Страница 11 из 100
Шевченко принимал в свое огромное сердце и стоны русских и украинских
крепостных, и притесняемых царским правительством казахов, и тех, кто
В иепробуждаемом Китае,
В Египте темпом и у нас,
Над Индом или над Евфратом...
Неправильно было бы, конечно, считать его уже с ранней юности
сформировавшимся интернационалистом. Его интернационализм постепенно
выковывался и мужал в долгих и трудных раздумьях. Но уже в ранней поэме
«Гайдамаки» — в потрясающем по трагедийному симфоническому звучанию
произведении — помимо мотивов возмездия отчетливо слышалась грусть о про-
ливаемой людьми крови. И, находясь в ссылке с польскими революционерами, он
обратился к ним с проникновенными словами:
Вот так, поляк, и друг и брат мои! Несытые ксендзы, магнаты Нас разлучили,
развели...
С горечью писал Шевченко в предисловии к «Гайдамакам»:
«Сердце болит, а рассказывать надо: пусть видя г сыновья и внуки, что отцы их
ошибались, пусть братаются вновь со своими врагами. Пусть житом, пшеницею, как
золотом, покрыта, неразмежевана останется навеки от моря до моря славянская земля».
Благословенные слезы великих не падают на землю даром. Они дают свои всходы,
ибо пролиты не с безнадежностью, а с надеждой. Шевченко плакал горючими слезами,
по сквозь эти слезы всегда видел красоту природы и красоту души человеческой.
Можно было пасть духом в каземате и позабыть краски и запахи земли, неумирающее
ее обаяние. Но именно там он написал свое удивительное по чистоте, как ручеек в
тиши украинских дубрав, «Вишневый садик возле хаты...». Он не один боролся с
тоской и одиночеством: с ним вместе боролись его верные соратники — белопенные
украинские вишни и неиссякаемые соловьи.
Ear. Евтушенко
49
Мудрая и добрая сила природы, мудрая и добрая сила души человеческой была
всегда с ним. Он никогда не опускался до неверия, ибо неверие —удел слабых.
Надежду он понимал не как бесплодное упование, а прежде всего как действие, и
призывал к действию и других:
«Други мои, искренние мои! Пишите, подайте голос за эту бедную, грязную,
опаскуженную чернь! За этого поруганного бессловесного смерда!»
Шевченко, согласно его желанию, похоронен на берегу величавого и задумчивого
Днепра. Долгое время в народе ходила легенда о том, что в его могиле зарыто оружие.
И это не легенда, а символическое воплощение того, что оставил нам Шевченко. Жизнь
каждого великого человека —завещание. Великие завещают борьбу.
1961
РУССКАЯ ДУША
и
П есмотря на ужасы роботизации, предрекаемые некоторыми пессимистически
настроенными футурологами, хрупкое, неопределимое понятие «душа» не только не
отступает на задний план, но еще более возвышается над надуманной или реально
существующей угрозой технократической бездуховности. В понятии «душа» есть та
непреходящая ценность, потеряв которую люди перестают быть людьми, становятся
морально безоружными при всей технической вооруженности. Душа трудового
человека, родившегося на берегах Ганга, Миссисипи или Волги, едина в своей
общечеловеческой сущности, невзирая на социальные различия, а эксплуататорский
класс выпадает из мировой души, ибо его основа — бездушие. Тем не менее, при
общечеловеческом единстве психологического строя души, у каждой национальности
есть свои неповторимые черты, не схожие с чертами ни одной другой нации, и потеря
этой неповторимой индивидуальности непоправимо обеднила бы человечество.
Пушкин, Толпой, Достоевский — явления чисто русские, так же как Лонгфелло,
Уитмен, Фолкнер — чисто американские, а Сервантес и Лорка — чисто испанские, и
именно благодаря глубоко национальной принадлежности они стали частью мировой
культуры. И это прекрасно, что в разноплановой, но неразъемно гармонической мозаи-
ке национальных характеров существует русская душа без которой человечество
просто-напросто непредста* мимо.
28
Роберт Рождественский, активно выступающий в публицистическом жанре,
написал обратившие на себя внимание общественности строки:
Никогда не спрячусь за кондовой завесой. По национальности я —
советский.
Я совершенно разделяю обличительный пафос Рождественского по отношению к
литературно-бытовой кон-довости, пытающейся монополизировать патриотизм в
противовес интернационалистическому подходу, и согласен с тем, что по социальной
национальности, по исторической данности разные народы нашей страны дейст-
вительно ощущают себя единой социалистической нацией. Но если грузин внутри
социалистической нации ощущает себя грузином, украинец — украинцем, а русский —
русским, с гордостью храня свою русскую национальную душу, то от этого социализм
и становится надеждой человечества, чьи бессмертные идеалы: свобода, равенство,
братство. Загадочная русская душа, о которой столько написано, загадочна и для нас
самих, русских, но не в мистическом западном толковании, а как вековая глубина
каждодневно познаваемой непознаваемости. Банально повторять общеизвестную
истину, что поэзия — душа народа, но, пожалуй, ни к одной поэзии мира это так не
относится, как к русской. Да, собственно, и само национальное самосознание России,
по словам Достоевского, произошло через поэзию — через удивительный по своей
исторической силе пример Пушкина. Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Есенин —
разве при всей неполноте хотя бы этого краткого перечня можем ли мы представить
русскую душу без их стихов, ставших слагаемыми русской души? Но есть в истории
России и другие поэты, меньшие по таланту и все-таки неотделимые от русской души.
Среди них имя Ивана Саввича Никитина. Кто из нас не носит в своей душе пахнущие
росными утренними лугами никитинские строки, которые мы все учили в школе:
Звезды меркнут и гаснут. В огне облака. Белый пар по лугам расстилается. По
зеркальной воде, по кудрям лозняка От зари алый свет разливается.
29
Вслед за народным гением Кольцова Никитин был одним из первых запевшим о
страданиях русского простого народа, о русской сельской природе не из барской
коляски, а изнутри самих страданий, изнутри самой природы. Не выдерживая прямого
соревнования с жившим рядом с ним Некрасовым ни по яркости дарования, пи по
философскому охвату, а иногда даже запальчиво полемизируя с ним, Никитин на самом
деле гнул ту же самую некрасовскую линию, защищая мужика, согнувшегося под
бременем крепостного права.
Истинными освободителями народа от крепостного права были наряду с
революционерами лучшие русские писатели, своими произведениями подготовившие
почву для общественных сдвигов. За это вечная им слава на вечные времена. Рядом с
некрасовским мощным:
Ты и убогая, ты и обильная, ты и забитая, ты и всесильная, матушка Русь! —
лирической струей звучало никитинское:
Лысый, с белой бородою дедушка сидит. Чашка с хлебом и водою перед ним стоит.
...Рад он жить, не прочь в могилу, в темный уголок... Где ты черпал эту силу, бедный
мужичок?
Стихи воронежского приказчика вместе с некрасовскими стихами противостояли
реакционной теории искусства для искусства. Эстеты сначала морщили носы — от
никитинских стихов пахло не парижскими духами, не эфиром заоблачных эмпиреев, а
навозом и портянками. Но это уже не был выдуманный портрет русских пейзанок,
сладковато изображенных на картинах Венецианова, а бесстрашно реалистический
автопортрет народа — ибо Никитину не нужно было «идти в народ», чтобы его
изучать: он сам был человеком из народа. Некоторые стихи Никитина звучали как
народные песни:
Ни кола, ни двора. Зипун — весь пожиток. Эх, живи, не тужи. Умрешь — не
убыток.