Казейник Анкенвоя

- Редактора Зайцева. Я сразу после эвакуации на скутере подорвал «Кениг-рей» обесточить. Беспокоился, что выключить в спешке забыли. Ну, и Вьюн со мной увязалась. Там и застали редактора. В агрегатной. Он как раз эту дикую машину пробовал запустить.

- Интенсивные атмосферные помехи, - Генрих подал Дмитрию Кондратьевичу бычок с коноплей. - Предусмотрительно. Дистанционный сигнал мог и не пробить эфир с большим зарядом статического электричества.

Полозов, дернувши конопли, закашлялся.

- Это что?

- Солома, - пояснил Генрих. - Запах спиртного отбивает качественно.

Вы за рулем, инспектор?

- Я за вами, гражданин Максимович. Надо бы обстоятельства крушения выяснить. Главный подозреваемый у меня, конечно, Зайцев. Пока я взял с редактора подписку о невыезде. Но я вашу причастность не отметаю.

- Почему Зайцев? - спросил я Митю. - На кой хрен ему гробить вертолет?

Он протянул мне свернутый лист писчей бумаги.

- Вас ист дас?

- Мотив. Завещание.

Я развернул и пробежал документ, заверенный Словарем и печатью. Согласно документу, Борис Александрович Ростов посмертно завещал Евгению Зайцеву пивной завод, предприятие по производству химических удобрений, а равно инфраструктуру, включая свалку, подстанцию, типографию, и газету «Kozeinik Zeitung» . Я отдал Мите завещание.

- Ты бы селянами занимался, Полозов. Медицинскую помощь обеспечил. Снабжение продовольствием. Что ты ерундой занимаешься?

- Селян я обеспечил, - сказал Митя, наливая себе еще водки. - Тебя не спросил. Продуктов мало успел эвакуировать. Но пока не голодаем. А дознание надо провести по горячим следам.

- Тебе больше всех надо, Митя? Оставь лаборанта в покое. Скоро блокада снимется. Сюда столько нагрянет комиссий МЧС, ФБР, ФСБ, МВД и ГРУ, что сам ты замучаешься показания давать. А причину падения вертолета специалисты пусть выясняют. Там более сотни черных ящиков на борту. Ты, Митя, водочки выпей. Соломы покури, пока возможность. А готы с твоими островитянами продовольствием поделятся. Один хрен у них скоро все конфискуют. Поделитесь, готы?

- Не вопрос, - отозвался гот Василий. - И конопли отсыплем. И шеф-повара. Миномет нужен?

- Лучше водочки выпью, - Митя расположился в кресле штурмана, вняв моим доводам.

- А мы лучше на буксир, - Вьюн помогла мне встать. - Там Лавочка ждет. И Глухих к экологическому институту пробиться давно желает.

- Ты с нами? - спросил я Генриха.

- Останусь, - Генрих лениво покинул кресло пилота. - С экипажем. Тем более, штурман здесь. Проложим курс к западному полюсу, Дмитрий Кондратьевич?

- Можно, - Полозов допил из горлышка хлебное вино.

Я обнялся с Генрихом, после с Митей, и более не встречал ни лаборанта, ни анархиста, и встречу, если только в Чистилище.

БУКСИР

Вьюн повернула ключ зажигания, оставленный Полозовым в замке израненного скутера, и мы помчались. Объяв узкую даже в спортивной курточке талию Вьюна, с приятностью думал я о людях, так и не узнавших имени моего. Я возвращался в Москву. Теперь, наверное. Три с вершком недели в Казейнике пронеслись, как вечность. Это не парадокс, когда нет иных часов мимо солнечных. По ним-то и выставляют стрелки прочих механизмов и электронных приспособлений. И там, где нет солнца, там нет и времени. Там Земля не крутится. Но дождь перестал.

Сплошная туча взялась расползаться, будто истлевшее и побитое молью сукно прежде, чем донеслись мы до буксира, ожидавшего нас на рейде в акватории Слободского острова. Видать красный меркурий в затопленных контейнерах дезактивировался. Оборотился в черный сульфид. Ядреное сверхтяжелое вещество, основавшее кругом себя гравитационное поле, растаяла вместе со льдами, облегавшими керамическую дичь. В суконных прорехах замелькало нижнее голубое белье атмосферы. Там и здесь прошились тучи солнечными лучами, и время потекло. Блокада снялась как-то обыденно. Я не пропитался чувством радости. Не подбросил вверх сорванную шапку. Даже не снял капюшона с головы.

