Страница 5 из 100
может быть бесстрастным, литература — никогда. Даже чистая правда, написанная
бесстрастно, без авторского отношения к этой правде, не выходит за
22
пределы факта. Холодно изображенная человеческая трагедия может и читателя
оставить холодным. При отсутствии страсти не помогают даже самые тонкие мысли. В
чем красота мыслей, если от них не исходит неподдельный жар чувства? Сквозь слезы,
затуманивающие глаза, можно увидеть гораздо больше, чем самыми зоркими, но
равнодушными глазами. Лишь неравнодушие— это подлинное зрение, а все остальное
— слепота. Можно скрупулезно коллекционировать фактики, но потерять образ жизни
в целом. «Кто способен вполне удовлетворяться микроскопическими пылинками мыс-
ли и чувства, кто умеет составить себе огромную известность собиранием этих
пылинок, тот должен быть мелок насквозь в каждой отдельной черте своей частной и
общественной жизни» (Писарев).
Только неравнодушие может подсказать гармонический образ жизни со всеми ее
ужасами и красотой. Неравнодушие к любой, самой крошечной, жестокости,
несправедливости, тупости — это долг писателя. Но писатель, так живо чувствующий
уродства жизни и восстающий против них, пойдет против правды гармонии, если
одновременно будет равнодушен к бессмертной красоте природы и человеческой
доброты. Как естественно сочетаются у Некрасова в его поэме «Мороз Красный нос»
горькое возмущение крестьянским бесправием и восхищение красотой зимнего леса и
красотой души русских крестьянок! Только образ жизни, не рассеченный, не
раздробленный, не расщепленный искусственно, а озаренный, высвеченный сразу,
целиком неравнодушием, которое выше «беспристрастного света дня», может
подсказать обобщения, равные величию жизни. «Единственно лишь там, где есть
великие надежды и великие мысли о будущем, там только и есть тот принцип
литературной жизни, который помешает им окаменеть и допустить литературу до
полного истощения...» (Г. Успенский). Неравнодушие к будущему порождается только
неравнодушием к современности. Между тем существует распространенное и даже
навязчиво распространяемое заблуждение о том, что только вечные темы, Вознесшиеся
над суетой современности, могут привести к высочайшей художественности.
Обманчивый отблеск чтого заблуждения виден на стихах многих молодых, когда даже
трудно понять, в каком веке написано то
23
или иное стихотворение. Боязнь исторической конкретности, боязнь изображения
себя внутри нее — не есть ли это просто-напросто гражданская трусость, прикры-
вающаяся высокопарным интересом к вечности? «Послание в Сибирь» Пушкина стало
вечным только потому, что оно когда-то было конкретно современным. Вечность не
есть абстракция, не есть метафизическая категория. Вечность выплавляется из
реальности на огне неравнодушия. Только неравнодушие — то ядерное топливо, ко-
торое способно помочь мысли преодолеть космическое пространство вечности.
«Истинный художник становится страдальцем, потому что он истинный художник, ис-
кренний человек, и общественный недуг становится его недугом. Он кричит от
общественной боли. Он не может сжиться ни с измельчавшим искусством, ни с измель-
чавшим человечеством...» (Н. Огарев). Это неравнодушие и стало в русской классике
тем, что мы называем гражданственностью. Пушкин был духовным основателем
русской нации. Отныне и навсегда слова «интеллигенция» и «гражданственность»
стали нерасторжимы. Основа гражданственности проста и огромна: ответственность за
судьбу народа. Моральная невозможность отдельности. «Источник, сочувствия к
народной жизни, с ее даже темными сторонами, заключается отнюдь не в признании ее
абсолютной непогрешимости и нормальности, как это допускается славянофилами, а в
том, что она составляет конечную цель истории, что в ней одной заключаются все
будущие блага, что она и в настоящем заключает в себе единственный базис, без
которого никакая человеческая деятельность немыслима» (Н. Щедрин).
Гражданственность в русской классике никогда не скатывалась до «идолизации»
народа. На лице любого идола можно только вообразить человеческие чувства, но
нельзя их увидеть. Гражданственность не есть слепое поклонение народу,
гражданственность — это уважение, которое выше поклонения. Уважение со стороны,
с дистанции, по отношению к народу недопустимо. Гражданственность — это не
только чувство народа как отдельной от себя реальности, но ощущение самого себя
народом. На Западе среди левой интеллигенции сейчас в ходу выражение: «Патриотизм
— это последнее прибежище негодяев». С этим термином можно согласпть
2-1
ся лишь при одной существенной поправке: «Лжепатриотизм — это последнее
прибежище негодяев». Против такого карьеристского патриотизма и выступала
русская классика, выдвигая патриотизм правды, свободолюбия, революционности.
Этот урок русской классики бессмертен. Когда мы пишем о трагедиях истории нашей
страны, о наших недостатках, некоторые «советологи» нас умильно поздравляют. Черт
с ними, мы пишем не для них, а для нашего народа, который должен знать всю правду
о своей истории, подчас жестокую. Но когда мы пишем о том, как любим нашу Родину,
выражение лица этих господ меняется — наш патриотизм им кажется угодничеством
перед, как они говорят, истэблишментом. Но мы-то знаем, что между угодничеством и
настоящим патриотизмом огромная моральная пропасть. Мы будем бороться с угодни-
чеством, но не сойдем с позиций патриотизма, завещанных нам русской классикой.
Существует формальный патриотизм, сводящийся к патетической манипуляции
словами «Родина», «народ». Настоящий патриотизм осторожно обращается с
этими святыми словами, не употребляя их всуе, не превращая их в оружие борьбы за
собственное существование. Ничего не может быть постыдней, чем лицемерное
использование патриотизма в корыстных целях. Патриотизм карьеристов — это рав-
нодушие к народу, притворяющееся любовью. Карьеристам
выгодно
монополизировать патриотизм, упрекая настоящих патриотов в том, что они любят
Родину недостаточно и не так, как следует. «Системы самые нелепые и самые
несправедливые и те сознают это и не могут обойтись без того, чтобы не прикрывать
свои нелепости и неправды мнимым служением народу» (П. Щедрин).
Равнодушные люди не могут быть патриотами, хотя иногда они изображают
железобетонную убежденность в том, в чем вовсе не убеждены. Патриотизм восходит
на крови собственного подвижнического неравнодушия к народу. Но неравнодушие к
своему на-ро [у никогда не замыкалось в нашей классике на поч-непипчестве, никогда
не сводилось к умиленной этнографии, никогда не доходило до того, чтобы возвышать
свой народ за счет унижения других. Русская интеллигенция I IIми Короленко
высказала свое отвращение к насаж-1 мчиемуся царской бюрократией антисемитизму.
Долго
2.)
тянулся спор между славянофилами и западниками, но практика решила этот
вопрос по-своему, Не подражая, Не обезьянничая, русская классика впитала все
лучшее, что было на Западе, и, переплавив это в горниле русской совести, пришла и
завоевала Запад Толстым, Достоевским, Чеховым, определив на много лет вперед все
развитие мировой литературы.
Еще один урок русской классики — лишь неравнодушие к собственному народу
дает право неравнодушия к человечеству. Без любви к своей нации интернационализм
невозможен. Но любовь только к своей нации, без любви к другим народам, может
превратиться в национальный эгоизм. Пушкин, мечтая о том времени, «когда народы,
распри позабыв, в великую семью соединятся», писал о стране будущего, где его
назовет «всяк сущий В ней язык,, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус,