Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 78 из 87

Любимый мой! В Хюэ, как и в Сайгоне, я встречалась со многими людьми, я была и среди участников молодёжного и студенческого движения, у меня были широкие связи с интеллигенцией, я подолгу беседовала с адептами буддизма. И везде я видела недовольных, не признающих национальное правительство. С кем бы пи встречалась, только и слышала, как люди говорят о героических традициях, о национальном патриотизме, только и слышала, как они восхваляют Сопротивление и Хо Ши Мина.

Повсюду народ говорит о борьбе за свободу и независимость, о справедливом и счастливом обществе. И чем больше было у меня таких встреч, тем сильнее становилось моё замешательство, тем сильнее я чего-то боялась. Каждый человек был для меня как море, готовое каждую минуту забурлить, вылиться из берегов и смыть всё на своём пути. Я чувствовала себя ничтожно маленькой, слабенькой. И что я могла противопоставить могучей силе этой волны? Покажись я хоть на мгновение — и меня тут же сомнёт, раздавит.

Я была обязана поддерживать постоянные контакты с американцами, с ЦРУ. Они говорили со мной только о шпионских делах, о донесениях, о том, как лучше расставить для кого-то западню, как кого-то ликвидировать. И ещё они любили поговорить о деньгах, о должностях, расписывали мне прелести жизни в США либо вспоминали о разных убийствах, наверное, для того, чтобы запугать меня. У меня были контакты и с правительственными чиновниками. Все они были похожи на моего дядю, только и думали о продаже недвижимости, разных автопокрышек и других товаров, наперегонки переводили деньги в иностранные банки, дрались меж собой за начальнические кресла.

Вот и получилось, что всё, о чём пели мне американцы — о „свободном могучем государстве“, об „антикоммунистической власти“, о моей обязанности служить „свободному миру“ во имя „будущего свободного Вьетнама“, — на деле служило только им, помогало им реализовывать их грязные замыслы. Это я понимала всё лучше и лучше. Я всё более чётко сознавала, что и та работа, которую я выполняю, бессмысленна, нечистоплотна. А ведь я принесла ей в жертву всю мою молодость, лучшие годы, усилия, затраченные на учёбу. Я стала всё больше и больше страшиться того, что я делаю.

Любимый мой! Знаешь ли ты, сколько я думала о тебе! Ты был для меня светлым лучом в этом мерзком обществе. Ты не думал о должностях, не был ослеплён жаждой наживы, не стыдился бедности и не боялся её. В отличие от меня ты знал путь, по которому надо идти. А если говорить высокими словами, у тебя был идеал, которому ты следовал. И я поняла, что твой путь, твой идеал — правильные. Я ведь видела, что весь народ идёт по этому пути, а идеал, которому следуешь ты, переделал таких людей, как Тхюи Ханг и То Лоан. Я верю тебе, любимый, и знаю, что ты никогда по совершишь позорящего поступка, никогда не свернёшь с избранного пути. Я верю в тебя так, как верю в добро, в совесть.

Но я не только верю в тебя. Постепенно я поняла, что не могу думать ни о ком другом, только о тебе. Я полюбила тебя. Да, полюбила, полюбила тебя, полюбила безнадёжно. Я знаю, что ты никогда не полюбишь меня, ведь мы с тобой по разные стороны линии фронта. Мы — противники!

Любимый мой! Теперь, надеюсь, ты поймёшь меня, поймёшь, как мне больно и трудно. У меня такое чувство, что на меня надвигается ураган, буря, от которых мне не спастись. От всего того прекрасного, что было в далёкие годы юности, не осталось и следа. А следовать тому, что я осознала, у меня уже нет сил. Я не могу освободиться от тех крепких пут, которые надело на меня ЦРУ, я ведь знаю жестокость этого ведомства, знаю, что оно так или иначе устранит меня как можно быстрее, и без всякой жалости. Я не могу идти и за революцией, потому что на мне висит грузом моё воспитание, жизнь и всё то, что я сделала. У меня есть только ты. Но ты так далёк! Я понимаю, что ты никогда не полюбил бы меня. Ну что ещё написать тебе, любимый? Кажется, это всё.

Симпатичная таблеточка, которая передо мной, разрешит все мои заблуждения. И даже сейчас я думаю только о тебе. Я хочу сделать это, чтобы частично исправить свои ошибки, и пусть моя смерть, хоть немного очистит меня.

