Страница 6 из 100

Талант есть чудо неслучайное

Евтушенко Евгений Александрович

и друг степей калмык». Это было гениальное поэтическое предвидение Союза

Советских Социалистических Республик. Если бы не было русской классики, не было

бы Ленина. Русская классика заложила основы той гражданственности, которую мы

называем социалистической. Русская классика — это опыт титанических усилий по

преодолению трагической разобщенности людей. В современных условиях эта

разобщенность усиливается благодаря всевозрастающей опасности узкой

специализации в той или иной области. Писательская специализация для писателя

убийственна. «Россия молодая страна, и культура ее — синтетическая. Русскому

художнику нельзя и не надо быть специалистом. Писатель должен помнить о

живописце, музыканте, архитекторе, тем более прозаик — о поэте, поэт — о прозаике.

Так же неразлучны в России живопись, музыка, проза, поэзия, неотделимы от них и

друг от друга — философия, религия, общественность, даже политика. Вместе они и

образуют мощный поток, который несет на себе драгоценную ношу национальной

культуры...» (А. Блок). Добавим к этому — писатель должен думать о крестьянине,

рабочем, солдате, ученом, инженере, студенте, школьнике и о каждом несмышленыше,

заявляющем о своем появлении торжествующим криком. Искусство — это то, что

соединяет людей в нацию, в человечество. Ложь разъединительна, соединять можно

только правдой.

Опасна не только разобщенность с живыми, но и разобщенность с мертвыми. Для

молодого писателя разобщенность с классиками то же самое, что разобщенность с

Родиной. Классики думали о будущих писателях и передавали им через пространство

времени свои заветы. Небрежное обращение с этими заветами пагубно.

Гоголь писал, обращаясь и к нам, его потомкам: «Скорбью ангела загорится наша

поэзия, и ударивши по всем струнам, какие есть в русском человеке, внесет в самые

огрубелые души святыню того, чего никакие силы и орудия не могут утвердить в

человеке, вызовут к нам нашу Россию — нашу русскую Россию — не ту, которую

показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают нам

из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которую извлечет она из нас же, и покажет

таким образом, что все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов

воспитания и мнений, скажут в один голос: это — наша Россия».

Уроки русской классики — это уроки отношения к Родине и человечеству.

1978

мой

САМЫЙ ЛЮБИМЫЙ

И о ли я услышал, то ли прочитал где-то это выражение — «Вперед, к Пушкину»,—

уже не помню, но, с чистой совестью признаваясь в заимствовании, если оно

существует, подписываюсь под ним полностью. Он — мой самый любимый человек на

земле.

Пушкин не принадлежит отдельно прошлому, отдельно — настоящему или

будущему: он принадлежит всем временам сразу. Если в наших стихах распадается

«связь времен», то в нас нет Пушкина, а если такая связь воскресает, завязывается в

нерасторжимый узел, то она счастливо означает присутствие Пушкина в нас.

Аристократ по происхождению, но по духу родоначальник российской демократии, он

объединяет всех нас как понятие общей правды, общей совести. Пушкин — это родина

русской души. Пушкин — это родина русской поэзии.

Живое, непрерывно меняющееся, но единое в своей разносверкающей гармонии

лицо Пушкина ожиданно и неожиданно проступало своими отдельными чертами то в

Лермонтове, то в Некрасове, то в Блоке. Ахматова, казалось, была выдышана

Пушкиным, как легкое торжественное облако. Пушкинская мелодия улавливалась и в

тальяночных «страданиях» крестьянской музы Есенина, и в эллинских аккордах лиры

Мандельштама: музыки Пушкина хватало на все поэтические инструменты. Если в

ранних стихах Заболоцкого и Пастернака присутствие Пушкина было тайной, то в их

поздних

стихах эта тайна обнаружилась. Маяковский когда-то задорно призывал сбросить

Пушкина с парохода современности. Но в гениальном вступлении «Во весь голос», как

«глагол времен, металла звон», зазвучала симфоническая тема пушкинского

«Памятника», чье начало уходило еще глубже внутрь традиции —к Державину. Стихи

и статьи о Пушкине Марины Цветаевой были похожи на яростные, но тихие по смыслу

молитвы. Багрицкий писал, что на фронтах гражданской войны он «мстил за Пушкина

под Перекопом». Можно признавать или не признавать любого поэта, но не признать

Пушкина невозможно: это то же самое, что не признать ни прошлого, ни настоящего,

ни будущего; это то же самое, что не признать свою Родину, свой народ. Недаром

Достоевский сказал: «Не понимать русскому Пушкина, значит, не иметь права

называться русским. Пушкин не угадывал, как надо любить народ, не приготовлялся,

не учился. Он сам вдруг оказался народом». Это гораздо шире проблемы «входа-

выхода» в народ или из народа. Если один из героев Андрея Платонова говорит: «Без

меня народ неполный», то о Пушкине можно сказать: «Без Пушкина нет народа».

Меряя свою жизнь самой высочайшей мерой — интересами народа, мы, русские

советские поэты, должны мерить нашу работу в поэзии высочайшей духовной и

профессиональной мерой — Пушкиным.

Это вовсе не означает тотального возвращения в ямбы и хореи «блудных детей»

русского стиха, загулявших с ассонансными рифмами на расшатанных ступеньках

поэтических «лесенок». Старику ямбу и старушке глагольной рифме еще далеко до

пенсии. Но я думаю, что они сами с доброжелательным любопытством будут рады

поглядеть на наши самые рискованные экспериментальные виражи и даже добродушно

похлопают наш юный русский верлибр по его далеко еще не могучему плечу.

Пушкин был новатором в области формы для своего времени, и ему наверняка были

бы противны приторные подражательства Пушкину или Фету наших новоявленных

классицистов. Старик ямб еще сослужит свою службу, но думать, что это конечная

форма русского стиха, наивно или трусливо. Пытаться насильственно втиснуть в

онегинскую строфику эпоху Хиросимы, полета на Лу-

мой