Страница 2 из 17
Беда военного режима состояла в том, что польская экономика лежала в руинах. Во-первых, потому, что социалистическая хозяйственная система в принципе была неэффективной и порождала дефициты самых разных товаров. Во-вторых, потому, что забастовочное движение парализовало даже ту экономику, которая раньше худо-бедно работала.
Ярузельский, бесспорно, не был тупым охранителем. Он пытался осуществлять экономические преобразования по принципу «сначала успокоение, потом реформы». Но генерал постепенно столкнулся с двумя серьезными проблемами.
Во-первых, общество не хотело принимать от непопулярной власти непопулярные меры. А без них экономику было не поднять. Многие это осознавали, но не стремились затягивать пояса ради укрепления режима Яру-зельского. Другие же вообще не понимали необходимости болезненных реформ, полагая, будто все трудности связаны с тем, что Польшей правит антинародная власть.
Во-вторых, коммунистические экономисты готовы были пойти лишь на половинчатые преобразования, уже продемонстрировавшие свою ограниченность в Венгрии и Югославии. Надо было осуществлять полную рыночную трансформацию, но к столь радикальным решениям власть оказалась не готова. То ли по причине некомпетентности, то ли из-за боязни грозного советского окрика, то ли в связи с собственной идеологической зашоренно-стью.
И вот получалось, что в ответ, скажем, на повышение цен вновь разворачивалось забастовочное движение, требовавшее денежных компенсаций. А как только власть бралась за денежную накачку, так сразу теряли смысл всякие половинчатые реформаторские действия, поскольку прилавки пустели и экономические стимулы переставали работать.
Постепенно и власти, и оппозиции, и широким слоям общества стало ясно, что это убогое экономическое существование не реформируемо без преобразований политических. А когда Горбачев дал волю «младшим братьям» Советского Союза, Ярузельский потерял какое бы то ни было моральное обоснование для сохранения своего режима. Наверное, он мог бы сидеть на штыках еще некоторое время, но делать это было крайне неудобно. А кроме того, становилось очевидно, что подобная политика не дает никаких перспектив низам и нужна верхам лишь для сохранения собственной власти.
Похожа ли ситуация в современной России на Польшу 1980-х?
С одной стороны, наша экономика позволяет наполнять прилавки и даже реально повышать благосостояние части общества. В этом смысле не стоит ожидать, что Путин будет испытывать такие же неудобства со своими «штыками», какие были у Ярузельского. Общественная поддержка Путина при всех пресловутых фальсификациях значительно выше, чем та поддержка, что была у Ярузельского.
С другой стороны, перед нами стоит угроза масштабного экономического кризиса. При сильном и долгосрочном падении цен на нефть Путин может столкнуться с протестом не только столичных интеллектуалов, но и широких слоев рабочих и служащих, которым нечем станет кормить свои семьи.
При всей своей внешней прочности путинский режим внутренне чрезвычайно шаток. Он не сможет укрепить экономику с помощью каких-либо преобразований, даже если вдруг всерьез захочет это сделать. Реформы потребуют значительного промежутка времени, а самое главное — непопулярных действий, способных раскачать и без того взрывоопасную ситуацию.
Например, для улучшения инвестиционного климата, о чем сейчас так много говорится, потребуется, как минимум, реформировать всю правоохранительную систему, что явно не сделать за несколько лет. А кроме того, придется наступить на интересы коррумпированной бюрократии, без поддержки которой Кремлю трудно будет получать на выборах нужные результаты.
Для спасения Пенсионного фонда, давно уже дышащего на ладан, понадобится повышать пенсионный возраст либо коренным образом перераспределять бюджетные деньги в пользу старших поколений, отнимать их у ВПК, слаборазвитых регионов или сферы образования. Любой из этих вариантов породит множество недовольных, а, значит, скорее всего будет отвергнут нынешней российской властью.
Поэтому при отказе от политических ходов (с их помощью можно было бы расширить ту социальную базу, на которую опирается Кремль) Путину останется лишь пассивно ждать очередных изменений конъюнктуры мирового рынка энергоносителей и молить Бога, чтобы цены на нефть были как можно выше.