- Который день? - крикнул я на ухо Вьюну.

- Что?

- День, спрашиваю, какой?

- Что?

- Понятно!

Если тебе не желают отвечать, надрываться бессмысленно. Мы по широкой дуге обогнули остров. В лагере беженцев, покрытом шалашами из досок и бревен, климатические изменения уже отметили, и только начали отмечать. Под вопли одобрения и восторга рухнул один шалаш, другой. Один подожгли, хотя стало заметно теплее, и я до пояса сбросил комбинезон униформы. Самое острое чувство, испытанное мною на прозрачном воздухе, связалось с наведенной резкостью. Точно я примерил новые линзы. Все стало в фокусе: островитянка и заслуженная учительница Лидия Терентьевна Фирс, писавшая на корточках между шалашей, буксир с брезентовым тентом на палубе, и сотник Лаврентий, беспорядочно семафоря в нашу честь мускулистыми обнаженными руками, и номер буксира, списанный белою краской с номера средней школы, которую окончил я давно и надолго, и шкипер Глухих, выбиравший на корме из воды линь с оловянным бидончиком. И вот уже Лавр помог нам взойти на судно, не спуская веревочного трапа, а попросту вдернувши нас каждого за поданную руку прямо на палубу.

- Охлажденный первач, - приветствовал меня шкипер наполненной крышкой от бидончика, пока Вьюн с партнером репетировали заключительный акт пьесы Шварца «Обыкновенное чудо».

- Мин раза, шкипер, - я осторожно, чтоб не расплескать, выпил из крышечки татарскую сивуху.

- Смотри сам, - Глухих в порыве дружбы рукою свернул мой подбородок туда, где стояла среди залива башня пропавшего НИИ. Башня института, все еще затопленная до последних этажей, вернулась. Вернулась к себе и дамба. 12-ти, примерно, километровая радиальная дамба снова перекрывала горизонт широкой серой полосой. Я произвел оверштаг. Замертво проглоченный финальным пуском установки имени Генриха Максимовича высокий обрыв, с которого сто лет назад спустился я в Казейник, ожидал меня с нетерпением. Видать, удвоенная массой RM 20/20 гравитация стянула лишь атмосферные границы. И все, что выскочило за пределы Казейника, успешно спаслось от затопления. Разумеется, уровень последних осадков до черты обрыва не добрался бы, как не захлестнул бы он и высокую дамбу, но башню института парадоксальным образом спасло именно уплотнение атмосферы.

- Пора на мостик, дус, машину за Дарьей запускать. Теперь она развелась от Зайцева, когда вертолет упал. Я видел, дус. Хочу теперь свататься.

Глухих шагнул в рубку, но я придержал татарина, еще не зная как сообщить печальную новость о том, что Зайцев таки выжил.

- А кто мотористом на буксире? - оттянул я еще сообщение.

- Крючков Никифор, веснушки помнишь?

- Да ведь Крючков-то зеленый, дус. Противник сжигания горюче-смазочных материалов. Загубит мотор, что делать станешь?

- Пока зеленый мало, - согласился татарин. - Салага. Но стареется. Регламент эксплуатации знает. Отметку знает красную на показателе. Топку знает. Передающие клапана до сверкания довел. Нет. Не загубит.

- Извини, дус. Не хотел огорчать. Зайцев, скотина, выжил. Под служебным арестом на комбинате.

Глухих, потускнев, задумался. Ушел. Сидя в рубке, я наблюдал, как воркуют у борта Вьюн с Лаврентием. Вернулся татарин с бидончиком. Бидончик был влажный, а Герман просветлевший. Снова налил в крышечку первача.

- А вдруг еще утонет? - спросил с надеждой.

- Обождать надо, Герман, - сказал я, залпом сразив полкрышки.

Сдачу вернул Герману. Герман ее допил, смакуя букет.

- Ты довези меня к обрыву. Пока довезешь, пока Никифор двигатель убьет, может, что-то изменится.

Клянусь мамой, смерти я редактору не желал, как и другим редакторам, и в принципе вредителям. Потому, говорил уклончиво.

- Не доставлю. Там степь. Автобус не ходит, - ответил шкипер. - Доставлю к дамбе. Пройдешь по дамбе влево. И через рощу полкило станция. Там электрички по расписанию гоняют в Москву. Вправо магистраль. Там частный извоз.