Страница 57 из 102
А когда доскажу все слова И вздохну так прощально и слабо, Пусть коснется моя голова Головы опечаленной Або. 1958
125. «Две округлых улыбки — Телети и Цхнети…» Перевод Б. Ахмадулиной
Две округлых улыбки — Телети и Цхнети, И Кумиси и Лиси — два чистых зрачка. О, назвать их опять! И названия эти Затрудняют гортань, как избыток глотка. Подставляю ладонь под щекотную каплю, Что усильем всех мышц высекает гора, Не пора ль мне прибегнуть к алгетскому камню, Высечь точную мысль красоты и добра? Тих и женственен мир этих сумерек слабых, Но Кура не вполне обновила волну И, как дуб затвердев, помнит вспыльчивость сабель, Топот конских копыт, означавший войну. Этот древний туман так неполон — в нем стрелы Многих луков пробили глубокий просвет. Он и я — мы лишь известь, скрепившая стены Вкруг картлийской столицы на тысячу лет. С кем сражусь на восходе и с кем на закате, Чтоб хранить равновесье двух разных огней: Солнце там, на Мтацминде, луна на Махате, Совмещенные в небе любовью моей. Отпиваю мацони, слежу за лесами, Небесами и за посветлевшей водой. Уж с Гомборской горы упадает в Исани Первый луч — неумелый, совсем молодой. Сколько в этих горах я камней пересилил! И тесал их и мучил, как слово лепил. Превозмог и освоил цвет белый и синий. Теплый воздух и иней равно я любил. И еще что я выдумал: ветку оливы Я жестоко и нежно привил к миндалю, Поместил ее точно под солнце и ливни. И все выдумки эти Тбилиси дарю. 1958126. Ночи Пиросмани. Перевод П. Антокольского
Ты кистями и красками спящих будил, делал розы возлюбленной ярче и краше, по гористым, кривым переулкам бродил и домой возвращался с тарелкою хаши. И пока ворота на засове, пока не уснет в Ортачале красотка, ты снова шел к Майдану, и мчал фаэтон седока, заводилу грузинского пира честного. Вот гуляют кутилы, и пляшет кинто, и шашлык на шампуре, и зелень на блюде… Где же ночь? Или вправду не видел никто, как ты шел под хмельком в предрассветном безлюдье? Сколько лестниц и каменных стен украшал, сколько красок извел за ничтожную плату,— вот девчоночка держит на привязи шар, вот пшено на гумне исклевали цыплята… Рядом горы. И бедный художник в ночи приглашает их запросто в знак пониманья. И трубят, словно лопнуть хотят, зурначи. Горы входят, как гости: «Привет, Пиросмани!» Ты окинул глазами плоты на Куре, и стога на полях, и туманные выси и поставил на стол их на ранней заре, стал столом твоим весь разноцветный Тбилиси. Эта сытость тебе и без денег далась. Эти вина и кушанья кисть создавала. Только черная сажа мелькает у глаз. Только лестница рушится в темень подвала… А почем у людей огурец иль чеснок, сколько стоит кусок неразменного быта — разве это касается сбитого с ног? …И лягнуло тебя между ребер копыто. И отброшена кисть. И на выпуклость век синеватые тени положены густо. И неведомо, где погребен человек. И конец. И навек остается искусство. 1959127. От этого порога… Перевод Б. Ахмадулиной
От этого порога до того работы переделал я немало. Чинары я сажал — в честь твоего лица, что мне увидеть предстояло. Пока я отыскал твои следы и шел за ними, призванный тобою, состарился я. Волосы седы. Ступни мои изнурены ходьбою. И всё ж от этой улицы до той я собирал оброненные листья, и наблюдали пристально за мной прохожих озадаченные лица. То солнце жгло, то дождик лил — всего не перескажешь. Так длинна дорога от этого порога до того и от того до этого порога. И все-таки в том стареньком дому всё нашими населено следами, и где-то там, на чердаке, в дыму, лежит платок с забытыми слезами. От этого и до того огня ты шила мне мешок для провианта. Ты звездную одела на меня рубаху. Ты мешок мой проверяла. От этого порога до того я шел один среди жары и стужи, к бокам коней прикладывал тавро и воду пил, толок я воду в ступе.