдем дальше. Свет!
Они стояли на вершине холма, и летучие мыши летели мимо узкого металлического серпа луны. Вечер был холодным. От груды мусора доносилось грубое карканье. Деревья были металлическими столбами с приклеенными к ним ветками. Трава под ногами — из зеленого пластика. У подножия холма тянулось гигантское пустое шоссе.
— Где мы? — спросила она.
— Это ваша «Моя Песня» со всем крайним нарциссизмом, каким вы могли бы набить ее. Все было правильно… до известной точки. Но вы продвинулись излишне далеко. Теперь я чувствую, что становится необходимым некоторое равновесие. Я не могу позволить себе играть в игрушки каждый сеанс.
— Что вы собираетесь делать?
— Пойдем гулять. — Он хлопнул в ладоши.
— «… Где чаша пыли просит воды…» — сказал голос неизвестно откуда, и они, закашлявшись, пошли.
— «… Где сильно загрязненная река не знает живого существа, — сказал голос, — и пена ее ржавого цвета…»
Они шли вдоль вонючей реки. Эйлин зажала нос, но запах все равно чувствовался.
«… Где лес погублен и ландшафт есть преддверие ада…»
Они шли среди пней, спотыкаясь об остатки ветвей, и под их ногами хрустели сухие листья. Испуганно косящаяся луна свисала с черного купола на тонкой нитке. Под листьями трещала земля.
«… Где земля кровоточит в опустевших горных выработках…»
Вокруг них лежали покинутые механизмы. Горы земли и камни сиротливо лежали в ночи. Громадные бреши в земле были наполнены похожими на кровь растениями.
— «… Пой, Муза алюминия, которая вначале учила этого пастуха, как музей и процесс восстает из Хаоса — или, если тебя больше восхищает смерть, созерцай величайшее кладбище!»
Они вернулись назад, на вершину холма, чтобы посмотреть оттуда. Кругом было множество тракторов, бульдозеров, экскаваторов, кранов. Грудами лежал искореженный, проржавевший, изломанный металл. Вокруг валялись рамы, плиты, пружины, балки. Брошенные орудия. Ненужные вещи.
— Что это? — спросила она.
— Металлический лом. Об этом Уолт не пел — о вещах, которые идут по его траве и выдирают ее с корнем.
Они прошли мимо мертвых механизмов.
— Эта машина срыла индейский могильник, а эта спилила старейшее на континенте дерево. Вот эта прорыла канал, отклонивший реку, что обратила зеленую долину в пустыню. Эта ломала стены домов наших предков, а эта поднимала плиты для чудовищных башен, заменивших дома…
— Вы пристрастны, — сказала она.
— Конечно. Вы должны всегда стараться видеть широко, если хотите сделать что-то мелкое. Помните, я показывал вам пантеру, гремучую змею, аллигатора? Помните, что я ответил, когда вы спросили: «Зачем это?»
— Вы сказали, что я должна знать не только идиллию.
— Правильно, и, поскольку вы снова жаждете перехватить инициативу, я решил, что чуть больше боли и чуть меньше удовольствия могут укрепить мое положение. Вы уже наделали ошибок.
— Да, я знаю. Но это изображение механизмов, мостящих дорогу в ад…
Они обошли кучу банок, бутылок и матрасных пружин. Он остановился перед металлическим ящиком и поднял крышку.
— Посмотрите, что спрятано в брюхе этого бака на целые столетия!
Фантастическое сияние наполнило темную полость мягким зеленым светом.
— Чаша Святого Грааля, — объявил он. — Это энантиадромия, моя дорогая. Круг, возвращающийся на себя. Когда он проходит через свое начало, начинается спираль. Откуда мне знать? Грааль мог быть спрятан в машине. Со временем все меняется. Друзья становятся врагами, зло становится благодеянием. Но у меня еще есть время, и я расскажу вам маленькую легенду, как и вы угощали меня легендой о греке Дедале. Ее рассказал мне пациент по имени Ротман, изучающий каббалу. Чаша Грааля, которую вы видите, есть символ света, чистоты, святости и небесного величия. Каково ее происхождение?
— Никто не знает.
— Да, но есть традиция, легенда, которую Ротман знал: Чашу Грааля отлил Мельхиседек, израильский первосвященник, предназначив ее для Мессии. Но где Мельхиседек ее взял? Он вырезал ее из громадного изумруда, найденного им в пустыне. Этот изумруд выпал из короны Шмаэля, Ангела Тьмы, когда тот был сброшен с небес. Кто знает, какова вообще суть Чаши Грааля? Энантиадромия. Прощай, Грааль. — Он закрыл крышку, и все сделалось мраком.
Затем, идя по Уинчестерскому кафедральному собору с плоским потолком и обезглавленной (Кромвелем, как сказал гид) статуей справа, он вспоминал следующий сеанс. Он вспоминал свою почти невольную роль Адама, когда называл всех проходящих перед ним животных. Как замечательно было, вызубрив старый ботанический учебник, творить и называть полевые цветы.