В этом смысле при всех различиях экономик старой Польши и современной России социально-политические последствия могут оказаться схожими. Но могут ли оказаться схожими модели поведения власти и оппозиции? Польша добилась тогда выдающегося компромисса и мягкой трансформации режима. Для того чтобы оценить, способна ли на это нынешняя Россия, нам надо понять, как была устроена польская оппозиция 1980-х.
Почему с оппозицией нужно считаться
Почему же, обратившись к оппозиции, власть нашла в ней вполне подходящего партнера для переговоров?
Можно выделить несколько моментов, отличавших в этом смысле Польшу от тех стран, где власть и оппозиция не могут мирно договориться между собой.
Во-первых, в Польше существовало традиционно мощное рабочее движение, желающее и умеющее выступать против власти. Именно оно лежало в основе протестов 1980-х. Правительство боялось не столько того, что на улицы Варшавы выйдут «травоядные» интеллигенция и студенты, сколько того, что рабочие судоверфей, шахт, металлургических, машиностроительных и текстильных предприятий прекратят работу. Более того, власти к 1980-м годам уже знали, что забастовки могут соединиться с погромами партийных комитетов, магазинов, общественных зданий. В достопамятном конфликте начала 1970-х, возникшем из-за повышения цен на продукты, было много погибших и раненых, что, естественно, приходилось принимать во внимание спустя десятилетие.
Во-вторых, польская оппозиция была достаточно четко структурирована. Лидером профсоюза «Солидарность» стал гданьский электрик Лех Вален-са. Это был яркий, харизматичный, хотя малообразованный и авторитарный по своим замашкам человек. Явные минусы в фигуре «великого электрика», как начали в шутку называть Валенсу, сочетались с явными плюсами. Однако главным было то, что власть четко понимала, кто ведет за собой многомиллионные массы, и соответственно в случае выхода на переговоры знала, с кем их можно проводить. Ведь нет никакого смысла о чем-то договариваться с лидерами оппозиции, которые примут на себя определенные обязательства, а потом вдруг скажут: простите, но народ нас не слушается. Валенса же мог до поры до времени убеждать широкие массы в том, в чем был убежден сам.
В-третьих, польским интеллектуалам во второй половине 70-х гг. прошлого века удалось установить дружественный контакт с рабочими. Сделать это было нелегко, поскольку традиционно между ними особой любви не наблюдалось. И среди польских провинциалов, наверное, немало было таких, как Игорь Холманских, готовых явиться в столицу и навести порядок среди протестующих. Но в тот момент, когда бастующим и репрессированным пролетариям понадобилась поддержка (деньгами, советами, адвокатами), варшавские интеллектуалы Яцек Куронь и Адам Михник создали Комитет защиты рабочих. Он за несколько лет сделал достаточно, чтобы растопить лед недоверия и побудить верхушку «Солидарности» принять помощь интеллектуалов в осуществлении реформ.
В-четвертых, большую роль в налаживании контактов между властью и оппозицией сыграла католическая церковь. Она обладала большим авторитетом в народе, значительно усилившимся с 1979 г. благодаря тому, что польский кардинал Кароль Войтыла стал римским папой Иоанном Павлом II. В то же время церковь не подстраивалась под власть с целью получить как можно больше материальных благ, а серьезно интересовалась судьбой своей страны, стремясь содействовать формированию хотя бы относительного единства в расколотом на противостоящие группировки обществе.
В-пятых, само польское общество при всей его разобщенности постоянно помнило о важности национального единства. С одной стороны, это определялось многовековой трагической судьбой народа, который соседние великие державы делили между собой как хотели. С другой — многолетняя зависимость от восточной тоталитарной державы культивировала миф о прекрасной Европе, куда надо вернуться, отвергнув все советское — административную экономику, коммунистическую диктатуру, всесилие про-московских спецслужб. Поляки не отвергали демократию как чуждую их национальной культуре выдумку, а, напротив, полагали, что разрыв с европейской демократической традицией (помимо всего прочего) обусловил убогость той жизни, какой им приходилось жить в 1980-е.