Я направляю тебе киноплёнку и материалы о тебе. Всё это сделано и собрано мною, я их сохраняла, никто, кроме меня, их не видел. Используй их как знаешь, по своему усмотрению. Это — от сердца.

И ещё одно хотелось бы мне сказать тебе. Ты поверь мне, поверь последним словам ушедшего из жизни человека: очевидно, у ЦРУ что-то есть против тебя. Оно собирается направить Фишела в Хюэ. Умоляю, береги себя, будь осмотрительным.

Любимый мой! Они дали мне маленький бесшумный пистолет и эту таблеточку. Когда мне было приказано следить за тобой, они запретили мне использовать это оружие для самозащиты, а пускать его в ход против тебя только в том случае, если ты будешь делать что-то такое, что наносит вред США и государственной власти. Я ни разу не пользовалась этим пистолетом. Вместо предназначенной для тебя пули я посылаю это письмо. Ну а на мою долю осталась таблеточка. Что ж, всё правильно!

Любимый мой! Я очень хочу, чтобы ты думал обо мне. Вспомни маленькую студентку, которая была знакома с тобой в те далёкие, безумно далёкие и прекрасные дни. Ещё раз умоляю: береги себя, будь осмотрительным. Прощай, прощай, мой любимый!

Ван Ань».

Драма у километрового столба 13 + 500

Лэнсдейл стоял, облокотившись на перила балкона, смотрел вниз, вдоль улицы, и ворчал:

— Чёрт побери! Уже полчаса прошло, а этот тип всё не показывает глаз! Наверное, опять тянет за подол даму номер один.

Он вернулся в комнату и зашагал из угла в угол, словно перетаскивал кирпичи. Каблуки стучали по паркету. Побегав так минут пять, он неторопливо подошёл к книжному шкафу и стал рассматривать корешки стоящих в нём книг. Издания были неплохие, в кожаных и ледериновых переплётах, в суперобложках, с золотым тиснением. Это было собрание английских и американских детективных романов о разведчиках и убийцах. Среди авторов этих книг были и люди из ФБР, ЦРУ, Интеллидженс сервис, были и настоящие преступники, обвинённые в убийствах, изнасилованиях, отбывающие заключение в каторжных тюрьмах и пописывающие воспоминания о своей жизни. Были тут и авантюрные и порнографические романы: «Похищение Сейсмана», «Я убил сорок семь человек», «Любимый грабитель», «Беспутная женщина». Ни одна из них не привлекла внимания Лэнсдейла. Он плюхнулся в кресло, стоявшее рядом со столиком, достал альбом и стал рассматривать фотографии нагих женщин, подобранных на любой вкус. Раздался стук в дверь.

— Прошу, — произнёс Лэнсдейл, быстро захлопнув альбом.

В комнату ворвался, будто спасаясь от погони, тучный высокий янки.

— А-а, профессор Фишел! Здравствуйте, дорогой друг. Я жду вас целую вечность. Садитесь, дружище.

— Здравствуйте, генерал! Тысяча извинений. Я уже собирался садиться в машину, но тут, как назло, этой госпоже Ню приспичило посоветоваться по ряду неотложных дел. — Фишел тяжело рухнул в круглое кресло и устало вытянул длинные ноги.

— А обратно выйти было уже невозможно, а? — спросил Лэнсдейл, усмехнувшись. — Это, конечно, хорошо, но вы, дружище, выполняете наше дело куда как медленно. Вместо того чтобы сразу же по приезде отправиться во дворец Залонг, вы; «друг мой, только и делаете, что позволяете приглашать себя для советов по ряду неотложных дел.

— Это не моя вина, — пожал плечами Фишел. — Таковы обстоятельства. Чему вы ещё удивляетесь, генерал? Это ничтожество — Фан Тхук Динь — сейчас здесь. А первая дама государства, как вы знаете, от него без ума.

— И всё-таки вы, профессор, зеваете. — Лэнсдейл открыл ящичек с сигарами, предложил Фишелу. — Вы уступаете французам, уступаете таким парням, как Кони, Салан. Эти люди умели влиять на жён здешних аристократов, создавая… — Не закончив фразы, он помолчал немного, а потом сказал — Перекину мостик от этой темы к другой. Хотя французы и были вынуждены уйти, их культура пустила глубокие корни в среде здешней интеллигенции. Для того чтобы взять в руки туземцев, нам надо внедрить американский образ жизни, уничтожить любое влияние французской культуры, изменить навыки, верования, обычаи, традиции местного населения.